Екатерина Лесина - Лунный камень мадам Ленорман
– Я понимаю…
Девушка-призрак приблизилась к уху и шепотом, обдавая ледяным дыханием, сказала:
– Левый угол дома, тот, который выходит на пропасть… под фундаментом. Забери его, пожалуйста… забери его…
Голос вдруг сорвался на визг, и Мефодий отпрыгнул, зацепился ногой за кресло, упал с грохотом, больно ударившись локтем. А призрак растаял…
Он повернулся к двери.
Софья.
Шубу сняла. Плащ набросила… и все равно ее не спутать ни с кем. Стоит на пороге, смотрит, и во взгляде ее нет ненависти – усталость только.
– Ты?
Мефодий попытался сесть, но голова кружилась.
– Я, – просто ответила Софья, сделав шаг. Она ступала удивительно легко для своих габаритов.
– Зачем?
В руке Софья держала ножку от стула, обгоревшую, но достаточно крепкую, чтобы проломить череп.
– Нелепый вопрос, да? – Слабость проходила, но Мефодий заставил себя лежать. Он надеялся, что выглядит немощным и Софья подойдет поближе.
На расстояние удара.
– Ради денег? Тебе всегда было мало. Кирилл давал, а тебе было мало.
– Не мне, – все-таки Софья заговорила. – Гришеньке.
– Ах да, Гришенька… как я мог забыть! Он знает?
– Нет.
– Догадывается. Должен догадываться.
– Нет, – упрямо мотнула головой Софья и, печально усмехнувшись, сказала: – Он, как и вы, считает меня тупой коровой. Клушей. Терпит… пока еще терпит, но скоро попытается сбежать.
– Ты не позволишь.
– Он маленький и не понимает, насколько опасна жизнь. – Софья остановилась и, присев рядом, коснулась руки. – Тебе плохо? Надышался? Ничего, скоро станет легче…
– Стасю ты…
– Она сама, Мефодий. Она решила тебя убить и убила… а потом попыталась сбежать, да не рассчитала сил. Заблудилась. Задохнулась. Бывает… Божья кара…
Софья рассмеялась хриплым нервным смехом.
– А ты не боишься Бога? Берешь на себя его… – Мефодий закашлялся. Он почти задыхался, а Софья сидела рядом и наблюдала. Права оказалась Стаська: ненавидит глухой застарелой ненавистью, с которой сама сжилась и теперь уже не замечает.
– Бога? Бояться? Нет, Мефодий, не боюсь. Я покаюсь. И за упокой души твоей свечку поставлю… а вообще, был бы Бог, была бы справедливость в мире.
– Значит, Кирилла ты убила, потому как он плохо с тобой обращался?
– Плохо? – Приподнятая бровь и кривоватая усмешка, которая уродует лицо Софьи. – О… если бы плохо… он меня не замечал.
– Какой кошмар!
– Издеваешься? – Она ткнула палкой в бок, и Мефодий зашипел от боли. – Смейся. Вы все надо мной смеялись. Братец твой, сначала соблазнил, а потом… думаешь, мне нравилось быть матерью-одиночкой? Смотреть, как он из моей постели возвращается к своей драгоценной женушке? А потом… потом и вовсе пытается откупиться. От меня. От Гришеньки. Но я терпела. Не ради себя, ради сына…
– По-моему, он тебе платил неплохие алименты.
– Платил. Как и ты, был уверен, что за деньги можно купить все. – Софья сплюнула. – И да, я принимала его жалкие подачки, потому что хотела дать своему мальчику все самое лучшее.
– А потом он предложил тебе приехать…
– О да, захотел, видите ли, познакомиться с сыном. Вспомнил! – Гнев прорывался в узких поджатых губах, в двух подбородках, которые подобрались, обнажая толстую Софьину шею. – Только он захотел отобрать моего мальчика! Сказал, что я свою задачу выполнила…
– Но ты же жила здесь!
– Жила. – Софья уже не могла молчать. Она покусывала губы, а пальцы то сжимались, то разжимались, но не выпускали импровизированную дубину. – Приживалкой. Придатком. Чем-то лишним, тягостным… он заставил Гришеньку меня презирать. И Грета… и ты… вы все уродовали моего мальчика…
– Ты сама его изуродовала.
– Я его люблю! Я ради него…
– Ты ради него на убийство пошла. И пойдешь снова. – Мефодий рванулся, вскидывая руки, и удар пришелся по ним вскользь. Зашипев от боли, он перевернулся, вцепился в ножку от стула, рванул на себя. Софья сопротивлялась молча, остервенело, зло, понимая, что если проиграет…
Проигрывала.
Даже сейчас, надышавшись ядовитым дымом, он был сильней.
– Ненавижу! – взвизгнула она, отталкивая Мефодия. – Я вас всех ненавижу…
Она билась, выкручивалась, хрипела, плевалась слюной, сделавшись вдруг похожей на безумицу. Мефодий держал, не представляя, что делать дальше.
– Сейчас помогу, – раздалось за спиной. И дернувшись, он едва не выпустил Софью. Та же громко, по-волчьи, заскулила.
Стася? Она. Стоит, полуодетая, грязная, со всклоченными волосами, но при этом совершенно счастливая.
– Я нашла, – сказала Стася, набрасывая на запястья Софьи тонкий шнур. Откуда его взяла и что нашла, Мефодий не стал уточнять. Она ловко обмотала руки шнуром и дернула, стягивая. Софья взвыла.
Разом утратив пыл, она затряслась, заплакала, заговорила тонким жалобным голосом:
– Ты не можешь так поступить со мной… не можешь…
– Я нашла. – Стася же сунула руку в карман старой кофты и вытащила что-то круглое, грязно-белого цвета. Мефодий поначалу принял предмет за яйцо, но вряд ли бы Стася стала носиться так с обыкновенным яйцом. – Око Судьбы… хочешь заглянуть в будущее?
Она протянула камень в лодочке ладоней, и Мефодий отпрянул. Нет уж, хватит с него…
– Под фундаментом? – зачем-то уточнил он.
– Ты знал?
Знал. Галлюцинация сказала и предупредила о скорой смерти. Все-таки странные штуки – человеческий мозг и подсознание…
– Огня больше не будет. – Стася положила камень на левую ладонь и правой прикрыла. – Я вызвала полицию…
– Почему ты нас не разбудила?
Молчание. И признание:
– Я хотела, но… у комнаты стояла она.
– Софья?
– Женщина в белом, и… нельзя мешать вестницам смерти.
Она наклонила голову, добавив чуть тише:
– Но я рада, что ты выжил…
Рада? Вестница смерти? Или понимание, что, если Мефодий сдохнет, Стася получит немаленькое наследство… конечно, если бы Софья ей позволила…
Машка обнаружилась в холле, она стояла, зябко переступая с ноги на ногу, а Григорий, укутавшись в материнскую шубу, сидел на полу.
– Оба-на, дядечка, а вы, однако, времени зря не теряете…
– Боюсь, что…
– Все-таки мамочка?
– Гришенька, – Софья рванулась. – Не верь им! Все, что я делала, я делала ради тебя!
– Хоть бы раз ты спросила, нужно ли, – устало ответил Гришка. – Зачем, мама? Ну вот ладно, папашу ты ненавидела, и, честно говоря, где-то я тебя понимаю. Без обид, дядя!
Он потянулся, выскальзывая из шубы, и подошел к Софье.
– Ты все время говоришь про ответственность, а он… мамашу и не бросил, и бросил. Деньги давал, да, но и только. Знаешь, как ее обижало. – Поганец взял матушку за руку и попросил: – Да сними ты эти веревки, не сбежит. С острова бежать некуда. Мам, а ты пообещай, что станешь себя нормально вести.
Она заплакала, но мелко и часто закивала.
А действительно, куда ей бежать? Оружия при Софье нет. И сама она – немолодая грузная женщина, вряд ли представляет опасность.
– Присядем, – по-взрослому предложил Григорий. – Полиция, небось, едет?
– Едет, – ответила Стася.
– Он должен был оставить деньги сыну… – Софья заговорила глухо. – Мы ведь разговаривали с ним… он разочаровался во всем… в Грете… в жизни… говорил, что устал, растратил себя по пустякам. Я слушала. Я всегда его слушала и… сочувствовала.
– А тут сочувствие закончилось?
Софья не услышала. Она села и протянула руки, на запястьях выделялся красный след от веревки. Софья трогала его и вздыхала, думая о своем.
– Он сказал, что Гришенька – его сын, но недостойный наследник. Я его разбаловала… из-за той нелепой истории… девчонка сама виновата.
– Не виновата, – перебил Софью поганец. – Я нарочно все подстроил. Ну, чтобы меня выгнали… решил, что после такого не оставят.
– Зачем?
– Обрыдло, дядечка Федечка, – кривоватая пустая усмешка. – Это ж не школа, заповедник снобов какой-то. Все крутые до тошноты. Придешь – и пальцы веером. У кого предки круче, тот и рулит. Учителя на цырлах бегают… ничего-то сделать не могут. Ты говоришь, что я учиться не хочу… а там никто не учится: на кой ляд страдать, когда предки и так все купят? Хочешь аттестат, хочешь – диплом сразу. А я там… вроде как существо второго сорта.
– Мог бы просто с ним поговорить.
– Поговорить? – Гришка дернул плечом. – А я пытался поговорить, дядечка Федечка, вот только слушать меня не захотели. Школа ведь дорогая, а значит, хорошая. Типа по умолчанию. А что у меня чего-то там не ладится – так это стараться надо лучше. Я сперва и старался, только до того тошно стало, до почесухи прямо! Аллергия у меня на них началась.
Он выглядел взрослым и несчастным.
– Вот я и придумал, чтобы выперли, думал, что меня быстренько в обычную школу спихнут. А там уж… я не тупой, дядечка Федечка. И язык учил, сам учил. Твоя эта… пусть проверит и скажет.
– И к ней ты тоже полез, чтобы с острова выпереть?
– Конечно. – Он взял маму за руку и стиснул. – Тут какая-то хрень творилась, надо было бы и самим сматываться. Я просил мамку, а она…
