Загадка небесного камня - Наталья Николаевна Александрова
– Что это с ним? – испуганно проговорил майор.
Командир группы захвата подскочил ко Второму, зажал его рот рукой в перчатке, потом заклеил куском скотча. Затем шагнул к Орочену, запрокинул его голову и что-то вытащил из шеи.
– Вот что это, – он показал майору маленький черный шип, не длиннее елочной иголки. – Этот деятель, – он пнул Второго, – этот деятель – настоящий профессионал, у него для нас много сюрпризов. Сейчас он плюнул в Орочена вот этим шипом, это наверняка колючка какого-то ядовитого растения. Он прятал ее во рту. Думаю, она у него одна, но на всякий случай я ему рот заклеил…
– А что – Орочену уже ничем не поможешь? – Майор подошел к бывшему сторожу, вгляделся в его лицо.
Судороги больше не сотрясали его тело, но глаза потускнели, лицо стало мертвенно-бледным, дыхание постепенно слабело, видно было, что Орочен умирает.
– Боюсь, что ничем, – ответил командир группы. – Главное, я не знаю, что это за яд, поэтому ничего не могу сделать… разве что ввести ему стимулятор, хуже от этого точно не будет, но он может на какое-то время прийти в себя…
Командир достал из кармана футляр со шприцем, снял крышку и прямо через рукав вонзил иглу в руку Орочена.
Тот дернулся, глаза открылись, взгляд стал более осмысленным.
– Ну, Орочен, – сказал майор, – жить тебе осталось недолго, так что облегчи свою совесть. Значит, убил Ибрагимова вот он, это точно, а был ведь с ним еще и другой…
– Третий… – прохрипел Орочен, – это у них вместо имен номера – Первый, Второй, Третий…
– Ага, – оживился майор, – значит, в салоне «Волшебный бубен» за главного этот Первый, да?
– Не знаю про салон… – Орочен начал задыхаться.
– Погоди-погоди… – встревожился Патрикеев, – ты скажи, где они все прячутся? Раз уж отсюда их турнули, каланчу сломали, скоро стройка начнется. Где у них теперь база?
Орочен закашлялся, смуглая кожа на его лице стала серой, слова с трудом выходили наружу.
– Там… подземелье финское, большое, глубокое… все там… и баба там…
– Да где там-то? Место конкретно укажи!
– Двигатель…
Это было последнее, что удалось сказать Орочену. Глаза его закатились, голова дернулась, и он затих.
– Помер, – констатировал командир спецназовцев, – с таким ядом долго не живут.
– Так… – майор подошел ко Второму, как назвал его Орочен, и сорвал с его лица скотч, – сейчас ты у меня все расскажешь!
– Ага, как же… – усмехнулся Второй, отвел глаза и забормотал что-то на незнакомом языке, уставившись вверх.
– Эй! – майор потряс его за плечо. – Отвечай, где ваша база и что за вещь вы ищете? При чем тут эта женщина, Русакова? Что у нее в квартире есть?
Никто ему не ответил. Второй лежал абсолютно неподвижно, лицо его было каменным. Жизнь покинула его незаметно.
– И этот готов, – констатировал спецназовец, – видно, яд у него в зубе был или еще где.
Майор коршуном бросился на того самого замурзанного работягу, за которым так ловко проследил Вася Куницын.
– Моя ничего не знай! – заверещал тот. – Моя тут сторожем работает! Моя не знай, куда они переехали!
– Что он сказал? – Патрикеев тряхнул несчастного работягу за плечи. – Что он говорил?
Тот помотал головой, но, повинуясь грозному взгляду майора, побормотал тихо-тихо:
– Он говорил про белую росомаху…
– Что это еще такое?
Но работяга упрямо сжал зубы и сказал, что больше ничего не знает.
На следующий день начался унылый, затяжной дождь.
Должно быть, он погасил пожар, полыхавший на севере, во всяком случае, тусклая дымка, окутывавшая тайгу, поредела, дышать стало легче, тайга вокруг путников стала яснее, прозрачнее, словно ее промыли этим дождем.
А к середине дня Крестовский увидел удивительную картину.
Все деревья по левому берегу реки были повалены, как будто их свалил какой-то безумный великан.
Сосны и пихты лежали ровными рядами, корнями на север, в ту сторону, где, по расчетам Крестовского, упал метеорит, в ту сторону, куда они двигались.
Николка помалкивал, но видно было, что настроение у него упало, в глазах его таился страх.
Крестовский, сидя на корме шитика, зарисовывал в своем блокноте поваленный лес, торчащие к небу комли деревьев, записывал свои наблюдения.
– Смотри, барин! – крикнул вдруг Николка, показывая на что-то среди поваленных деревьев.
Крестовский вгляделся в ту сторону, куда показывал челдон, – и увидел на пятачке свободной земли неказистый шалаш, покрытый оленьими шкурами.
– Это тунгусский чум, – пояснил Николка. – Видать, здесь остановился брат того тунгуса, которого мы намедни встретили!
Он привстал в лодке и закричал:
– Эй, Чекарен, или как тебя там! Выходи из своего чума! Выходи! Мы брата твоего видели!
На его крик никто не вышел, ничто не шевельнулось вокруг, тайга настороженно молчала.
– Чтой-то он не выходит, – мрачно проговорил Николка. – Давай-ка, барин, пристанем, надо глянуть…
Крестовский не стал спорить, не стал и напоминать челдону, чтобы не звал его барином: не до того было. В душе у него было какое-то смутное и тревожное предчувствие.
Шитик пристал к берегу. Николка привязал его к полузатопленной коряге, перебрался на берег, пошел к чуму. Крестовский последовал за ним, перелезая через поваленные деревья, обходя колючие ветки, торчащие вверх, как заломленные в мольбе руки.
Николка уже добрался до чума, заглянул внутрь и тут же выглянул наружу:
– Нет его тут, барин! Сбежал он от кого-то…
– Почем ты знаешь, что сбежал? – спросил Крестовский, заглянув внутрь чума.
– А вот, барин, сам смотри – вот тут он спал, в этом мешке, – Николка показал разорванный с краю спальный мешок из оленьей шкуры, лежащий на груде еловых веток. – Проснулся, чего-то сильно испугался, так испугался, что мешок разорвал, вылез из него. И из чума, однако, вылез не через выход, а вот тут, сбоку, ножом дыру прорезал… – Николка показал разрез на оленьей шкуре, покрывавшей чум. – Разрезал шкуру и побежал… вот следы его… однако сильно торопился – даже мешочек с кремнем и огнивом
