Осенние детективные истории - Татьяна Сергеевна Шахматова
— Ты помнишь, что тут двенадцатый этаж? — Она ждет, что Глеб одумается, но он настойчив, зацепляется ногой за одну из железных скоб в стене, на которые они собирались вешать деревянные панели, и начинает медленно перегибаться за балконную перегородку. Балконы сделаны встык, но от этого не менее страшно.
— Ау, соседи, есть кто дома? — зовет Глеб и в этот момент чувствует, что Светлана хватает его за ноги.
Голова его все еще на той стороне, нога уже потеряла скобу, ягодицы соскользнули с мокрой поверхности — слава богу, не на ту сторону, а на эту, — но он все равно в очень опасном положении: балансирует, опираясь поясницей на полукруглые перила, при этом ноги его крепко блокированы бывшей женой. Перехватить скользкие влажные перила — плохая идея, приходится держать вес тела, опираясь на копчик и полусогнутые руки. Крайне неудобная поза.
— Света, мне приятно твое рвение, но одно неловкое движение — и я лечу вниз. Ты меня не удержишь. Отпусти, — говорит он тихо.
— Слезь.
— Отпусти сначала.
— Толкнись руками ко мне, и отпущу.
— Просто расслабь мышцы и разведи руки в стороны. Соседей нет дома, я и сам собирался возвращаться, — говорит Глеб, чувствуя, как начинают вибрировать давно не тренированные мышцы пресса.
— Отпиши на меня фирму! — внезапно требует Светлана и смотрит ему в глаза прямо и остро.
Он медленно закидывает голову назад, на лице отражается целая гамма эмоций.
— О господи! Теперь как в плохом, очень плохом триллере, — шепчет он.
— Ну? — усмехается она, видя, что он поверил.
— Света, отпусти! Ты… ты… черт, да ты издеваешься!
— А ты ведешься, как первоклашка.
— Отпускай уже!
— На счет три. Раз-два… три!
Она резко разжимает руки и делает шаг назад. Он валится обратно на балкон, приземляется на ноги. В окне отражаются две фигуры: он слегка опирается на ее плечи, и в этой позе еще лучше заметна их разница в росте.
— Ты не был похож на Тони Старка, — говорит Светлана, тяжело дыша.
— Да что ты?! На кого же? Наверное, на Человека-паука?
— Нет, это напоминало сцену из Титаника, только Роуз была немного мужиковата и блефовала, как торговка на привозе.
— Ага, а Лео без прелюдии хватал за задницу и требовал бабло за спасение жизни.
Они некоторое время рассматривают свои отражения в окне и вдруг заходятся смехом. Распределение ролей — половина успеха спектакля. Здесь, на балконе ипотечной многоэтажки, это правило работает не хуже, чем на главных сценах мира. Рост метр восемьдесят, широкие плечи, серые смешливые глаза в легкой сетке ранних мимических морщин, крупный нос, волевой подбородок с ямочкой упрямца: внешность Глеба мало подходит для исполнения роли трагической кинематографической возлюбленной. Так же как и курносая большеглазая миловидность Светланы не годится для исполнения роли героя-любовника. Адреналин растворяется в смехе. Глеб спускает руку на ее талию, но Светлана выскальзывает и возвращается в комнату. С этим надо прекращать. Знакомый запах тела, разгоряченного в неравной борьбе с дверным замком, в сочетании с хорошим парфюмом — что-что, а вкус у Глеба есть — знает свое дело. Легкие касания, внезапные сближения. К счастью, она отдает себе отчет, что это лишь раззадоренное мужское эго. Вечный Глебушкин азарт. Он не может проиграть. Никому и никогда. Выхода из френдзоны не существует. Для кого угодно, но только не для ее бывшего мужа. Однажды он уже доказал это, а сейчас просто хочет закрепить успех. Действительно редкий зверь.
— В котором часу ты назначил Дамиру? — интересуется она, когда Глеб снова появляется в гостиной. Она сидит на матрасе и пьет воду из кружки.
— Ты меня в чем-то подозреваешь?
— Откровенно говоря, да, — со вздохом признается она.
— Твоя смерть мне невыгодна, мы уже не супруги, — буднично сообщает Глеб. — Твоя часть имущества перейдет твоему новому мужу. А это полный атас.
Она пожимает плечами:
— Так во сколько Дамир должен был прийти?
— Вообще-то он уже час как должен быть здесь. Я так же, как и ты, не понимаю, куда он запропастился.
Он тоже опускается на матрас с противоположного конца.
— Помнишь, — вдруг произносит он после затянувшегося молчания, — у меня была девушка. Еще до того, как мы с тобой…
— Помню, ты мне про эту Анжелику все уши прожужжал.
— Как и ты про своего доцента.
— Ну и?
Они оба внимательно разглядывают идеально ровную новенькую стену с едва уловимым для глаза рисунком серебристой краской по белой поверхности. «Как в больничной палате, — проносится в голове у обоих. — Как можно было выбрать такой жуткий цвет».
— Так вот, — продолжает он. — Мы не виделись с ней много лет, и она вдруг позвонила пару недель назад, попросила встретиться. Ей нужно было поговорить. У нее только что умер ребенок на позднем сроке беременности.
Она склоняет голову, но не поворачивается к нему. Неожиданно чувствует себя насквозь продуваемой, марлевой, больнично-дохлой. К горлу подступает тошнота. Только что был один Катин ребенок, теперь второй — Анжеликин. На этот раз еще и мертвый. Неизвестно, что из этого хуже. Зачин до боли похож на сюжетец «Письма незнакомки» Стефана Цвейга. Она сглатывает: все беременеют от ее бывшего мужа, если не считать ее саму, хотя врачи не нашли никаких отклонений. Она чувствует, как Глеб усаживается глубже, матрас прогибается, она поворачивает голову и встречает его взгляд. Нет, это не Цвейг. Сомнений быть не может — это ее личная паранойя, у которой нет другой причины, кроме расстройства нервов. Мертвый ребенок Анжелики не мог быть от Глеба. Они не виделись с бывшей много лет. Он сам сказал. Да и Светлана уверена: не виделись. В противном случае она бы почувствовала. Как почувствовала Катю моментально, утробно, не носом, не слухом, не зрением, а как будто всеми системами сразу, кровью и лимфой, коркой и подкоркой. Нет-нет, тут какой-то другой сюжет.
— Ей надо было поговорить с кем-то, — продолжает он, не замечая ее напряжения. — Они с мужем обсуждали свою потерю, но берегли друг друга, и она не могла открыть все, что на самом деле чувствовала, а меня беречь было не обязательно. Да и не от чего. Мне-то что? Единственное, о чем я мечтал во время этого разговора, — когда уже
