Нежная ночь Ривьеры - Наталья Сергеевна Лебедева
– Не получается, – прищурилась Машка. – Ты же не писала, что Нинель положит колье в сейф номера в отеле. Она вообще тебе об этом говорила?
– Нет, конечно. Говорила, что плохо застегивается. Думаешь, это я сперла колье?!
– Пока не думаю. По крайней мере, во время перерыва мы были вместе. Но позариться мог только тот, кто об этом знал. Например, Павлик. С сообщником или сообщницей. Служащий на рецепции. Еще все те, кто слышал ее объявление, то есть сидел за столом.
– Или рядом, – мстительно сказала Катя. – Вон Лена тоже куда-то уходила. Эту компашку за столом я знаю. Как бы они открыли сейф? Там нет таких шустрых.
– Да, загадка. – Мне не понравились сверкнувшие в глазах у Машки огоньки. Загадка действует на мою подругу, как валерианка на котов.
И я не выдержала:
– Разъяснят вашу загадку. Камеры-то на этаже работают.
– Ой, девчонки, извините, – спохватилась Катя. – Получается, я вас в эту историю впутала! Хочу загладить. У тебя же день рождения, – обратилась она ко мне. – Поедем с нами праздновать! Напьемся шампусика по самое не хочу.
– Настроения как-то нет, – вяло сказала я.
– Можно подумать, в вашем номере-скворечнике настроение сразу поднимется! Поль зовет в ночник на яхту Влада Николаевича. Туда, между прочим, все побережье мечтает попасть. Тусуются только самые-самые сливки! «Кристалл» как воду льют.
– Мы для сливок недостаточно богатые, – сказала я, незаметно глянув на свои туфли – на одной подозрительно поблескивала царапина.
– Вы не понимаете. Богатые тут все. На лейблаки на одежке не смотрят. Надо, чтобы у вас было то, чего нет у других. У меня вот есть шарм. И наглость. – Катя тряхнула милыми кудряшками. – У Маши сарказм и выдающаяся грудь. У тебя… – Она оценивающе оглядела меня и махнула рукой: – Да с Полем всех пропустят! Влад Николаевич – его дядя.
– А собаку куда денешь? – Я постаралась не показать, что обиделась.
– С собой возьму. Буник там тоже оригинал. Обычно на яхтах только померанские шпицы да болонки, как у Алиски, зажигают.
Я повернулась к Машке и увидела у нее в глазах мольбу. Редкий случай: в день рождения решение было за мной.
– Черт с ним, пошли! – кивнула я Кате.
В конце концов, Фицджеральды на Лазурке тоже тусили на вечеринках у богачей Мэрфи.
На вилле «Америка»
(Ривьера, 1925–1928 годы)
– Как думаешь, может, нам не стоит их больше принимать? – Джеральд Мэрфи сказал это небрежно, поправляя перед зеркалом воротничок белой рубашки. Но Сара почувствовала в мягком, как всегда заботливо-спокойном тоне скрытую напряженность.
Все зашло слишком далеко. И совершенно запуталось.
Она бросила взгляд за окно – там, внизу, под скалистым обрывом сверкало радостной синевой море и был виден край полосатого зонта на их пляже: год назад Джеральд расчистил его сам, убирая граблями с песка бурые, остро пахнущие йодом водоросли. Чуть не каждый день они валялись здесь веселой компанией, подставив упругие тела солнцу, перешучивались, дразнили друг друга. И в этой острой, брызжущей молодой энергией болтовне вырабатывался особый ток, что начинал бродить в крови. Вот и добродился.
Все повлюблялись друг в друга.
Пикассо, Хемингуэй и Фицджеральд влюбились в нее. Джеральду нравилась Зельда с ее изящной фигурой, пленительно-чувственным лицом, огромной копной светлых волос и мягким, обволакивающим южным выговором. На вечеринках он не сводил с нее ярких синих глаз. Впрочем, Зельда нравилась всем, кроме Эрнеста: они испытывали друг к другу сильнейшее чувство ненависти. Оба ревновали Фицджеральда, который слишком явно поклонялся суровой хемингуэевской мужественности и зависел от перепадов настроения жены. Зельда при этом считала Хэма надутым позером и звала его шаромыгой. А Эрнест при первой встрече с Зельдой отвел в сторону Скотта и без обиняков спросил: «Ты же понимаешь, что она сумасшедшая»? Страсти у этих двоих кипели совсем не любовные.
А она сама…
Сара легким жестом поправила выбившуюся золотую прядь, и из волос выпала длинная хвойная игла: она недавно сидела на своем любимом месте под огромной сосной.
Пикассо, конечно, гений. Но и страшный бабник. Женщины для него – просто мясо. Он готов им восторженно поклоняться – ровно до того момента, пока дама сердца опрометчиво не удовлетворит его неистовое желание. Бедная брошенная Хохлова! Джеральд рассказывал, что видел недавно на набережной безобразную сцену: Пикассо шел с какой-то девицей из бара, а сзади бежала жена Ольга и поносила его разными словами. Нет, Пикассо исключается. Она не так глупа, чтобы превратиться в груду ненужных осколков от сброшенной с пьедестала богини.
А вот из этих двоих – Эрнеста и Скотта… Конечно, ей нравится Хэм. Мужественный, жесткий, уверенный в себе. Такой, каким был ее отец. Да вообще – все мужчины ее юности. Скотт с его солнечным обаянием и мальчишеской милотой слишком хрупок и нежен. А когда напьется – то есть в последнее время практически всегда, – превращается в неуправляемого дебошира. И полного размазню. Неделю назад из-за того, что официант якобы как-то не так глянул на Зельду, бросился в драку и не успокоился, пока его, изрядно побив, не выкинули из заведения. Три дня назад ползал по ресторану на коленях, хватал Джеральда за ноги и умолял: «Не бросайте меня здесь!» Вчера в такси, обидевшись, что на него никто не смотрит, начал засовывать в рот грязные денежные купюры и жевать. Отвратительное зрелище! И ведь знает, как она боится всяческих микробов и моет даже монеты! Сегодня снова напьется и учудит что-нибудь этакое.
И все же…
Сара посмотрела в другое окно – оно выходило в апельсинно-лимонный сад, который притих под тягучим зноем и, казалось, не дышал. Она знала в нем каждый куст, каждое дерево.
Гости часто любовались роскошными мимозами, бесстыдно распахнувшими пахучую сердцевину пионами, изысканно-изнеженными лилиями и ярко-розовыми роскошными гортензиями. Но вырастила их она, Сара. Все, чего она ни касалась, начинало цвести и благоухать.
Бывает и такой дар.
В конце концов, кто они такие? Они просто богаты. А их гости – талантливы и знамениты. Да, собирать вместе таланты – тоже талант. Они с Джеральдом наделены им сполна…
«И все равно мы останемся только их спутниками, – подумала Сара. – Джеральд этого не понимает. Он думает, мы с ними на равных. Или даже немного над. Ведь это мы их собираем.
Но нет. В этом саду они – яркие цветы. А мы лишь садовники. Нельзя лишать себя
