Екатерина Лесина - Рубиновое сердце богини
– Иван… – Больше всего меня пугал этот задумчиво-отрешенный взгляд, того и гляди достанет из кармана нож и примется мстить за воображаемые обиды. А жить-то хочется!
– Иван, а что это за место?
Он с удивлением воззрился на меня, точно впервые увидел. Наверное, следовало бы молчать, глядишь, и пронесло бы.
– Это твой дом, – спокойно ответил Иван. – Неужели ты не помнишь?
Не помню? Да я готова поклясться на Библии, Коране и американской конституции, что ЭТО – не мой дом!
– Ты все забыла, милая, – Иван присел на корточки возле кровати и, заглянув в глаза, робко улыбнулся, словно увидел что-то бесконечно дорогое, но готовое исчезнуть в любой момент, – не бойся, я с тобой…
– Дядя Ваня… Иван… Иван… – Блин, отчество вылетело из головы, для всех наш курьер был просто дядей Ваней, без отчества и фамилии.
– Видишь, – он укоризненно покачал головой, – ты даже меня не узнала. Я – твой Сергей. Серж. Сереженька. Не помнишь? Это время… Оно забрало тебя и не хочет возвращать обратно. Но я нашел способ… Они больше не старятся… Они будут жить вечно… И ты… Я подарю тебе вечность… Почему ты не слушаешь? Тебе не интересно?
– Очень интересно!
Почему никто не заметил, что Иван не адекватен? Почему я этого не заметила? В серых глазах плещется откровенное безумие пополам с нежностью. Он любил ее, эту женщину, и сейчас видит перед собой ее, а не Марию Петровну Пигалицу. Я даже не знаю, как ее зовут.
– Они не хотели… Ускользали от меня… Ты не думай, я знал, что в них нет ни капли от тебя, я ни за что не изменил бы тебе ни с одной из них, просто нужно было потренироваться. Я так долго тебя искал… Нельзя допустить ошибку. Нужно было выбрать лучший вариант. Я так боялся все испортить… Хочешь, вместе выберем? – предложил он. Я кивнула.
– Подожди, пожалуйста… Я быстро. – Иван пулей вылетел из камеры, но, несмотря на сумасшествие, дверь за собой закрыл. К черту дверь! Сердце бешено колотилась, майка прилипла к вспотевшему телу, а коленки дрожали. Да что там коленки – я тряслась, как осиновый лист. Этот безумец или убьет меня, или запрет здесь навеки, неизвестно еще, что хуже. Интересно, что такое он хочет показать, надеюсь, не отрезанные уши жертв.
Фотоальбом. На сей раз Иван присел рядом со мной, железная койка пронзительно заскрипела.
– Вот, посмотри… – Альбом лежал на коленях, и я могла потрогать твердую бело-голубую обложку, украшенную синими блестящими камушками, прочесть корявую, сделанную вручную надпись – ничего особенного, «Моей милой» – или открыть. Страшно, ведь, как мне кажется, я знаю, что за фотографии находятся внутри, но мой похититель смотрит на альбом с такой надеждой, не хотелось бы его разочаровать, мне же хуже будет.
– Это ты сам делал? – Я всячески оттягивала ту минуту, когда мне все-таки придется заглянуть внутрь. Дядя Ваня – пускай он называет себя Сержем, но для меня он Иван – обрадованно закивал головой.
– Сам… Все сам… Я старался… Ты смотри… Рыжий, он ничего не понимал в красоте, а я его учил, я показывал, я знал, что он не тот, за кого себя выдает, но молчал… Я помогал ему… Но я лучше, ты смотри, какие они красивые…
Черно-белые фотографии поражали сюрреализмом. Это было почти красиво – неестественно белое тело на угольно-черной простыне, белые кудри и черные зрачки…
«Звезда моя, скучает шелк по телу твоему. Он цвета бездны. Ласковый, холодный. Змеиной кожи поцелуи. Тебе понравится», – прочла я ниже. И в тот же миг узнала модель – Анфиса. Капризная девочка, безбожно эксплуатировавшая свое сходство с Марлен Дитрих.
– Это Анфиса, да?
– Не знаю. Я не спрашивал имен. Она прекрасна… – Иван нежно прикоснулся к фотографии. – Женщины – такие хрупкие существа… Вы боитесь времени, ибо оно разрушает вашу красоту… И, состарившись, она бы возненавидела себя, свою морщинистую кожу, обвисшую грудь, потускневшие глаза… Это несправедливо, красота заслуживает вечности… Я подарил ей вечность…
– Ты ее сфотографировал?
– Она не хотела… Она пряталась, но я умнее, помнишь, ты говорила, что я самый умный?
– Конечно.
– Она выпила и уснула, совсем, и только тогда я украл ее душу.
– Ты задушил ее… – Теперь я отчетливо помнила, что сказал Пыляев. Каждое слово, как гвоздь в мой собственный гроб.
– Нет, нет… – замахал руками Иван, – душить… Никогда душить… Я сделал ей хорошо! Теперь она никогда-никогда не состарится. И не будет плакать. Другие тоже, понимаешь? И ты…
Значит, он считает, будто помогал женщинам сохранить красоту? И собирается помочь мне?
– Не надо бояться! – Дядя Ваня вскочил. – Страх – это плохо! Страх все испортит! Рыжая испугалась, и получилось некрасиво! Плохо, плохо, плохо… – Он обхватил руками голову. – Кровь нельзя… Много крови… Плохо… Я не хотел, а она обернулась… Увидела… Бум – и все… Испортил. Лицо не видно. Все испортил… – Иван разговаривал сам с собой, спорил, доказывал, размахивал руками и беспомощно бормотал, точно оправдывался. Я же пыталась избавиться от наручников, но проклятое кольцо не снималось, только кожу с запястья ободрала.
– Ты… – Маньяк повернулся ко мне, в глазах его полыхал огонь. – Ты во всем виновата… Столько времени потратил впустую. Нет, ты не красива, теперь я это вижу. Ты не ангел, ты пришла, чтобы забрать мою душу? Молчи! Я знаю! Твоя собака – демон, но я одолел демона! И тебя почти одолел… Если бы не тот рыжий… Я слаб… Испугался… Нужно было сразу, но мне так хотелось услышать твой голос… А он снова это сделал! Снова тебя увез! Как тогда… Но я выследил обоих, и тогда и теперь. Ты ведь не собираешься снова меня бросить?
– Нет… Я… Я останусь с тобой навсегда.
Он захохотал.
– А тогда ты не хотела. Обзывалась, говорила, что я – ничтожество. Ушла… Думаешь, я не нашел бы тебя за порогом смерти? Нашел… Теперь ты не убежишь. Никогда-никогда…. Нам будет хорошо, как раньше… Или лучше. Мы уйдем вместе, ты и я…
Он достал пистолет.
– Сначала ты… – черное дуло недружелюбно усмехнулось. – А потом я… Сейчас…
Выстрел раздался немножко раньше, чем я ожидала. Больно… Нет, не больно. Почему мне не больно? Кто кричит? Плачет? Чей-то голос вежливо поинтересовался:
– Мария Петровна, с вами все в порядке?
– Я… – Чья-то рука коснулась моей, потом раздался щелчок, и наручники, смилостивившись, отпустили меня на свободу.
– Мария Петровна, можете открыть глаза. – Я послушалась. В белой комнате стало очень людно. Дядя Ваня громко скулил, прижимая к груди раненую руку, сквозь пальцы сочилась кровь, но никто из присутствующих не спешил на помощь. Мой старый знакомый, капитан Сапоцкин, с задумчивым видом осматривал помещение, в этом нелегком деле ему помогали трое парней, мне незнакомых.
– Вы пока посидите тут.
Я кивнула. Посижу. Колени дрожат так, что, даже если захочу, боюсь, не встану.
– Вы уж нас извините за опоздание, – Шпала виновато развел руками, – мы б и раньше появились, если бы кое-кто объект не упустил…
– Антон Сергеевич, я ж не специально! – взмолился один из парней. – Тут дороги такие, что без проводника никак!
– Будет тебе, – пообещал Антон Сергеевич, – и проводник, и полупроводник…
– Вы следили?
– Наблюдали. И ваше счастье, что наблюдение не сняли, когда Запольского арестовали, я уже хотел было, но…
– Так вы с самого начала…
– Ну… Не совсем, сначала Димка за вами присматривал, думали, этот гад быстро проколется, а оно вон как вышло.
– А Запольский?
– Ошибочка вышла. Мы почти сразу поняли, что Запольский ни при чем, но решили пока не отпускать, чтобы настоящий цветовод успокоился и вылез. Ну, не волнуйтесь вы так! Мы вас с самой больницы вели!
– А… А почему никто ничего не сказал? Я думала…
– А вы бы согласились? – философски ответил капитан. – Да и спугнуть боялись, психи эти – народец хитрый, почуял бы, что что-то не так, и все, ищи ветра в поле. Ладно, надеюсь, вы на нас не сильно обижаетесь, все-таки успели. Сейчас Пыляев приедет.
– Димка?
– Димка, Димка… Надеюсь, жаловаться на нас не станете?
Я улыбнулась. Нет, не стану. Они успели вовремя, значит, все в порядке.
– Она убегает! – заорал вдруг Иван. – Она снова от меня убегает! Стерва! Я тебя найду! Все равно найду!
– И откуда только такие психи берутся? – удивился Сапоцкин. – Наверное, Мария Петровна, вам лучше в другой комнате подождать. Только, я вас умоляю, ничего там не трогайте!
Прошел месяц или около того. Я совсем разучилась считать дни. Время словно существует отдельно от меня, я живу, а оно идет… Гораздо больше, нежели стрелки часов, меня интересовали события.
Ивана, точнее, Сергея Федоровича Охоткина, признали вменяемым. Это мне Сапоцкин сообщил, сама я боюсь задавать вопросы. Не хочу. На своей шкуре ощутила правоту пословицы – меньше знаешь, крепче спишь.
Мне его немного жаль. Сергей Федорович, оказывается, очень любил свою супругу – я до конца жизни не забуду ту комнату, в которой просидела больше часа, дожидаясь, пока меня отпустят, – все стены были заклеены фотографиями. Вот она спит. Сидит. Стоит. Примеряет шляпку. Кружится в танце с охапкой нестерпимо-желтых кленовых листьев в руках… Плачет…
