Екатерина Лесина - Бабочка маркизы Помпадур
– Я все равно бы его бросила, – сказала она. – Ну мы ж не пара!
– Не пара, – с Дашкой, когда она пребывала в подобном состоянии, следовало соглашаться.
– Он – мажор с запросами. А я – нормальный человек. У меня работа! И… и вообще. Сволочь.
Сказано это было без прежнего энтузиазма, из чего следовал вывод: градус Дашкиной пролетарской ненависти понизился до вменяемого уровня.
– Даш, я сама на это подписалась…
– То есть знала про подставу.
– Не знала, но… чувствовала, что не все так гладко.
– И согласилась?
Взгляд инквизиторский, впору не то что ошибки признать – а кто не ошибается? – но и раскаяться во всех грехах, бывших и будущих.
– Согласилась…
Из духовки потянуло горелым. Ну вот, зазевалась, называется! Забыла о времени. И что теперь с маффинами? Спасение их заняло несколько минут, за которые Алина успела придумать оправдание себе, Лехе и Славке, раз уж ему выпало настолько близко с Дашкой сойтись.
– Алина, ты дура! И я не лучше… и вообще, все бабы – дуры.
Маффины подгорели не так уж сильно. Дашка и вовсе не обратила на черную корочку внимания. Она налила себе молока, подвинула поближе тарелку и, наклонившись, подула изо всех сил. Эта привычка у нее с детства – нетерпеливая натура мешала Дашке дождаться, когда выпечка просто остынет, но подталкивала к действию. Но и дуть она долго не могла, раздражалась, хватала горячее и обжигала язык.
– Значит, бабочка, говоришь… золотая бабочка. Покажи? – Дашка перекидывала маффин с ладони на ладонь, сбивая черные пятнышки сажи.
Бабочку Алина взяла с собой. Когда только в сумку положила? Не помнила. Надо будет сказать Лехе, чтобы вернул. Продал, или музею подарил, или еще что-нибудь сделал, но главное, убрал от Алины.
На черном бархате коробки желтые крылья смотрелись особенно ярко.
– Красивая, – вернув маффин на тарелку, Дашка вытерла ладони о джинсы и взяла бабочку в руки. Это прикосновение было неприятно Алине. Более того, подмывало потребовать бабочку назад. Какое Дашка имеет право ее трогать?
– Я не знаю, как она попала к Каре. Последний владелец – некий Всеволод Игнатенко…
– Как?
Дашкина рука дрогнула, и бабочка упала на пол.
О нет!
Нет, ничего страшного. Цела, драгоценная. Ни царапины, ни пылинки. Радужные крылья сверкают, завораживая взгляд.
Надо избавляться, и чем скорее, тем лучше.
– Всеволод Игнатенко. Он был сыном…
– …посольского работника. Некоторое время жил во Франции.
– Откуда ты…
Дашка покачала головой.
– …красивая девушка. Я вас видел. Там, на дороге. Я сразу понял, что вы другая. – У Чистильщика приятный голос, который хочется слушать и слушать. И Дашка слушает.
Ей разрешили присутствовать на допросе, но получилось так, что Чистильщик говорил лишь с ней.
Он был предельно откровенен, как человек, которому нечего терять.
– Я рос в Париже… грязный город. Скучный. Летом душно и от туристов не протолкнуться. Местные их презирают, но не стесняются брать деньги. Такой вот парадокс. Но мне нравилось одно место. Барахолка, как сказали бы у нас. Представьте себе нечто среднее между свалкой и рынком. Старинный фарфор. Скатерти прошлого века. Кружево. И китайские спортивные костюмы. Юбки. Платки. Грошовые будильники… прошлое мешается с будущим, и в этом легко заблудиться. Чужаки туда не ходят, но я считал себя своим. Я находил там чудесные вещи. Например, подсвечник из латуни. Или вот блюдо для фруктов, расписанное вручную. Моя матушка была в восторге. Она болела, а я так хотел ее порадовать… получалось.
– Зачем вы их убивали?
– Затем, чтобы спасти других. Вы же там были. Вы видели, что они такое.
– Люди.
– Когда-то были. Ночные бабочки… в Париже их много. Они – как крысы, которые несут чуму порока. Легкой наживы. Наркотики. Деньги. И смерть остальному. Мне всегда нравились бабочки. В них есть некая загадка природы. Двойное рождение, которое редко кому удается.
– Бабочки – это символ?
– Символ. Всегда. Однажды я нашел совершенно замечательную бабочку, которую приобрел за сущие гроши… дороже было ее вывезти. Я бы показал вам ее. Но увы, пришлось расстаться. Знаете, люди часто думают, что прошлое и будущее связаны не так уж плотно…
– А на самом деле?
– На самом деле из черной гусеницы белая бабочка не выйдет. Образно говоря.
– Даша? – Алина испугалась. Никогда еще Дашка не была такой. Нервной, бледной и застывшей, она смотрела на бабочку с ужасом и отвращением.
– Это его бабочка…
– Кого?
– Всеволод Игнатенко. Чистильщик.
…вы не понимаете, о чем я говорю? Не волнуйтесь. Время все расставит на свои места. Судьба никого не отпустит, не воздав по заслугам. И то, что я сделал, сделал не ради себя.
– Ради кого?
Ей нужны ответы, и только из-за них Дашка все еще терпит этого омерзительного человека. Он не ощущает за собой вины, но уверен, что действовал во благо.
– Какая вам разница? Это не существенно. Главное, рано или поздно, но вы встретите бабочку… черную? Белую?
…золотую.
Значит, они и вправду были связаны, Чистильщик и Кара. Но все-таки Дашку не покидало ощущение неправильности. Уж больно противоестественной выглядела эта связь. Подарок? Чистильщик снизошел до того, чтобы одарить нечто, в его представлении человеком не являющееся?
Что остается?
Эксперимент. Бабочка для куколки. И свобода выбора. Кара – подопытное животное, которое не видит стен лабиринта, но думает, что поступает исключительно по собственному разумению. И ей позволено держаться этой иллюзии. Но Чистильщик мертв, и эксперимент затеян для кого-то третьего, кому определенно надоело быть наблюдателем.
И этот третий сейчас желает получить Алину…
Ланселот действовал осторожно.
Он шел по лестнице с видом человека, твердо знающего, что он имеет полное право ходить по этой лестнице. И останавливаться перед дверью.
Перебирать ключи, подыскивая подходящий.
Замки смазаны. И ключ проворачивается беззвучно. Дверь поддается, впуская чужака.
Наверное, следовало убить Леху, но… Ланселот умел быть благодарным. И даже не так, ему доставит удовольствие знать, что и Леха не всесилен.
Он ведь по сути своей глуп.
Искал. Бегал. Слепой щенок на лугу. Много запахов, следов, и единственный нужный теряется. В воображении Ланселота луг зеленел и цвел – ромашки, алые маки и жирный ломкий астрагал, что распускает змеевидные петли. Над цветами порхали бабочки…
Благодать.
Пусть бы Леха и дальше оставался в этой сказке, но нет же, потянуло в герои… сам виноват. Час-другой, и отойдет.
За час многое можно успеть.
Например, встретиться с человеком, который давно уже все понял и желал встречи точно так же, как желал ее сам Ланселот.
– Здравствуй, – сказал он, вдыхая ароматы чужой квартиры. – Сядь, пожалуйста. Я не хочу тебя убивать.
Жаль, что их двое. Вторая – Славкина. Наверняка переспал. Он спал со всеми, кому случилось подвернуться на Славкином пути, и Ланселота это злило. В этой неразборчивости виделось ему нечто мерзкое, напоминающее о пороках и болезнях, о Чистильщике, трассе и мертвых бабочках.
– Макс… – она, его мечта, была так близка и все еще недоступна.
Жаль, что двое.
И подруги.
Она расстроится, если Ланселоту придется убить подругу. Но потом поймет. Между двумя людьми, созданными друг для друга, не должен становиться третий.
– Алина, сядь, – сказала тощая девка в свитере с растянутым горлом. – Не зли его.
Ланселот не злится. Не на нее.
На девку – другое. Зачем она здесь? Думай теперь, что делать… стрелять нельзя – соседи услышат. Кто-нибудь позвонит в полицию. Будут искать.
Конечно, их все равно будут искать – Леха не отступит так просто.
Но Леху посадят за убийство Кары… или не посадят, но надолго займут. Ланселоту хватит времени, чтобы спрятаться.
– Не называй меня Максом, – попросил он, направляя пистолет на тощую, которая разглядывала его с презрением и брезгливостью. Было в ней что-то от Славки.
– Как мне тебя называть? – Алина присела, сложив руки на груди.
– Ланселот.
– Рыцарь Круглого стола?
– Да.
– А я кто?
Разве это не очевидно? Королева Гвиневера, несчастная жена Артура, которая вынуждена была скрывать любовь к прекраснейшему из рыцарей… это была печальная история.
– Ты же сама рассказывала мне эту легенду, – Ланселот улыбается. Он видит в ее глазах понимание и подсказку: конечно, ей хочется услышать, что Ланселот помнит о клятвах.
Он помнит.
Он спасет свою королеву.
Прежде Алина не боялась людей.
Люди ее удивляли. Смешили. Порой вызывали недоумение своим любопытством, жадностью или желанием унизить ближнего. Но она их не боялась!
Человек же, который появился в Алининой квартире, пугал до одури, до ледяных рук и дорожки пота по спине, до головной боли, тошноты и отчаянного желания сбежать.
