Сан-Антонио - Голосуйте за Берюрье !

Он вытирает рот превосходным манжетом рукава и говорит моей маме:

- Не знаю, согласны ли вы со мной, дорогая мадам, но итальянское винишко годится лишь, чтобы дразнить мочевой пузырь.

Вот уж кого это забавляет, так это Морбле. Ему нравится непосредственность Толстяка.

- Это, по крайней мере, мужчина! - восклицает он, хлопая себя по ляжкам.

И он приглашает Берю выпить кальвадоса после обеда. Пока эти два господина потягивают яблочный алкоголь, а мама пытается уладить происшествие с налоговым инспектором, я разузнаю, как пройти к офису Матье Матье. Хозяин указывает мне дорогу.

- Вы сворачиваете на первой улице справа, идя вниз, и увидите небольшой лесок, за ним находится разрушенный дом. Вот там он и обитает.

Я отправляюсь в путь под звездами.

Старик поставил передо мной довольно странную задачу. Я не люблю заниматься делом, когда заведомо ясно, что оно дело рук сумасшедшего. Ибо эти два преступления могли быть совершены только сумасшедшим. Однако в душе я посмеиваюсь, представляя себе выражение лица, которое будет у Конружа, когда я ему суну под нос приказ Старика. Его хватит острый приступ желтухи!

Ночь прекрасна, немного ветрена. Полярная звезда еще считает себя необходимой для мореплавателей и надраивает свои габаритные огни. Округа пахнет скошенной травой, и в окрестных просторах раздается громкое стрекотание насекомых.

Колокольня отсчитывает девять ударов. У меня складывается впечатление, что молодец Матье Матье, пока я приду, уже завалится спать. В деревне вообще рано укладывают тела в постель: полевые работы утомительны.

Я сворачиваю направо, пересекаю небольшой лесок и обнаруживаю обиталище лесника в лунном свете. Это настоящий пейзаж Вламинка. Дом невзрачный и облупившийся. Крыша зияет дырами от вывалившейся черепицы, а крапива заполонила все вокруг. Надеюсь, что Матье Матье содержит сады своих клиентов в лучшем состоянии.

Я не ошибся: стригаль газонов уже спит. Нигде ни огонька. Я тарабаню; никто не отвечает. Я нажимаю на щеколду, и дверь приотворяется. Что за запах, дети мои! Можно подумать, что находишься у Берюрье. Отдает чем-то прогорклым, старательно сохраняемой застаревшей грязью, уксусом и заплесневевшей жратвой.

- Месье Матье!

Никакого ответа. Я включаю свой электрический фонарик. Клетка пуста. Он занимает лишь одну комнату, ветер и непогода завладели всем остальным. Очаг, старая разваленная кровать, стол, стулья, опирающиеся на три ножки, сундук без крышки, квашня без теста... Пол усеян самыми различными и самыми неприглядными отбросами. Жалкий барак! Лучшее, что с ним можно сделать,- это облить бензином и предать огню. В нем даже свиньи отказались бы проводить свой отпуск.

- Есть кто-нибудь?

Нет никого.

У меня такое впечатление, что Матье сидит в местном кабаке или у приятеля. Короче, где угодно, только не здесь. Я осматриваю каждую комнату, по крайней мере то, что от них осталось, но ничего не обнаруживаю. Считайте, что не повезло, и приходите завтра. Я выхожу. Прежде чем вернуться в "Сторожевую башню", я осматриваю развалины.

- Месье Матье!

Вдруг он где-нибудь в надстройках, как сказал бы Берю. Никто не откликается.

Теперь я ухожу. Внезапно в тишине я улавливаю еле слышный стон. Вот так-так, что бы это значило! Моя сан-антонианская ушная перепонка выбрасывает антенну. Не стал ли я игрушкой слуховых галлюцинаций? Я жду... Стон слышится снова, слабый, почти неуловимый. Я озираюсь вокруг. Теперь я замечаю вертикально торчащую палку. Толстую палку. Я подхожу. Речь идет о рукоятке вил. Край инструмента теряется в крапиве. Я направляю туда луч фонарика и вздрагиваю. Маленькая рыжебелая собачка с острыми ушками лежит на боку. Она пригвождена к земле зубьями вил и агонизирует. Какое ужасное зрелище - видеть это бедное, насквозь пронзенное животное! Я не осмеливаюсь выдернуть вилы. И все же надо это сделать.

Я осторожно берусь за рукоятку вил и поднимаю их резким движением. Собака не шевелится, она скончалась. Какое-то время я смотрю на ее проколотый бок, откуда сочится черная кровь. Ваш дорогой Сан-Антонио потрясен и смущен, мои красавицы. Смущен сверху до низу! Зачем нанизали на вилы эту бедную собачонку? Потому что она могла укусить? О, как мне это не нравится! Я вновь начинаю инспектировать злополучное место, присматриваясь более внимательно, чтобы удостовериться, не обошлись ли с садовником так же, как и с его собакой. Но я зря прочесываю заросли крапивы, мне ничего не удается обнаружить.

Однако это уже зацепка. Я отправляюсь в гостиницу, решив вернуться сюда завтра пораньше.

* * *

В "Башне" есть на что посмотреть, ребята! Такого еще никогда не видели в Сен-Тюрлюрю! Даже налоговый инспектор, несмотря на постигшие его превратности, держится за бока.

Взгромоздившись на стол, бывший унтер-офицер и Берю горланят песню. Морбле повязал вокруг пояса скатерть, чтобы изображать женщину, и накрасил губы под усами. Берю держит его за талию, и, прижавшись друг к другу щеками, они поют дуэтом:

Почему тебя не встретила в пору юности моей, Я б в мечту свою горячую унесла тебя с собой...

Есть от чего усесться на бойлер и сидеть на нем, пока не начнет выделяться пар!

Англичанин, у которого имеется поляроидный фотоаппарат, снимает вовсю и тут же раздает зрителям снимки. Я беру один из снимков и на всякий пожарный случай прячу его в бумажник.

Дуэтисты добиваются триумфа.

- Эй, Сан-А! - окликает меня Толстяк.- Представь себе, этот друг знает "Чесальщиков". Впервые в жизни я встречаю человека, который знает эту песню. Ты готов, Пополь?

Унтер-офицер отвечает: "Да". И звучит берюрьенский гимн, скандируемый всей публикой. Даже у Фелиции выступили слезы. Я никогда не видел, чтобы мама смеялась так громко. Все это сразу придает мне сил, и я забываю о проколотой вилами собаке.

* * *

На следующий день уже в шесть часов я на ногах. Я принимаю душ и иду будить Толстяка. Это задача не из легких. Он издает коровье мычание и шевелит пересохшими от перепоя губами. Потом с трудом открывает один глаз и устремляет его на меня. Бычий глаз, братья мои! Только не такой умный. Сегодня утром жизнь, похоже, не вызывает у него восторга.

- Что стряслось? - бормочет Позорище.

- Вставай, мешок жира!

- Зачем?

- Есть работа.

Это заставляет его открыть второй глаз.

- Для тебя, может быть, а я выполнил свою программу. У меня была задача тебя разыскать - и я тебя разыскал, так что дай мне спокойно поспать.

- Главный инспектор Берюрье, вы поступили в мое распоряжение, и я приказываю вам встать!

Он переворачивается на бок, предлагая моему разочарованному взору свою чудовищную задницу.

- Даже если бы я поступил в распоряжение самого папы римского, было бы то же самое, дружище!

Я достаю из бумажника фотографию знаменитого сыщика. На ней изображен Толстяк, целующий унтер-офицера Морбле.

- Взгляни-ка, папаша. Это не совсем Аркур, но похоже, правда? Если ты сейчас же не поднимешься, я отошлю ее Старику, чтобы обогатить его семейный альбом.

Допотопное чудовище смотрит на снимок и вскакивает.

- Ты бы это сделал, Сан-А?

- Даю слово!

- Ты бы действительно это сделал?

- Если это вызов, я тут же вышлю ее срочным письмом, - уверяю я его.

Он отбрасывает одеяло, поднимает свои окорока, чешет всей пятерней волосатые ягодицы.

- Ладно. Но ты мне за это заплатишь, Сан-А. Не сомневайся!

ГЛАВА V

Дорогой он сердится. Время от времени он бормочет такие вещи, которые я предпочитаю не слышать. Солнце играет в прятки с пушистыми облаками; иногда оно прячется за ними, бросает луч паяльной лампы за горизонт и снова быстро исчезает в пышных кучевых облаках.

- Сегодня будет дождь,- предсказываю я, выискивая способ завязать разговор.

- Все, чего я хочу, это чтобы с неба падало Дерьмо! - отрубает Толстяк.

- Конечно, каждый любит свою стихию,- говорю я.

Мы достигаем маленького леска. Это березовый лес. Серебристые стволы берез кажутся выкрашенными гуашью. Берю внезапно оживает:

- Послушай, Сан-А,- говорит он, переходя на примирительный тон,- отдай мне это фото!

- Дудки! А что же я преподнесу твоей жене к Новому году, если отдам его тебе сейчас?

Он зеленеет!

- Послушай, кореш, если когда-нибудь эта треклятая фотография окажется в руках у Берты, я отобью тебе позвонок за позвонком, пока ты не станешь похож на улитку!

Я регистрирую его угрозу и с серьезным видом киваю головой:

- 0'кэй, бэби, я всегда мечтал иметь возможность называть тебя папой, сколь бы это не казалось неправдоподобным.

Обменявшись этими любезными репликами, мы подходим к лачуге Матье Матье.

Мне не надо бросать даже двух взглядов, чтобы понять, что ситуация со вчерашнего вечера не изменилась. С первого взгляда мне становится ясно, что садовника дома нет. Труп собачки совершенно застыл в крапиве, мокрой от росы. Увидев ее, Толстяк забывает всякую обиду и плачет.