Фридрих Незнанский - Журналист для Брежнева или смертельные игры
Я оглядел их испуганные лица и сказал:
– Подполковник Светлов уже посвятил вас в обстоятельства этого дела. У нас с вами есть три дня, чтобы привести этого журналиста в нормальное состояние. Я вам не гарантирую, что и после этого вы будете продолжать свою безмятежную работу, но если Белкин будет в состоянии поехать в Вену, это как-то скажется на вашей участи. Я вас слушаю.
Они молчали. Толстая баба в докторском халате с лицом гренадера и небритыми усами, отвернувшись, смотрела в окно. Остальные – три разновозрастные врачихи и два врача – молодой, лет тридцати альбинос и худой старик с прокуренной трубкой – сидели, потупившись.
– Это не детский сад, и в молчанки играть не будем, – резко сказал я.
– Я хочу знать: доступно ли это сегодня медицине – в два дня отучить наркомана от наркотиков. Напрягите свои мозги и вспомните, чему вас учили в институте и на всякого рода семинарах. Если нужно – мы отвезем его в больницу Склифосовского, в Кащенко, в Сербского. Где его могут привести в чувство? Я слушаю.
– Я не понимаю, что за тон? – взорвалась вдруг старая усатая баба-гренадер. – На каком основании вы так разговариваете? Мы тут выполняем свой долг! А то, что Хотулев занимался темными делами, так я давно сигнализировала…
– Как ваша фамилия? – спросил я.
– Моя фамилия Шпигель Элеонора Францевна, я секретарь партийной организации больницы!
– Вы мне не нужны, вы можете уйти.
– Что?! – возмутилась она.
– Я жду, когда вы уйдете.
Секретарь партийной организации психбольницы – такого я не слышал даже в армянских анекдотах! Хотя, конечно, здесь, как минимум, восемьдесят процентов врачей коммунисты и, значит, должна быть партийная организация.
Парторг психбольницы № 5 Элеонора Шпигель вскочила на своих толстых ногах, ее небритые усы встопорщились, лицо налилось краской:
– Вы… вы… вы…
Я ждал.
Командорской походкой она прошагала к двери.
– Я этого так не оставлю! Сопляк! – и дверь ординаторской хлопнула за ней так, что в стеклянных шкафчиках задребезжали какие-то склянки и бутылки.
– Продолжим, – сказал я.
– Я могу вам сказать, уважаемый, – сказал, кашлянув, старик с трубкой. – Это задача невыполнимая. То есть отучить от наркотиков можно, но не в такой срок. Практически, его нужно связать и на месяц приковать к койке, чтобы он не наложил на себя руки. Такие случаи бывают. В Бутырской тюрьме повесился диссидент Борисов, когда ему перестали колоть аминазин. Парню тоже было двадцать пять лет. Поэтому метод есть только один – связать, чтоб не буйствовал, и ждать, когда перемучается.
– Но ведь бывает, когда наркоманы сами бросают наркотики.
– Это крайне редко. Ну, только разве в стрессовых ситуациях.
– Например?
– Я не знаю. Ну, если бы война началась, эвакуация. Или роды. Но он не женщина.
– Как ваша фамилия?
– Моя фамилия Кунц. Это я настоял на назначении ему аминазина. А Хотулев хотел назначить сульфазин, это было бы еще хуже.
– А ничего не назначить вы ему не могли? – не удержался я.
– Уважаемый, мы для того и получаем людей, чтобы назначать, – он смотрел на меня открыто и просто, в упор. – Кто же знал, что он «левый»?
«Левый псих». Я подумал, что это неплохое название для фельетона в «Крокодиле» или «Комсомольской правде». Если бы вытащить Белкина из наркомании, он бы вполне мог написать что-нибудь в этом роде.
– Доктор Кунц, – прищурился я, сдерживая мелькнувшую в голове идею. – Если мы имеем дело с влюбчивым больным, очень влюбчивым – можем мы этим воспользоваться? Я, например, знаю историю, когда в Баку молодой наркоман, мальчишка, бросил колоться морфием, как только влюбился в одну рижскую девчонку.
Он пожал плечами:
– Тут у нас трудно влюбиться. Разве что в мадам Шпигель.
В дверь заглянул Валентин Пшеничный.
– Игорь Иосифович, он опять буйствует, требует укол.
– Скажите медсестре, пусть сделает ему новокаин, – сказал Кунц. – Это будет, как моя пустая трубка – с одной стороны, рефлекс укола, с другой – болеутоляющее. У него сейчас от нехватки наркотика кости выламывает. – Пшеничный скрылся, а Кунц продолжал, обращаясь ко мне и Светлову: – Понимаете, нужно попробовать электрошок, но мы его не применяем с 53-го года, потому что многие не выдерживают…
– Хорошо, – сказал я. – Попробуем не электрошок, а женошок. Придется снова шерше ля фам – искать женщину.
Тот же день, суббота 9 июня после 2.30 дня
Мы сидели со Светловым в беседке психбольницы, как два старых сводника, и обсуждали все возможные и невозможные варианты. Если «Шах»-Рыбаков смог бросить колоться ради Айны Силиня, то нужно найти кого-то и для Белкина. Первым номером, конечно, была Инна, машинистка «Комсомольской правды». «За» было то, что она любила этого Белкина и наверняка была готова ради него на все. В каком-нибудь сентиментальном романе или фильме она за свою самоотверженность и любовь была бы вознаграждена авторами и судьбой и вошла бы в палату к своему возлюбленному, чтобы любовью и лаской спасти его и излечить. Но мы имели дело с реальной действительностью и должны были трезво смотреть на вещи. Белкин давно бросил эту Инну, никакого любовного потрясения или шока она уже вызвать у него не могла. Поэтому Инну мы оставили.
Вторым номером была названа, как это не покажется вам дико и цинично, Айна Силиня. Я хорошо помнил то место в рукописи Белкина, где он описывал ее полуголой на бакинском пляже во время драки с Мосолом. Он держал в обхват вырывающегося из его рук Шаха-Рыбакова, а полуголая Лина, она же Айна, целовала Шаха и касалась Белкина обнаженной грудью, и это его очень возбуждало, несмотря на весь драматизм ситуации. Он вообще остро реагировал на несовершеннолетних, если вспомнить и эту Лину-Айну, и нимфу с острова Рыбачий… Мы со Светловым всерьез обсудили этот вариант. Но было и много «против». Во-первых, Силиня еще несовершеннолетняя, и, хотя она уже не девочка, мы все-таки не имеем права втягивать ее в любовные интриги. Кроме того, она еще не отошла от смерти своего Рыбакова. Короче, с некоторым сожалением мы отвергли и этот вариант.
Конечно, лучше всех была бы Наташа Хотулева, это было бы именно то, что нам нужно, не зря же он втюрился в нее с первого взгляда в Бакинском аэропорту. Если бы она не погибла позавчера…
– Нам нужно что-то вроде этого! – и Светлов в сердцах стукнул кулаком по скамейке. – Может быть, Лена Смагина?
Я поморщился. Конечно, эта котласская любовница Акеева недурна, но вряд ли наш Белкин клюнет на что-то заурядно-провинциальное.
– Хорошо! – сказал Светлов. – В конце концов, в картотеке МУРа сорок тысяч проституток. Нужно выбрать кого-нибудь из валютных блядей лет семнадцати и поручить ей эту операцию.
И тут меня осенило. Не знаю почему, но именно это упоминание валютных проституток, работающих в «Метрополе», «Национале» и других интуристовских отелях, подсказало мне решение задачи. Я встал.
– Пошли, – сказал я Светлову. – Я, кажется, придумал.
И, не дожидаясь его, направился в сторону кабинета главврача Галинской Ж.Ф. Там, не обращая внимания на зареванную Жанну Федоровну и совещавшуюся с ней партийного вождя психбольницы Элеонору Шпигель, я снял телефонную трубку, набрал телефон дачи Генерального прокурора Руденко – в исключительных случаях нам это разрешено.
– Роман Андреевич? Извините, что беспокою, это Шамраев. Нами найден Белкин, он жив, но в тяжелом состоянии.
– Что с ним?
– Они его прятали в психбольнице и кололи аминазином. Это наркотик – не смертельно, но требует времени, чтобы отвыкнуть.
– Сколько? – спросил он.
– Я буду знать это через несколько часов. А пока… Я хотел бы сообщить вашей внучатой племяннице, что он жив. Вы говорили, что она к нему неровно дышит, помните?
На том конце провода была секундная заминка, потом Генеральный хмыкнул:
– Вы хотите сами ей об этом сказать?
– Да. Если вы разрешите.
– Ну, я разрешу, почему нет? Пишите: ее телефон – 455-12-12. Оля Руденко. Записали? 455-12-12. Это раз. Второе: желательно, чтобы поменьше посторонних знали, где и как вы его нашли. Вы меня поняли?
– Не столько понял, сколько догадываюсь, – сказал я.
По всей видимости, Генеральный пытался дать мне понять, что состояние Белкина нужно скрыть пока от ЦК. Мы его нашли – это главное. Я дал отбой и тут же набрал телефон Оли Руденко.
Тот же день, суббота, 9 июня 17.30 минут
Она приехала на своей машине – в белой «Ладе». Я ее с трудом узнал – так она изменилась в стенах МГУ.
Такой красивой шлюхи я не видел ни в «Интуристе», ни в «Метрополе», ни в «Праге». Правда, я предупредил ее по телефону, что хотелось бы, чтобы она хорошо выглядела, но я не думал, что влюбленные бабы способны сделать с собой такое. Она выглядела Аэлитой – бархатные глаза вразлет, золотые волосы собраны сзади в тугой узел, а какой-то воздушно-невесомый балахон вместо платья только подчеркивает стройно-тростниковую фигуру.
