Бальзам из сожалений - Евгения Михайлова
Возможно, так поступают многие женщины. Алена примеряла на себя рубище суровой судьбы Галины, страх, унижение и опасности для Маши… И даже ярость Егора, если бы мать решилась ему рассказать о том чудовищном происшествии. Она никого не обвинила, не оправдала. Алену захватил в плен и закрутил вихрь собственной судьбы. Та непонятая, не до конца принятая суть их с Володей постоянного, драматичного и не законченного диалога. В нем было столько панической любви и отчаянных попыток пробиться сквозь преграды того, что иногда казалось неумолимой жестокостью. Как, у кого узнать – мучила ли и Володю, как Алену, та стена неоткровенности между ними… Алена так ничего и не сумела понять. Владимир так страстно хотел, чтобы они не расставались, так искал ее каждую минуту до того, как они поженились. А тут, в их общем доме, вдруг возникла и крепла отчужденность, в глазах отражалась скрытность, а слова перестали подчиняться чувству. Было что-то очень серьезное и важное за пределами слияния сердец.
Алена могла объяснить это только тоской Владимира по дочери. Его сожалением из-за того, что они больше не вместе постоянно. При его жизни Алене казалось, что она поняла и приняла его позицию. Но спутницами ее разочарования стали обида и даже раздражение. И, наверное, эти ее реакции могли стать отравленным оружием, которое убивало ее мужа. Алена четко обозначила для себя то, что чувствует на самом деле в эти годы после его смерти. Это гораздо больнее и резче, чем сожаление. Вот, прямо сейчас, воспаленный мозг Алены предъявил ей обвинение. Она виновата в смерти мужа. Она не смогла утолить, смягчить его печали, залечить его горечь. Она смогла только все усугубить, довести до крайности. До жестокости. А у него не получилось без такой помощи больше жить. Так кого ей сейчас обвинять или оправдывать в трагедии Гали…
На рассвете она больше не могла оставаться в своей квартире. И куда ей еще идти… Алена спустилась на первый этаж, звонить в дверь не стала, а просто прислонилась к стене. Может, постоит тут и уйдет домой. А Галя почти сразу открыла дверь. Привела в кухню, налила стакан наливки и спокойно, участливо, как всегда, выслушала историю того, как Алена обвинила себя в смерти мужа.
А дальше было вообще что-то невероятное. То был рассвет окончательного и неумолимого торжества правды над тайнами.
– Володя очень сильно любил тебя, Алена, – сказала Галя. – Он, конечно, и дочку любил, но без придуманных тобой страданий. Любил, как многие разведенные отцы, заботился в меру. Даже мой Егор так любит Машу, и никто от этого не страдает. У Володи было и другое горе, о котором он узнал уже после того, как начал строить с тобой вашу счастливую жизнь и любовь. По-другому он себе не представлял вашу семейную жизнь… Как-то, когда ты поехала к родителям в Калининград, он позвонил мне, попросил прийти. Выглядел ужасно: его скрутила сильная боль. Он не мог добраться до своего тайника в квартире, где прятал лекарства. Короче, дочка, дела были такие. После того как вы поженились, обзавелись общим домом, Володя узнал, что у него неизлечимая форма рака желудка. Вот что он от тебя скрывал, от чего мучился – не только и не столько от боли, а от того, что так подвел, обманул тебя, получается. Создать семью предложил тебе здоровый, сильный и влюбленный мужчина, а в общий дом вошел калека, обреченный мучительно умирать. Ты не поверишь, но Володя считал это своим позором, предательством по отношению к тебе. Он хотел видеть тебя только возлюбленной, а не нянькой-сиделкой.
– Я не могу поверить… То есть Владимир умер на последней стадии рака не потому, что болезнь какое-то время проходила бессимптомно, как мне сказали врачи… Он долго страдал, терпел, работал, притворялся здоровым, чтобы не разочаровать меня?!!! Это же невероятно, бесчеловечно со всех сторон. И ты, Галя… Какая же ты подруга, если вместе с ним скрывала это от меня.
– Наверное, плохая подруга, – ответила Галя. – Но тут уж пришлось выбирать – предать тебя или его. Я выбрала Володю. Я хотела помочь ему продлить то, что было ему так важно. Он хотел, чтобы ты в нем видела полноценного мужчину и человека. Он воспринимал болезнь как постыдную слабость. Он считал, что теряет не жизнь, а возможность любить тебя. То есть вместо счастья подарил тебе горе. И не представлял, как долго такие муки могли продлиться. Если бы ты узнала, они бы стали не только его, но и твоими. Я приняла его правду, очень ее поняла. Вот почему Володя так был привязан к Леве, так старался того опекать, так жалел. Он считал, что только они вдвоем по-настоящему чувствуют страдания друг друга. Я старалась, как могла. Привела его к Софье Борисовне из соседнего дома, она очень хороший онколог. Она осматривала, проверяла в своей клинике, выписывала хорошие лекарства. Операция была невозможна. А лекарства на самом деле хорошие, Софья их где-то для него доставала: он мог какое-то время чувствовать себя нормально.
– Господи, – простонала Алена, поднялась из-за стола и добрела до дивана. Упала, скрутилась там в клубок, хотела что-то сказать, но была не в состоянии прервать свой стон.
Галя села рядом, смочила ее губы, лоб холодной водой, положила мокрый компресс на сердце.
– Давай я тебе заварю ромашку, и ты попробуешь уснуть, – просила она.
– Да нет же, – выговорила Алена. – Ты не понимаешь. Дело не в том, чтобы выжить, вынести эту дикую боль. Дело в том, насколько с ней бессмысленно, невозможно жить. Несчастье не в том, что была такая болезнь, что его больше нет, а в том, что имелось столько времени, когда я могла его любить, жалеть, ласкать, как единственного ребенка, и успокаивать тем, что моя любовь пойдет с ним. А я боролась с какими-то невидимыми препятствиями, я думала только о своей обиде, даже заброшенности и забывала внимательно посмотреть на него. Как я могла все пропустить… Как ты могла оставить меня в таком преступном неведении…
– Подожди, детка, – произнесла Галя. – Не кричи, не обвиняй нас обеих, просто послушай. Володя был счастливым с тобой, он верил в твою любовь и боролся сам со своей черной тучей. Ради тебя. Не мог он это
