Карло Фруттеро - Его осенило в воскресенье
— Ты не помнишь, во сколько открывается «Арти»?
— A-а, «Бич», — догадался парикмахер. — В три. Я этот фильм уже смотрел дважды. Сильная вещь. Жестокая, но сделано здорово.
— Словом, стоит посмотреть?
— Стоит.
Ну вот он и нашел себе интеллектуальное занятие часика на два! Чай он пойдет пить к графиням Пьовано, а потом заглянет в галерею Воллеро на открытие выставки картин на мифологические сюжеты. У Воллеро всегда встретишь нужных людей. Ужинать он, конечно, будет в городе: бессмысленно возвращаться домой на виа Пейрон, чтобы потом проделать весь обратный путь до мастерской на виа Мадзини. К тому же вряд ли ему сильно захочется есть перед столь важной встречей. А главное, надо привести в порядок мастерскую, придать ей более пристойный вид. Хотя особенно усердствовать незачем, усмехнувшись, подумал он. То ли придет, то ли нет. Ну а если придет… В ушах снова чудесной музыкой прозвучали слова: «Хорошо. Я приду в десять — в половине одиннадцатого».
4
В комнату Анны Карлы полуденное солнце проникало с площади через раскрытую балконную дверь. Высокие окна, выходившие на виа Кавур и занавешенные шерстяными гардинами, тоже были распахнуты настежь. Даже дверь в ванную осталась незакрытой.
Маленький светло-зеленый телефон, стоявший возле неубранной постели, перестал звонить, а Бенито все надрывался, крича что-то жене. Мария постучалась.
— Позвольте, синьора? — Вошла и скорчила гримасу, увидев, что постель до сих пор не застелена. — Ее нет! — крикнула она в коридор мужу. И угрюмо направилась в ванную повесить чистый халат и полотенце.
Хорошо еще, что в комнате убираться не надо, подумала Мария. Дверцы шкафов закрыты, одежда не раскидана, вот только шарфик небрежно брошен на спинку стула да из-под кровати торчат домашние туфли.
Справа, углом к балконной двери стоял столик, который вместе со стулом, двумя креслами и низким книжным шкафом отгораживал кабинетик Анны Карлы, где слугам не позволялось ни к чему прикасаться. А вот диван в противоположном углу не считался частью ее кабинетика, хотя здесь она проводила больше времени, чем за столиком, — читала, слушала пластинки, писала письма.
Все-таки придется поправить подушки, недовольно отметила Мария, из пепельницы вытряхнуть окурки, поднять валяющийся на ковре блокнот и желтую шариковую ручку. К тому же надо вынести мусорную корзину, полную скомканной бумаги.
Она приготовилась было выбросить в корзину содержимое пепельницы, но, увидев, что окурки довольно большие, крикнула через раскрытую дверь:
— Эй, послушай!
— Чего тебе?
— Если хочешь, можешь их взять.
— Что там такое?
— Ну, долго я буду тебя ждать?
Мария подняла блокнот и тяжело опустилась на диван. Когда пришел муж, она показала ему на пепельницу.
— Ого, да тут добрая пачка наберется! — воскликнул Бенито, рассматривая окурки. — Почти целые, прикуривала и сразу бросала. — Он стал выуживать из пепельницы и разминать сплющенные сигареты. — Но, черт возьми, как же она их разделала! Видно, нервишки не в порядке.
Он так и остался сидеть на корточках с горстью окурков в руке и смотрел на жену, которая обмахивалась блокнотом.
— Что хотят, то и делают, — заключил Бенито.
— А ты, значит, молчи и еще благодари бога, что окурками разжился, — вздохнула Мария. Она перестала обмахиваться, зло выругалась и поднялась с дивана, чтобы застелить постель. Блокнот остался лежать на диване. — Где это видано, чтобы комнату убирали по два раза в день, — проворчала Мария, заправляя простыню. — Пусть этот рогоносец-муж ей хоть комнату убирает, коль она с ним даже спит врозь.
— А что это за Массимо? Тот, который из Ивреа? — спросил Бенито у жены.
— Да нет, тот, что вчера приходил ужинать. Как уж его — Кампи, что ли? Они каждый день друг дружке названивают… А чего это ты спрашиваешь?
— «Вот что, Массимо, если я такая дура…» — сказал Бенито.
— Что ты мелешь?
— Читаю все, как тут написано.
— A-а, выходит, они поссорились, — заинтересовалась Мария. — Что она еще пишет?
— Ничего.
— Как ничего?
— Так, На том письмо и обрывается. Верно, решила все ему сказать при личной встрече.
— Притом в постели, — презрительно процедила Мария. — Чем эти дамочки моложе, тем они развратнее.
Она заметила, что покрывало лежит кверху изнанкой, но сочла, что и так сойдет. Ловким ударом ноги ей удалось не нагибаясь загнать под кровать домашние туфли.
— Послушай-ка, тут еще одно письмецо, — сказал Бенито. — «Дорогой Массимо, я всегда знала, что ты способен на любую низость, но то, что ты сделал вчера, было самой…»
— Что самой? — дрожа от любопытства, спросила Мария.
— Не пишет.
— Как это не пишет?
— Это тоже обрывается. Оно валялось в мусорной корзине. Подожди, посмотрю другие. Тут их полно.
Он закурил один из окурков, а остальные положил на столик и стал разглаживать скомканные листы. Мария уселась на кровать.
— А вот послушай! «Дорогой Массимо, давай хотя бы будем вести себя как воспитанные люди. В Бостоне я…» и больше ни слова. Вот еще одно: «Массимо, дорогой…», но слово «дорогой» зачеркнуто. А вот здесь побольше: «Массимо, в Бостоне я никогда не была, и ноги моей там не будет. Что же до моей связи с архитектором…»
— Каким еще архитектором?
— Не сказано… Ага, вот тут снова о нем: «Дорогой Массимо, независимо ни от чего этот архитектор Гарроне…» А кто он такой? Ты его не знаешь?
— Нет! Там больше ничего не написано?
— Постой, есть продолжение: «…этот архитектор у меня в печенках сидит. Каждый день — это уж слишком. Путем реального убийства или как-нибудь иначе…»
— Убийства?
— Да, «путем реаль…», хотя нет, «риваль…». А-а, «…ритуального убийства».
— Да она ненормальная!
— «…ритуального убийства или как-нибудь иначе, но давай уберем его наконец с нашего пути. От этого мы оба только выиграем».
— А дальше?
— Дальше — конец.
Мария на минуту задумалась.
— Чокнутая. Оба чокнутые, — разочарованно заключила она. — Давай, пошевеливайся. Сейчас вернется француженка с ребенком. Не хватало только, чтобы эта бестия нас тут застала.
Она ловко поднялась, а ее муж ссыпал окурки в последний из тех, что читал, листок, сделал из него пакетик и положил в карман.
5
Кинокритики (архитектор Гарроне со многими из них был знаком лично) не ошиблись: сцена пыток впечатляла, прямо-таки классический эпизод.
Он посмотрел ее дважды, а потом — раз уж пришел — посмотрел и сцену вырывания волос, неслыханно жестокую, но и по-своему поэтичную. Фильм был многогранным, как драмы Шекспира, он производил сильное впечатление на простаков вроде Сальваторе и одновременно давал пищу для размышлений таким опытным, умудренным жизнью людям, как он, Гарроне. Увы, в этом мире слишком много эгоизма, несправедливости. Каждый пытается урвать кусок побольше. А в результате все разваливается. И здесь, в Турине, явные признаки развала налицо, стоит только оглядеться.
На экране теперь сажали людей на кол, сцена была менее выразительной. Архитектор Гарроне сунул вспотевшие ноги в мокасины и поднялся. Слева от него ряд был пустой, справа, кресел через десять, какая-то парочка предавалась любви. Архитектор пошел вправо, задержался на миг у кресла с парочкой, а затем направился в туалет. Там никого не было. На пожелтевшей штукатурке были нацарапаны либо выведены карандашом похабные слова и непристойные картинки. Гарроне застегнул брюки, вынул из внутреннего кармана ручку и, тихонько насвистывая «Звездную пыль», придал реалистичность слишком стилизованным фигурам. Тут он заметил, что из потертой манжеты на рубашке торчит белая нитка. Гарроне безуспешно попытался ее оторвать и в конце концов откусил зубами, выходя из кинотеатра. Пройдя под портиками, он остановился у витрины с восточными коврами, среди которых выделялся пушистый голубой квадрат с кремовым узором. Китайский ковер, стоит небось не меньше семи миллионов. Гарроне неуверенно кивнул владельцу магазина, но тот либо не узнал его через стекло, либо притворился, будто не узнает. Два года тому назад он запросил за один ковер четыре миллиона, но покупательница, приведенная Гарроне, ковер все-таки не взяла. Афера не состоялась, и комиссионные — пять процентов, что составило бы двести тысяч, — так и уплыли.
Гарроне откашлялся, посмотрел по сторонам, сплюнул и не спеша направился к пьяцца Карло Альберто.
6
— И один жетон, — сказала Анна Карла. — Спасибо.
В кафе было полно мух и мужчин, игравших на бильярде. Они прервали игру, но продолжали шуметь и при этом следили, как она идет к телефону, набирает номер, ждет, когда позовут Витторио. Она повернулась и, нахмурив брови, приложила палец к губам — замолчите же.