Татьяна Воронцова - Время черной звезды
Первым городом, приютившим путешественников еще зимой, был Оранж. Они провели там две недели, сначала покидая отель только по вечерам и прогуливаясь по узким мощеным улочкам исторического центра, а потом совершая вылазки к Вердонскому ущелью, минуя староеврейский городок Карпантра, и, конечно, к ущелью Ардеш с его наскальными рисунками в пещерах. Через две недели Деметриос проснулся рядом с Никой на двуспальной кровати в номере отеля с окнами на восток, зевнул, потянулся, исполнил свой супружеский долг и заявил, что пора двигаться дальше. Так они оказались в Воклюзе, маленьком городке с большим – самым большим во Франции и пятым по величине в мире – источником пресной воды, городке, где Петрарка, застигнутый вдохновением в тенистой аллее на берегу реки Сорг, слагал знаменитые сонеты к Лауре. Поскольку Деметриос свободно говорил и читал по-французски, проблем с расшифровкой входящей информации не возникало – английский в Провансе, как выяснилось, не в чести, – Ника требовала, чтобы он зачитывал ей все, вплоть до надписей на заборах, и он делал это, не протестуя, пользуясь случаем поупражняться в произношении.
– А теперь переведи!
– Здесь написано, что источник питается от огромного подземного озера, которое исследовала, среди прочих, команда Жака-Ива Кусто. С помощью глубоководных аппаратов удалось установить, что глубина озера немного превышает триста метров и от него еще отходит масса подземных тоннелей. Так что с какой глубины поднимается вода, которая превращается в реку Сорг, никому не известно.
Затем были Сен-Реми-де-Прованс и Экс-ан-Прованс, где они задержались несколько дольше. Сен-Реми-де-Прованс запомнился Нике главным образом Триумфальной аркой римлян да еще развалинами римского города Гланум в нескольких километрах от него. Ни Мишель Нострадамус, ни Винсент Ван Гог не являлись ее кумирами, поэтому тот факт, что именно им город обязан своей славой, на нее впечатления не произвел. Другое дело Экс-ан-Прованс. Ей с первого дня полюбились кафе и лавки бульвара Мирабо, и три затейливых фонтана, один из которых забирал воду из расположенного неподалеку термального источника, известного еще во времена римлян. А кафедральный собор Сен-Совер! Но главное – краски и свет, присущие Эксу, не зря же ими всю жизнь восторгался Поль Сезанн.
Затем опять прозвучало: «Пакуй чемоданы, Вероника, завтра мы уезжаем». Ох уж эти переезды! Только привыкнешь к очередному унитазу… Она предложила вернуться в Воклюз, но Деметриос выбрал Авиньон.
– Тебе понравится там, дорогая.
– Не сомневаюсь. Когда ты собираешься вернуться в Фокиду?
Деметриос повернулся всем телом (он доставал из шкафа чистую рубашку) и удивленно посмотрел на нее, как будто она завела речь об арктической экспедиции.
– Я не собираюсь возвращаться в Фокиду.
– Вообще?
– Вообще. Почему бы нам не остаться в Провансе? Ты не думала об этом? Мы могли бы купить дом или небольшое шато…
Нет, об этом она не думала. С момента пересечения границы они практически не возвращались к обсуждению событий минувшей зимы. Деметриос регулярно созванивался с Филимоном, но Нике ни о чем не рассказывал, поскольку она не задавала вопросов. Ей действительно не хотелось знать. Он счел нужным довести до ее сведения только одно – что божественные братья благосклонно приняли большую жертву, и день вопрошания оракула прошел удачно как никогда. Фактически это означало, что Максим Яворский мертв, а член его покоится в ликноне на вершине Парнаса. Вот и попробуйте уложить это в своей голове.
– Ты не хочешь присутствовать при рождении своего сына?
– Не особенно.
Итак, он не рвался к женщине, которая носила его ребенка. С одной стороны, это действовало успокаивающе, но с другой… вот если бы она, Ника, забеременела прямо сейчас! Однако в этом естественном на первый взгляд желании присутствовал неуместный элемент соперничества, и осознание его неуместности примиряло Нику с необходимостью положиться в этом вопросе на волю богов, точнее, на волю случая.
Остаться в Провансе. В самом деле, почему бы нет? Маленькие городки и деревушки, старинные замки и крепости… винные домены, козьи фермы, обширные виноградники, оливковые рощи… вся эта прованская пастораль пленила ее всерьез. А когда они прибыли в Авиньон, осмотрели грандиозный Папский дворец и искупались в одном из горных озер поблизости от Пон-дю-Гар, мысль о том, чтобы состариться и умереть на этой земле, окончательно укрепилась в ее сознании.
– А ты не хочешь вернуться в Россию? – спросил Деметриос, подплывая к ней и щекоча пальцами ее грудь под водой.
– Нет.
– Вот и я в Грецию не хочу.
Отлично. Все понятно.
Мокрые и счастливые, они выбрались на берег, добежали до цветущих благоуханных зарослей неизвестно чего, и там Деметриос долго любил ее на теплой земле, укрытой мягким травяным ковром, то становясь нежным и страстным, как книжный Ромео, то впадая в ярость и ожесточение, подобно варвару, после долгой изнурительной осады ворвавшемуся в Рим и накинувшемуся на гордую строптивую патрицианку. Прованс понемногу изменял и его тоже, растекаясь по венам неодолимой магией южного Средиземноморья, всеобъемлющей негой щедрых солнечных дней и звездных ночей. Он много спал и мало говорил, а вечерами подолгу просиживал в одиночестве на балконах отелей или на верандах кафе. Ника старалась не беспокоить его понапрасну, она подозревала, что последний год был не самым легким не только для нее.
– Что ты умеешь делать? – поинтересовался Деметриос, когда они сидели после ужина в старом бистро и пили молочно-белую анисовку, pastis. – Ну, в мирной жизни. У тебя есть специальность?
Только что он сообщил ей, что строительство Пон-дю-Гар, этого величественного акведука, являющегося частью водопроводной системы между городом Ним и городом Юзес, началось примерно в середине первого века новой эры и продолжалось пятнадцать лет, поэтому вопрос о специальности, мягко говоря, застал ее врасплох.
– Я же тебе говорила. Я экономист.
– Неплохо! – Деметриос откинулся с дымящейся в зубах сигаретой на спинку благородно обшарпанного углового дивана, не обращая ни малейшего внимания на двух молоденьких француженок за соседним столиком, которые тоже пили pastis, тоже курили и оценивающе разглядывали его, изредка перешептываясь. – Думаю, совместными усилиями мы сможем заработать на кусок хлеба с вареньем.
– Я тоже так думаю, – кивнула Ника.
Ей было интересно, надолго ли его хватит. Сидеть вот так и начисто игнорировать девчонок в шелковых сарафанчиках, игриво сверкающих голыми плечами и коленками.
– А ты что умеешь делать? Кроме…
…кроме того, что умеешь убивать.
– О, я умею… – Он наморщил лоб, отпил из стакана, задумчиво осмотрел потолок. – Я умею… – Отпил еще немного. – Колоть дрова, водить грузовик, класть кирпич, останавливать кровотечение, заниматься спасением на водах. – Теперь он смеялся, в серых глазах прыгали бесенята. – Строить забор, красить забор. Растить виноград, собирать виноград, давить виноград.
– Ты знаешь три языка помимо родного, ты можешь работать гидом.
– Еще я умею читать, я могу работать библиотекарем.
– Клоун!
– Нет, клоун из меня, пожалуй, не…
– Да перестань же! – Она полезла в сумочку за носовым платком. – Это дурная примета – столько смеяться.
– Правда? Ну так скажи это «перестань» самой себе, потому что я серьезен, как апостол Эль Греко. Знаешь, по поводу гида… наверное, я смогу работать гидом, я справлюсь. Я говорил тебе, что Пон-дю-Гар сложен из шеститонных блоков без применения скрепляющего раствора? Да-да. Римляне поднимали эти блоки на высоту чуть меньше пятидесяти метров, чтобы арку за аркой возводить мост. Три яруса арок, разных по ширине и абсолютно независимых друг от друга. Вот так, моя дорогая. Человек может все.
– Но чем ты реально можешь и хочешь заниматься?
Деметриос скромно улыбнулся.
– Я инструктор крав-мага по самозащите для гражданских лиц, для полиции и сил правопорядка. Также военный инструктор крав-мага. И наконец, инструктор для специальных подразделений по борьбе с терроризмом. Я не останусь без работы ни во Франции, ни в любой другой цивилизованной стране.
Осмыслив услышанное, Ника молча кивнула. Еще один фрагмент мозаики, вот и все. Ведь он никогда толком не жил в Арахове. Он туда приезжал. Приезжал часто, особенно осенью и зимой, но где он пропадал и чем занимался все остальное время, ей было не известно.
В кармане его рубашки зазвонил телефон. Он ответил, минуту слушал, не перебивая, потом сказал бесцветным голосом, глядя через распахнутое окно на площадь Ле-Бон-Пастер:
– Нет. Мне жаль вас огорчать, но – нет.
Ника уговаривала себя не прислушиваться, чтобы не психовать. То, что ей нужно знать, он расскажет сам, а то, что не нужно… что не нужно, пусть ветер унесет прочь и развеет над рекой Гардон.
