Валерий Воскобойников - Татуировка
Теперь можно было, смущенно улыбаясь, покинуть туалет. С улицы доносился бешеный рев ветра. По окнам аэропорта молотил дождь, и выходить из здания было немыслимо. Она, как и решила, пристроила свою сумку к ногам молодого мужчины в очках и отправилась в другой конец аэропорта. По пути она наткнулась на родителей похищенного ребенка. Лица их казались озабоченными, но в полицию они, судя по всему, явно не заявляли. И это было странно.
МЕДИЦИНА БЕССИЛЬНА
Начальник службы безопасности аэропорта Карлос Хуан Шумейкер чувствовал себя отвратительно. Положенную дозу таблеток он проглотил, но таблетки в такую погоду помогали мало. Хотя, как знать, без них он, может быть, и вовсе лежал бы поперек кабинета, как это случилось несколько месяцев назад. Правда, кабинет тогда был другим — значительно просторней. Да и сам он тогда ведал не безопасностью аэропорта, а вел в масштабах страны войну с наркобаронами. Война закончилась обширным инфарктом, потом, после того как ему вшили в грудь два шунта, коллеги подобрали более спокойное место. Правда, и количество наркобаронов значительно поубавилось. Но лишь на месяц-другой. Теперь же, судя по тем секретным сводкам, к которым он был допущен как советник правительства, объем уходящих из страны наркотиков снова подрос. Причем молодая поросль наркодельцов стала действовать аккуратнее, и какими путями уплывал или улетал конечный продукт подпольных героиновых производств, не ведал никто. Еще одна причина его перемещения на эту должность. Его аэропорт, имеющий статус международного, мог стать удобным перевалочным пунктом как для террористов, так и для наркокурьеров. Заступив на службу, Шумейкер усилил службу безопасности — ему были даны почти неограниченные права. И тем не менее пока не поймал ни террориста, ни наркокурьера. Всяческих нелегальных эмигрантов можно было ежедневно отлавливать толпами и, загрузив на корабли, отправлять на другую сторону океана, поскольку в основном это были вьетнамцы с китайцами. Только за чей счет отправлять? И большинству пойманных непонятным образом скоро удавалось выйти на волю, как-то зацепиться, куда-то пристроиться. Однако ряды террористов и наркокурьеров они пополнять не желали. Этот бизнес они считали чересчур рискованным. И все же месяца полтора назад героин снова потек из страны широкой рекой.
В хорошие для здоровья часы он об этом много раз думал. Однако не нынешним вечером. Сегодня вместо тяги к размышлениям ему мечталось разложить свое битое болезнями тело на плетеном диване и просто лежать, прикрыв глаза, погрузившись в туманную полудрему. Но эти мечтания прервал сержант Батильдос в пропотевших брюках, приведший дрожащего от страха, почти плачущего пассажира.
Приведенный был типичным яйцеголовым из Европы. Одетый в шорты и футболку, он наверняка где-нибудь дома корчил из себя отъявленного смельчака, но, едва попав в переделку, стал пускать сопли. И точно, паспорт у него был бельгийский, к тому же парень едва говорил по-испански. Поэтому им пришлось перейти на английский.
— Она попросила меня постоять около своей сумки всего минут десять, — говорил он, то снимая, то вновь надевая свои очки. — Через час я захотел пить, но ее по-прежнему не было. Я испугался, вдруг это террористка и, действуя по инструкциям, подозвал сержанта. Я клянусь вам, это не моя сумка, я всего лишь за ней наблюдал, ее мне оставила незнакомая женщина. Иначе, с какой бы стати я стал подзывать этого сержанта!
— Сеньор, я нарушил правила безопасности, не надо было открывать ее в помещении здания. Но, ей-богу, я сразу понял, что в сумке нет никакой бомбы, и в то же время эта история показалась мне подозрительной.
— Ближе к делу, сержант, — поторопил его Шумейкер.
— Да дела, в общем, никакого и нет, если не считать мертвого ребенка, которого зачем-то подбросила неизвестная. Если этот господин, конечно, говорит правду.
Пассажир снова, всхлипывая, стал уверять, что у него и в мыслях не было их обмануть. Однако Шумейкер не стал его слушать. Нажав клавишу внутренней связи, он сразу пригласил врача. Ребенок, и к тому же мертвый — это по части медицины, а никак не службы безопасности.
Врач явился мгновенно. И, раздев ребенка, замер в оцепенении.
— Ну что там у вас еще? — недовольно поторопил его Шумейкер. — Он что, все-таки живой?
— Сеньор, это не человек. Это — искусно сделанный муляж. Кукла, но мастерски сделанная. У нее расслаблено тело.
— Какого черта! — заорал Шумейкер на пожелавшего выслужиться идиота-сержанта. Но тут же прервал себя: — Стоп-стоп-стоп. Доктор, попробуйте-ка произвести вскрытие этой славной куколки. Сержант, вы правы, у нее и в самом деле уж очень человеческое личико. Чересчур человеческое. И тельце тоже.
В душе его в это время играли фанфары. Неужели он нашел то, о чем как раз сегодня не желал думать!
«МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖ»
Уже год среди журналистов Агния считалась специалистом по смерти всемирно знаменитого художника Антона Шолохова. И случилось это благодаря ее поездке во Францию.
Командировка в Париж свалилась на Агнию почти так же внезапно, как теперь звонок из московского издательства. А все оттого, что когда-то она, молодая журналистка, получила задание газеты сделать материал о Дворянском собрании, которое создавалось в Санкт-Петербурге. Большинству сограждан эта забава с титулами и достоинствами казалась тогда мимолетным анекдотом, нелепой политической игрушкой. Честно сказать, и сама Агния тоже представляла членов организации, создание которой должна была описать в тридцати строках, комичным и малочисленным сборищем ряженых в заплесневелых камзолах и париках, вынутых из музейных подвалов. Будь у нее в тот день журналистский опыт чуть больше, с этим представлением она бы, возможно, так и осталась. Однако это было ее первое настоящее задание. К тому же компания, которую она застала во дворце Белосельских-Белозерских, что стоит на Невском проспекте у Аничкова моста, состояла в основном из «людей с умными лицами, одетых аккуратно, но бедно». Так выразился один ее знакомый. То есть это были именно ее люди. Узнав, что скромно сидящая двадцатитрехлетняя Агния, старательно записывающая в блокнот их речи, — журналистка и к тому же принадлежит к старинному дворянскому роду Самариных, они и ее немедленно включили в члены оргкомитета. Так она неожиданно стала не последним человеком в Дворянском собрании своего города. И все же, когда возникла необходимость лететь в Париж кому-либо из журналистов, Агния даже не надеялась, что этим журналистом станет именно она. В правлении был весьма пронырливый молодой человек, который умудрялся едва ли не каждый месяц летать в Европу и Штаты от всевозможных фондов, советов и комитетов и всюду делился опытом построения либерального общества. Само собой, парижское задание тоже доверили ему. Но, получив бумаги, этот знаменитый халявщик отправился на своем «Фольксвагене» на дачу, по дороге сбил ребенка, пытался удрать, был задержан и теперь в ожидании суда сидел с подпиской о невыезде.
А тут выяснилась еще одна неожиданная подробность. И прозвучала она, словно привет из далеких полузабытых времен. Дело в том, что Агния и брат ее Дмитрий не знали ни своих дедов, ни бабок. Все они погибли молодыми в первые годы советских репрессий. Но сохранилась сестра деда — ей посчастливилось выйти замуж за знаменитого академика. В этой семье отец Агнии и Дмитрия воспитывался с младенческих лет. Агния хорошо помнила приемную мать отца — крупнотелую восьмидесятилетнюю, нет, не старуху, а даму, читавшую книги в подлинниках на французском, немецком и английском. Однажды, Агнии было тогда лет десять, эта двоюродная бабушка уединилась с нею и Дмитрием и рассказала историю их рода. Честно говоря, из всех сюжетов Агния хорошо запомнила лишь два: про «Бархатную» книгу дворянских родов и о трех Екатеринах. Оказывается, когда по приказу царя Алексея Михайловича, который был отцом Петра Великого, сожгли старые книги боярских родов, чтобы уничтожить местничество, то завели «Бархатную» книгу. И в нее заново записали старинные дворянские фамилии. Эта книга хранилась в Кремле, и фамилия Самариных тоже была в нее записана. Вторая история была про трех подружек, а если точнее, то про далекого предка Агнии, юную Катеньку Самарину, ее подругу — столь же юную великую княгиню Екатерину Алексеевну (будущую императрицу Екатерину Великую) и третью юную деву — Екатерину Воронцову (будущую Дашкову —.директора Российской Академии наук). Сюжет был как раз о том, как Катенька Воронцова влюбилась в случайно увиденного на улице молодого офицера необычайной красоты, Дашкова, а Катенька Самарина и будущая императрица Екатерина Алексеевна помогли удачному устройству их брака.
Эти истории Агния воспринимала подобно сказкам. Все равно, как если бы ей стали рассказывать о том, что ее предки — сама Василиса Премудрая или Добрыня Никитич, от которого, кстати, если верить древним родословным, и в самом деле шел их род через знаменитого киевского боярина Вышату. Уже в более взрослом возрасте она узнала и о других предках: например, Юрии Федоровиче Самарине, которого называли душой и мотором крестьянской реформы 1861 года. Правда, потом дети и внуки тех самых крестьян, которым большой любитель народа русского, либеральный предок Агнии помог получить свободу, как раз и расстреляли его собственных детей и внуков. Но это уже — печальная деталь любой революции.
