Йенс Шпаршу - Маска Лафатера
— Мы измеряем лица. Мы их сканируем. Загружаем в компьютер, вытягиваем, расширяем их, придаем различные формы. Мы комбинируем отдельные части разных лиц. Это ведь все несложно. Недавно наши дизайнеры — думаю, вам это будет небезынтересно — даже раскусили «Систему лицевых кодов» Экмана. Вы слышали об Экмане? По идее должны бы! Он работает в Калифорнии. Кажется, в университете Сан-Франциско. Его кодировка, о чем вы наверняка уже слышали, это нечто вроде мимической азбуки…
— Надеюсь, вы в курсе…
— …Состоящей из сорока четырех основных возможных с точки зрения анатомии выражений лица, единиц мимической активности, из совокупности которых оно складывается.
— Полагаю, вам известно, — настаивал я, желая, пусть со второй попытки, все же продемонстрировать свои скудные познания в отношении обсуждаемой темы, — что Лафатер не так уж интересовался мимикой. Для него, если я правильно понимаю, куда важнее… Нет, госпожа Сцабо, я это говорю без всякой иронии, я ведь и сам не более чем исследователь, не так ли? Так вот, как я уже сказал, насколько мне представляется, Лафатера занимало в основном то, что изменениям не поддается. То есть овал лица, объем лба, разрез глаз и тому подобное.
— Совершенно верно. Нас тоже интересует именно это!
Глаза у нее почти закрылись — на лице отражаюсь предельная сосредоточенность.
— Среднестатистические черты лица — так их у нас называют — служат своего рода вехами, ограничивающими то сценическое пространство, на котором и разыгрывается физиономический спектакль.
Она понизила голос:
— Наверняка вы знаете, что Лафатер шифровал все, имевшее для него особую важность, — это было настоящей манией. Несколько недель назад я держала в руках папку, которую потом изучали вы, и обратила внимание на тот листок. На нем даже не было регистрационного номера. Только справа, в уголке, крохотная пометка: «Приложение ко второму фрагменту IV тома». А потом — наспех приписанная криптограмма: пара букв, знаки, числа.
— И что же дальше? — спросил я.
— Хм. Дальше появились вы. Я даже копию сделать не успела.
— Мне правда очень жаль.
— Затем я полистала четвертый том. Именно в нем Лафатер описывает измеритель лба!
Она поглядела на меня в упор:
— После всего, что мне удалось выяснить, я подозреваю, что Лафатер всю свою жизнь посвятил выведению формулы лица. Чего-то вроде пропорции. И если ему это удалось, я уверена, где-то он оставил ее в зашифрованном виде.
В ее голосе зазвучали призывные нотки:
— Для нас это могло бы стать отправной точкой. Фундаментом, если хотите. Таким образом, исходя из параметров лица, можно было бы, во-первых, оптимизировать его выражение и, во-вторых, уже руководствуясь им, формировать его мимические возможности. Нечто наподобие… золотого сечения,[4] понимаете?
Я заметил, что она ищет моего взгляда. Но она его не находила — я успел углубиться в изучение красной лампочки с изображением золотого дракона, кусавшего свой собственный хвост.
— Я ведь уже говорила вам: круг изучаемых нами вопросов весьма широк. Но пока лишь на эмпирическом уровне. Однако сейчас — этого я уж, по идее, никак не вправе рассказывать вам — мы работаем над новым проектом. Имя Зорро вам о чем-нибудь говорит?
— А как же! — Мне стоило большого труда не скорчить рожу. — Человек в железной маске.
— Верно. А если точнее, это программа, в которую возможно ввести более тысячи отличительных признаков лица. Кстати, на двести больше, чем в программу «Фантомас», которая и по сей день остается ведущей на мировом рынке. Она может найти применение в полиции или, скажем, выполнять функции электронного привратника. И в связи с этим стало ясно, что нам не обойтись без теории. Требуется определить что-то вроде идеальной формы человеческого лица, в сравнении с которой особенности каждой отдельно взятой физиономии считались бы отклонениями от нормы. Понимаете?
Да, теперь до меня хоть приблизительно стало доходить, о чем идет речь.
— Ведь человеческое лицо способно отклоняться от нормы, как принято говорить, — оно претерпевать большие изменения, например, если его хозяин чему-нибудь радуется или о чем-то мечтает… Или вот, в экстазе…
Она упорно ловила мой взгляд.
— И тогда возникают трудности.
— Да, — подтвердила она. — Тогда приходится туго.
Вероятно, они ночи напролет двигали взад и вперед носы, брови, скулы и все остальное, что у нас там еще есть между шеей и волосами. Они без конца стряпали из отдельных запчастей новые лица, но даже не пытались приоткрыть завесу их тайны. Теперь же их компьютерная азбука себя исчерпала, и тут-то средоточием их надежд стала некая мракобесная формула лица — разрешение всех проблем.
Все это я понимал. Неясным оставался вопрос, как бы теперь поэлегантнее пойти на попятный. Со всей искренностью, на какую только был способен, я объяснил госпоже Сцабо, что на самом деле понятия не имею, где может находиться пропавший листок.
— Уверяю вас! У меня его нет! — воскликнул я и для пущей убедительности шутливо помахала в воздухе пустыми ладонями.
Она, впрочем, на шутку не отреагировала и вновь заговорила о том, что я-де должен понять, как важен для нее этот пропавший клочок бумаги. Возможно, я соглашусь поменять его на какую-нибудь другую из лафатеровских бумаг.
Я лишь покачал головой.
Только тогда она, похоже, смирилась.
Зато после этого я аккуратно засунул в бумажник ее визитку, активнейшим образом кивая. Непременно, заверил я ее, непременно свяжусь с ней, если мне вдруг удастся наткнуться на что-то, интересное для нее.
Она осталась весьма недовольна, это было видно невооруженным глазом. И вскоре выяснилось почему. Дело в том, что до нее дошли сведения о других компаниях — в перечислении, кстати, промелькнули названия нескольких крайне сомнительных, осознавших огромное значение оптимизации лица. Предложение работать сообща оставалось в силе, и я вынужден был чуть ли не клятвенно пообещать ей, что не стану продавать формулу конкурентам. Я дал слово. И пожал ей руку. При этом она глядела на меня таким чистым, открытым взглядом, что хотелось просто сказать ей: «Милая моя девочка. Уж что-что, а это я могу обещать тебе, нисколько не покривив душой, потому что формулы твоей у меня отродясь не было».
— Могу я теперь задать вам один очень личный вопрос?
— Да, — сказал я, — разумеется.
— Как вы относитесь к проблеме перпендикулярной линии лба?
Я высоко поднял брови. Как я отношусь к проблеме перпендикулярной линии лба? Вопрос, конечно, интересный…
— Думаю, вы понимаете, что, трактуя подобную тему, в одно предложение не уложишься.
Она кивнула:
— Да, я почему-то предполагала, что вы ответите именно так.
С улыбкой, но заметно разочарованная, она взяла свою сумочку.
Тощий китайский официант принес счет на чуть треснутой фарфоровой тарелке, поставил ее передо мной. Я медленно полез за бумажником, но госпожа Сцабо придвинула тарелку к себе и выложила на стол свою кредитку.
— «Пер Кон», — напомнила она.
— Спасибо, — поблагодарил я.
Китаец изобразил приторно-кислую улыбку и исчез вместе с кредитной карточкой.
На тарелке также лежали два кренделька со свернутыми листочками в качестве начинки.
— Что написано у вас? — полюбопытствовала г-жа Сцабо.
— «В сомнениях, — прочел я, дожевывая, — сокрыта жизнь». А у вас?
Она покачала головой:
— Видите ли, мы, кажется, случайно поменялись выпечкой. У меня ваш листок…
Она через стол протянула мне бумажку, и я развернул ее: «Сейчас позднее, чем ты думаешь».
— Кстати, меня зовут Магда.
Глава третья
Два дня спустя, в Цюрих-Клотен, в аэропорту.
Хафкемайер оставил мне сообщение в отеле: он будет очень рад встретиться со мной в 16.30. Примета, по которой я узнаю его, — «Кочевники расставаний».
Я расхаживал по ВИП-залу.
Индус, мирно спавший сидя, с идеально прямой осанкой, или по крайней мере делавший вид, что спит. Бармен, благоговейно складывающий бумажные розетки из светло-зеленых салфеток. Стюардесса, прошедшая мимо с голубым чемоданом на колесиках, — выглядело это так, будто она вела за собой жирного, послушного пса. «Эйр Мальта» в последний раз объявила господину и госпоже Штурценеггерам о посадке на рейс до Валетты. Бизнесмен в черном пальто, возможно, банкир; с газетой на коленях, раскрыл страницу, посвященную экономике, в руках записная книжка и мобильник, по которому он упорно пытался кому-то дозвониться. Пожилая супружеская пара. Ничем не примечательный мужчина.
Я устремил взгляд на последнего, вопрошающе подняв правую бровь; мужчина сделал вид, что ничего не заметил, и поспешно уткнулся в книгу. Но не в мою.