Александр Волков - Два брата
— Европейские дела кипят, яко вода в котле, на сильнейшем огне подогреваемая. Но мы, уповая на силу русского оружия, в сем кипении держимся крепко. Нас, государи мои, запугать трудно!
— По вашим разъяснениям, нам нужно спешить в Мекленбург? — спросил Воскресенский. — Мне адмирал приказал доставить государю депеши с наивеличайшей поспешностью.
— Боюсь, что вы и в Мекленбурге его величества не застанете, — улыбнулся Долгорукий. — Благонадежнее вам отправиться в Амстердам, ибо знаю от государя, что он намеревался после Германии направить свой путь в Генеральные Штаты.[178] Я вам дам цидулу к тамошнему послу Борису Иванычу Куракину. Ежели государя и там не застанете, князь препроводит вас туда, где Петр Алексеевич будет обретаться.
Воскресенский и Марков спешно отплыли из Копенгагена. Данию им так и не удалось посмотреть.
Глава III
МАСКА СОРВАНА!
20 декабря на горизонте показался низменный, плоский берег Голландии. На следующий день русские путешественники высадились в оживленной гавани Амстердама.
Пожалуй, среди городов мира Амстердам — первый по количеству мостов. Триста мостов перекинулось через многочисленные каналы, разделяющие девяносто островов и островков, на которых расположился Амстердам.
Марков и Воскресенский наняли лодочника, который должен был доставить их в резиденцию русского царя. Лодка, довольно ветхая и неуклюжая, везла русских по темным, маслянистым водам канала. Два друга с любопытством смотрели на высокие, узкие дома, окаймлявшие канал. Они разговаривали с лодочником и довольно хорошо понимали его смешанное голландско-немецкое наречие.
— У нас дома такие узкие потому, что фундамент строить очень дорого. Чтобы здание не оседало, надо заколотить в зыбкую почву множество свай. А лес дорог, он привозится издалека, из Германии.
— Значит, у вас бедняку не построиться?
— Куда там! — мотнул головой лодочник. — И думать нечего.
— Зато у вас бабам за водой ходить недалеко, — утешил его Марков.
Лодочник угрюмо рассмеялся:
— Эту воду не то что пить — она даже на стирку не годится.
— Откуда же воду берете?
— А вон…
Русские посмотрели в указанном направлении. К большой лодке, привязанной к двум тумбам, подходили женщины с ведрами и кувшинами. Хозяин лодки опускал в люк черпак на длинной ручке и, вытащив его, наполнял подставленную посуду. Расплатившись, женщины степенно отходили.
— Вот это диво! — вскричал впечатлительный Егор. — Водовоз воду на лодке развозит!
— Да, у нас так делается.
— Ну, в Питере куда лучше. Невская водичка — расчудесная!
Лодка часто поворачивала из одного канала в другой, проходила под мостами. Мосты поднимались над водой высоко и были уставлены лавчонками, около которых толпились покупатели. Тротуары по берегам островов кишели народом.
— Всегда у вас так празднуют? — спросил удивленный Воскресенский.
— Рабочий день кончен, — хладнокровно заметил перевозчик. — Народ вышел погулять, подышать воздухом.
Вереницы людей неспешно шли вдоль пестро и безвкусно окрашенных домов, крытых красной черепицей. Два иностранца, плывущих в лодке, не привлекли ничьего внимания: в Амстердаме это было обычное зрелище.
Лодка остановилась у внушительного здания, к которому от канала поднимался ряд каменных ступеней.
— Здесь живет ваш царь!
Кирилла Воскресенского, как курьера с депешами от Апраксина, допустили к царю первым. Марков остался ждать в приемной.
Воскресенский подал Петру пакеты. Распечатав первое письмо, царь посмотрел на дату, и лицо его недовольно сморщилось:
— Почему так долго ехал?
— Я совершил путь в Данию, рассчитывая застать ваше величество в Копенгагене.
Царь углубился в чтение донесений. Просмотрев последнее письмо, царь начал придирчиво и подробно допрашивать Воскресенского о состоянии флота, о том, много ли больных на кораблях и достаточно ли на Аландах и в Або продовольствия, и еще о многом другом.
Воскресенский на все давал обстоятельные ответы. Хорошо зная характер Петра, он перед отъездом к нему постарался получить все нужные сведения.
— Хорошо, господин капитан, — сказал наконец царь. — Изъявляю тебе свое удовольствие. Депеши к адмиралу получишь на сих днях. Иди!
Откланиваясь, Кирилл доложил:
— Там со мной один сопутник приехавший ждет приема вашего величества.
— Кто таков?
— Егор Марков.
— Мой механикус? Пошли его ко мне.
Егор вошел, низко поклонился. Царь недовольно сказал:
— Не больно поспешал! В попутных гербергах задерживался?
Егор вспыхнул:
— В том моей вины нет, государь! Дело со мной приключилось, сожаления достойное.
— Рассказывай!
Марков начал свое повествование. Царь слушал, барабаня пальцами по столу, и чем дальше, тем становился угрюмее.
Услыхав, как Алексей скрылся из Мариенталя, опоив Маркова, царь грохнул кулаком так, что доска стола треснула:
— Сбежал, щенок! Против моей власти осмелился восстать!
Петр в гневе был страшен. Глаза налились кровью, усы ощетинились, лицо судорожно дергалось.
— Нет, каков кунстштюк[179] выкинул! — понемногу успокаиваясь, восклицал царь. — И ведь как притаился! С виду смирен, а в душе злобу неукротимую таит! Да я его найду, со дна моря достану!.. Пускай не думает, что сможет в укромном месте моей кончины дожидаться!
Петр долго ходил по комнате огромными шагами. Потом, сделав огромное усилие, сдержал ярость и резко перевел разговор на другое.
— Я тебя призвал сюда по важной причине. Ты знаешь, как порох испытывают?
— Знаю, государь.
— И на градусы и на футы?
— Ведаю, государь, оба способа.
Первый способ, которым испытывалась сила пороха, был такой. Определенная по весу порция закладывалась в испытательный пистолет. Пороховые газы при выстреле ударяли в зубчатое колесо, снабженное градусными делениями. Чем сильнее был порох, тем больше был угол поворота колеса, определяемый в градусах.
При «футовом» способе около столба вышиной в сто футов (с нанесенными краской делениями) вертикально устанавливалась небольшая медная мортирка; заряд определенного веса выбрасывал вверх деревянный, налитый свинцом конус. Высота взлета показывала силу пороха.
И тот и другой способы обладали малой точностью, но относительную силу разных сортов пороха показывали.
— Так вот, Егор, — продолжал царь, — какая у нашего пороха беда?
— Слаб, ваше величество? — предположил механик.
— Слабоват он, это верно, но даже не в этом главный его порок. К лежанию он непрочен, вот горе! Ты послушай… — Петр достал из кармана памятную книжку. — Вот у меня записано: по выходе с фабрики порох бил на восемьдесят фут. Не худо! Пролежал семь месяцев — стал бить на пятнадцать фут. Разве это дело? Подсушили его — стал бить на тридцать и сорок фут. Что же это за порох такой? Перед боем на солнышке на солдатских портянках сушить? Не согласен! Не хочу, чтобы так впредь, было! — Царь не в шутку разволновался. — Здешний, голландский, порох представляли мне мастера. Противу нашего, свежего, он как будто и ненамного сильнее, но, говорят, в хранении куда надежнее! Хвастались мне голландским порохом, но я его не испытывал. Как ты полагаешь, почему наш порох скорее ихнего портится?
— Думал я о сем, государь, немало. И когда на ракитинской фабрике работал и даже когда по немецким дорогам в Штеттин брел. Мнение мое такое, государь: нашему пороху плотности не хватает. Рыхлый он и сырость в себя впитывает, которая завсегда в воздухе имеется. Потому и стараются наши пороховые уговорщики представлять порох на пробу, лишь только он с фабрики вышел.
— А вот это ты верно говоришь! — обрадовался царь. — И мы такому делу конец положим. Будем испытывать пороха через… ну, хоть через полгода после того, как они в казну сданы. А вот как плотность нашему пороху дать, какой здесь достигать умеют?
— Трудное дело, государь.
— Разыскать бы доброго мастера, чтобы поехал в Россию и наших работников поучил! Учиться не зазорно тому, в чем себя слабым чувствуешь.
— Учиться я всегда рад, ваше величество! — заверил Марков.
— То-то! Ведь я на тебя паче прочих надеюсь, потому и вызвал сюда. Кормовые и проезжую грамоту получишь из моей канцелярии. И вот еще что. — Лицо царя помрачнело. — Ежели в бытность твою в Штатах про Алексея что прознаешь, немедля отписывай и мне, и в Москву, князю-кесарю Ромодановскому.
— Слушаю, ваше величество.
— Да, к слову: ты как же до Штеттина добирался из деревушки, где тебя Алешка опоил? Милостыню просил?
— Чтоб я у немцев стал милостыню просить! — Егор даже покраснел от негодования. — Ни в жизнь! Токмо трудом зарабатывал пропитание.
— Молодец! Русское имя перед чужими народами позорить нельзя! Нам ведь немцы лишь на время надобились. А вот дай срок, лет через десяток наши умельцы покажут Европе, чего русский человек стоит! И ежели какой русский своим умом добьется до нового, мне то в тыщу раз дороже!
