Павел Саксонов - Можайский — 6: Гесс и другие
— Талобелов.
— Да! Кто он такой? И почему известие о нем вас так взволновало?
Чулицкий:
— О, Сушкин! Неужели вы — при всех ваших вездесущести и прозорливости — ничего о нем не знаете и даже не слышали о нем?
— Нет.
— Вы меня удивляете…
— Я вас умоляю!
Чулицкий едва уловимо пожал плечами:
— Хорошо, хорошо… Талобелов — легенда нашего сыска!
Я посмотрел на Михаила Фроловича недоуменно:
— Легенда? Сыска?
— Да!
— Не может быть! Если бы…
— Еще как может! — перебил меня Чулицкий. — Но его история началась и… гм… закончилась тому назад вот уже добрых…
Чулицкий начал прикидывать в уме, но его опередил Инихов:
— Ровно двадцать пять лет, — сказал он. — Талобелова раскрыли в самом начале марта тысяча восемьсот семьдесят седьмого года.
— Раскрыли? — я. — Кто?
Чулицкий:
— Иваны[21].
Я заморгал:
— Его внедрили к ворам? Но как?
Чулицкий усмехнулся:
— Не было ничего проще: он и сам был вором!
У меня голова пошла кругом:
— Но Михаил Фролович! Вы же только что говорили, что он был полицейским! Легендой сыска! Я решил…
— Вы правильно решили, Сушкин: он и был полицейским. Полицейским надзирателем[22].
— Ничего не понимаю!
Чулицкий вновь усмехнулся:
— Вы, полагаю, слышали о так называемых осведомителях?
— О преступниках, ставших информаторами полиции?
— Да.
— Слышал.
— А в случае с Талобеловым всё было ровно наоборот: он, будучи полицейским, стал осведомителем уголовных. Сначала тех, что помельче, а после и до Иванов дорос. Его очень ценили: информация из его рук оказывалась невероятно полезной. Благодаря этой информации неоднократно срывались полицейские облавы. Благодаря ей же, крупные… как бы это сказать?.. авторитеты не раз ускользали из расставленных ловушек. А несколько раз именно Талобелов, имея доступ к сведениям определенного характера, помог Иванам провернуть очень крупные операции. В общем, — Чулицкий от удовольствия даже зажмурился на мгновение, — Талобелов стал целиком и полностью своим человеком в уголовной среде!
Я не верил ни своим ушам, ни своим глазам:
— Вы радуетесь тому, что полицейский — ваш, можно сказать, коллега — оказался… предателем?
Чулицкий едва ли не заурчал — как кот перед блюдцем сметаны:
— Еще бы! Ни до, ни после не было такого человека! Вы только вдумайтесь: простой надзиратель, а талантов, гения — на всё начальство вместе взятое! Впрочем, с непосредственным начальством ему крупно повезло…
— Постойте! — воскликнул я. — Это ведь при Путилине было?
— При нем, при нем: при Иване Дмитриевиче!
— Но он-то, — невольно вырвалось из меня, — как ухитрился прошляпить такое предательство?
Михаил Фролович, безусловно, подметил это мое невольное «он-то» — не слишком, говоря по правде, лестное для самого Михаила Фроловича, — но от замечаний воздержался, да и от обиды, похоже, тоже.
— Да как же вы все еще не понимаете? — спросил он.
— Да что, в конце концов, я должен понять?
— Всё, что делал Талобелов, делалось из соображений общественного блага! Этот удивительный человек никого не предавал.
— Но как же тогда, — я продолжал недоумевать, — выходило так, что его сведения оказывались настолько полезными для уголовных? Разве смысл внедрения в уголовную среду заключается не в том, чтобы эту среду… хоть как-то разредить? Вывести на чистую воду заводил, отправить их на каторгу, поспособствовать облаве на рыбу поменьше? А вы что говорите? С ваших слов получается, что этот — как его! — Талобелов действовал ровно наоборот: помогал преступникам уходить от сыска, прикрывал их операции, выдавал им полицейские планы…
— А еще, — Чулицкий — не в силах сдерживать переполнившее его чувство восторга — оскалился. — Еще он и сам начал выходить «на дело». И сам планировал операции, к которым — мало-помалу — стали подключаться не абы кто, а крупнейшие люди!
— Крупнейшие люди?
— Из уголовного мира, само-собой…
Я было кивнул — мол, понял, — но Чулицкий тут же поправил самого себя:
— Хотя — бывало — и не только уголовного!
Мой взгляд стал вопросительным.
— Помните, — тогда спросил меня Михаил Фролович, — некоего Невзлина? Действительного статского советника?
Это дело я, разумеется, помнил, хотя тогда мне было лет двенадцать или тринадцать: не запомнить его было невозможно!
Невзлин — крупный чиновник Министерства народного просвещения — попался на попытке вывезти заграницу две дюжины редчайших рукописей, за полгода до того украденных из Публичной библиотеки[23]. Разразился невероятный скандал. В конце концов, Невзлин признал, что он не только явился заказчиком преступления (рукописи были похищены в один из неприсутственных дней), но и лично принимал участие в операции: якобы он сам должен был видеть, что брать, а что — нет! Но и этого мало. Спустя неделю или около того — от ареста я имею в виду, — Невзлин, выпущенный до суда под честное слово (вот уж странность, не правда ли?), был взят с поличным на попытке убийства некоего — фамилию, хоть убейте, не вспомню — сомнительного дельца, по информации полиции связанного с уголовной средой и специализировавшегося на торговле крадеными предметами искусства! Разумеется, Невзлина тут же снова скрутили и отправили в крепость, откуда он вышел уже по этапу.
— Громкое было дело, ничего не скажешь, — признал я. — Но причем тут Талобелов?
— Как — причем? Это он всё и организовал!
Я опешил:
— Как — он? Невзлин!
— Нет, — Чулицкий опять не то расплылся в улыбке, не то заурчал подобно коту. — Невзлин был вором, положившим глаз на рукописи. Человеком он был небогатым, а за рукописи можно было выручить очень большие деньги. Вот он и решился. Но всю операцию разработал Талобелов: именно к нему и обратились Иваны, с которыми, в свою очередь — или прежде всего? — связался Невзлин. Каждому полагалась доля. Невзлин получал больше всех — собственно рукописи. Иваны — стойте крепко! — участие в прибыли одного не слишком дотоле известного товарищества, подвизавшегося на почве оказания библиотеке кое-каких услуг… кажется, речь шла о строительстве нового корпуса, но…
— О строительстве корпуса! — воскликнул я. — О каком корпусе вы говорите[24]?
— Я и говорю: кажется. Но все же, пусть и кажется, речь шла именно о строительстве.
Прозвучало это как-то… слишком туманно.
— Ерунда какая-то! — заметил я.
— Не совсем, — оспорил мое заявление Чулицкий. — Дело в том, что всюду, где проявлялась рука Талобелова, возникали самые невероятные, порою — фантастические, комбинации! Поэтому речь — чтобы Иваны заинтересовались — действительно могла идти о строительстве. Вы понимаете, все такие работы финансируются Казначейством, а где оно, там и…
— Да… — протянул я.
— Вот именно[25].
Мы немного помолчали, но затем я спросил:
— А Талобелов?
— Он получал пятнадцать тысяч рублей.
— Ого!
— Да. Но это — пустяки в сравнении со стоимостью рукописей и возможными присвоениями выделенных на строительство корпуса средств.
— Гм… — я решил зайти с другой стороны. — Но отчего же вы полагаете, что в этом… деле проявилось… как вы сказали? Служение Талобелова общественным интересам?
Михаил Фролович покачал головой:
— Вы все больше меня удивляете, Сушкин! Ведь то, о чем вы спрашиваете, очевидно!
— Да как же? — я действительно не понимал.
— Случай Невзлина не был первым. Другие не были настолько же громкими, но они были! Ценные экземпляры утрачивались библиотекой и ранее. И каждый раз они — ведь это понятно! — исчезали не сами по себе. Их воровали. Но кто? И как? Вот такие стояли вопросы. Иван Дмитриевич[26] пытался найти ответы, но безуспешно. И тогда свой план предложил Талобелов. План был дерзок и прост одновременно. Не стану вдаваться в его подробности, тем более что всех подробностей я и сам не знаю — откуда? — но из того, что мне известно, скажу следующее: Талобелов хотел подтолкнуть Иванов к розыску лица — достаточно влиятельного для того, чтобы провернуть через него выгодную аферу с расхищением государственных средств, и одновременно с тем — достаточно падкого на заработок воровством. Тут, очевидно, было много нюансов: во всяком случае, мне так представляется. Но теперь уже никто о них не расскажет, если только…
— Если только?
— Если только не тот старичок, которого вы встретили у Молжанинова. Не могу поверить, но вдруг он и вправду — сам Талобелов?!
— Да нет, — Инихов, — не может быть!
— Вот и я о том же…
— Господа! — оборвал я вновь зазвучавший скептический хор. — Господа! Но почему же Невзлина взяли только спустя полгода?
