Андрис Колбергс - Ничего не случилось…
«Кто решит, может идти домой! Желаю успеха!»
И вышел из класса.
Ималда закончила контрольную одной из первых; одеваясь в гардеробе, она решила, что еще успеет забежать домой и оставить там портфель — в балетную студию девочка обычно спешила со всеми своими школьными пожитками.
Двери были закрыты только на верхний замок, и она обрадовалась: значит мама дома, может, принесла что-нибудь вкусненькое.
Бросила портфель, сняла пальто.
«Не заметили ли вы в доме чужих вещей?.. Например, шарф, перчатки, что-нибудь из верхней одежды?» — месяца два спустя после ЭТОГО расспрашивал ее работник прокуратуры. Он явился в больницу и допросил Ималду в присутствии врача. Оситис долго не давал разрешения на допрос, но в конце концов был вынужден уступить.
«Нет, но мне кажется, я слышала голоса. Теперь так кажется.»
«Окно в средней комнате было открыто: может, звуки доносились с улицы?»
«Не знаю… Может быть…»
Провожая работника прокуратуры до выхода — в психиатрической больнице большинство дверей не имеет ручек и каждый врач носит в кармане халата свою, — Оситис спросил, как тот оценивает минувшие события.
«Обычный случай. Самоубийство в состоянии опьянения.»
«Вы очень категоричны.»
«Сама выбросилась из окна. Мы в этом не сомневаемся: нет следов насилия. Мелнава не оставила и никакого письма, а в таких случаях следствие особенно тщательно собирает материалы. У меня есть заключение экспертов. Наши эксперты ошибаются очень редко.»
«Значит, вы все же не исключаете ошибку?»
«На сей раз нет. Есть сопутствующие обстоятельства.»
«Какие, если не секрет?.. Вы же знаете, я врач девушки… Как теперь говорят, лечащий врач.»
«Какой там секрет!.. Последние полгода заведующая магазином кулинарии Алда Мелнава помногу пила. В рабочее время тоже. Иногда даже с такими, кто ошивается возле пивных бочек. Все мы не ангелы, но так низко… А для женщины это конец! За полгода она получила три выговора и предупреждение, что будет уволена с соответствующей записью в трудовой книжке. Не помогло. Спилась. Правда, она не первая и не последняя. То надо выпить с экспедиторами, то с кладовщиками, то с начальством — специфика.»
«Причина как будто ясна: арест мужа и суд, падение из достатка и благополучия до самого заурядного уровня, друзья и приятели на всякий случай отвернулись, а возраст как раз такой, когда особенно хочется нравиться, быть любимой… По пьянке сходится с деклассированными элементами, потом сама это тяжко переживает… Депрессия, которую алкоголь еще усиливает…»
«Вы, врачи, сплошь, теоретики, а мы, следователи, — практики… В жизни все гораздо проще… Ревизия после смерти Мелнавы обнаружила в кассе недостачу. Почти пять тысяч рублей. Поди узнай, как долго она балансировала словно на канате, натянутом между двумя небоскребами, — недостача могла обнаружиться в любой момент.
«Считаю, что дочери этого говорить не следует, легче ей все равно не станет. Обычный случай — средства вдруг иссякли, кое-чего и себя пришлось лишить, а сразу к такому ведь трудно привыкнуть. На беду еще и искушение — касса магазина — под рукой. За два года такая сумма могла набраться и по мелочам.»
«Меня в основном занимает вопрос: что увидела Ималда?»
«Да не верьте вы ей, ничего она не видела… Все это фантазии. В задней комнате работники милиции наткнулись на бутылку «Агдама», наполовину опорожненную, и одну, но внушительных размеров, рюмку. На обеих отпечатки пальцев только Алды Мелнавы. Войти к ней в квартиру тоже никто не мог — путь с лестницы на улицу был перекрыт по причине, достойной пера юмориста. Только та ситуация была вполне реальная. Помните, что девушка рассказывала о лестничной площадке?»
«Нет… Ничего такого не припомню…»
«На третьем этаже два соседа, как говорится, мерялись силой со шкафом.»
«Да, теперь, кажется, вспомнил.»
«Два старика — один из четвертой, другой из пятой квартиры — пытались через лестничную площадку передвинуть шкаф. Один захотел освободить свой коридор, а другой — старик-мастеровой — соблазнился шкафом, решив, что приспособит его для хранения инструментов. Шкаф огромный, старинный, большие винты крепления в нем заржавели, и оба умника решили передвинуть его, не разбирая. Один ломиком приподнял, другой подсунул под ножки по разрезанной сырой картофелине. Вначале шкаф плыл как по маслу, но на лестничной площадке картошка развалилась, и прежний хозяин шкафа остался с ломом в руках по одну сторону, новый с картофелинами в кармане — по другую, а шкаф — посередине. Милиционеры, говорят, перелезали через него, а сдвинуть громадину с места удалось лишь общими усилиями, когда за девушкой приехала «скорая».
Под ногами Ималды захрустели осколки стекла. Пролитая вода узкими ручейками побежала по пыльному паркету.
Тогда, как обычно, она бросила портфель, заглянула в кухню, но не найдя там матери, поспешила в комнаты.
Едва переступив порог, она услышала, как в задней комнате со звоном разбилось окно и потом закричала мать. Все это было ужасно. Она окаменела и опомнилась лишь через несколько мгновений.
Снизу, с улицы, доносились крики, резкий звук тормозов и сигналы машин, в мешанине шумов четко слышны были отдельные слова.
Окно в средней комнате было открыто, оно находилось ближе всего, и Ималда подбежала к нему.
Внизу уже собиралась толпа. Некоторые торопливо перебегали проезжую часть улицы, другие, наоборот — старались не смотреть, отворачивались, громко трезвонил трамвай, требуя освободить дорогу. Мать лежала на тротуаре. Ималда узнала ее по яркому, в павлиньих перьях, халату.
Потом все словно провалилось в черную бездну, память застлало непроглядной тьмой. Очнувшись на белых простынях в больнице, Ималда спросила:
«Где я? Что случилось?»
Прошел месяц, потом еще немного, и в непроглядном мраке ее сознания на краткое мгновение, на две-три секунды стал появляться просвет.
И она снова увидела руку. Сильную мужскую руку, опиравшуюся на дверной косяк между средней и задней комнатами. Она увидела ее настолько четко, будто изучила сквозь увеличительное стекло: на тыльной стороне ладони — рыжеватые волоски, а у основания пальцев — по серо-синей татуированной цифре, которые вместе составляли число «1932». Затем возникло и тут же исчезло лицо, она не успела его запомнить, уловив только контуры. Лицо было похоже скорее на силуэт, вырезанный из черной бумаги и наклеенный на белую. Лоб, нос, губы, подбородок — все в профиль.
«А может, руку ты видела где-то в другом месте? — расспрашивал потом врач. — Например, в трамвае, поезде… Да мало ли где ты могла ее увидеть… Рука чем-то поразила тебя и зафиксировалась в твоей памяти, а позднее просто сместилась во времени и пространстве. Подобные случаи описываются в специальной литературе… а рука, может, снова вернется туда, где ты ее увидела в первый раз.»
В зале ресторана царил полумрак. Свет пробивался лишь из вестибюля сквозь матовое стекло широких дверей и по краям портьер из коридора, ведущего на кухню. Когда глаза немного привыкли, она разглядела помещение полностью — от глухой стены справа до эстрады с пюпитрами и аппаратурой оркестра. Пюпитры были темно-синие, с золотым вензелем посередине и надписью «Ореанда» у основания.
Из-за портьеры, отделяющей коридорчик от кухни, доносились голоса:
— Я этого так не оставлю! Пусть и не думают! — кипятился женский, — Так, Леопольд, не поступают!
— Люда, мне действительно, ничего не известно, — оправдывался тоненький тенорок, — Если хочешь, я спрошу у Романа Романыча!
— Ведь обо всем уже договорились, моя сестра подала заявление об уходе… — не унималась женщина, но теперь ее голос был едва слышен. То ли она отошла от портьеры, то ли повернулась в другую сторону. Мужчина что-то отвечал, но что именно, было не разобрать.
Зал был слабо освещен, кругом стояла темная мебель, поэтому прежде всего в глаза бросались великолепные фарфоровые наборы на столах — для соли, перца, горчицы, зубочисток, — вазочки с бумажными салфетками, настольные лампы с цветастыми абажурчиками и, наконец, плотная рубиново-красная обивка на стульях — ткань тускло отливала бархатом.
Окон здесь не было, с двух сторон тянулся ряд ниш со столиками, а зеркальные торцевые стены создавали впечатление, что зал намного больше. За стойкой бара напротив входа тоже зеркала, которые, отражаясь друг в друге, удваивали, утраивали и даже учетверяли количество роскошных бутылок, конфетных коробок и пачек сигарет на полках. Стойка со сверкающим кофейным автоматом сбоку и круглыми высокими табуретами вдоль нее была обшита красной искусственной кожей. Под стать им и уютные полукруглые, похожие на диваны, кресла, обращенные к эстраде.
— Но это же свинство, Леопольд! Ведь договорились же… Сестра подала заявление, а у нее была неплохая работа… — снова из-за портьеры донесся тот же сварливый голос.
