Фридрих Незнанский - Честный акционер
Грязнов с мрачной улыбкой допил пиво, поставил стакан на стол, вытер рот салфеткой, яростно ее скомкал и бросил в пепельницу. И лишь выместив на салфетке зло, угрюмо проговорил:
— Ладно, уговорил. Предположим, что Берлин не виноват. У тебя есть другие версии?
Александр Борисович покачал головой:
— Пока нет. Но если ты мне поможешь — появятся.
— Кто еще в следственной бригаде?
— От Генпрокуратуры — мы с Володей Поремским. От ФСБ — майор Конотоп. Всеволод Вадимович.
— Ну-ну, — скептически отозвался Грязнов. — Ты Колю Могильного помнишь?
Александр Борисович наморщил лоб:
— Это тот усатый старлей?
— Бери выше. Он уже капитан.
Турецкий усмехнулся:
— Как же, как же. Помню. Забавный парень.
— Не возражаешь, если он будет работать с нами?
— Нисколько.
— Ну, стало быть, решили. А насчет эмоций моих не волнуйся. На время работы я засуну их куда подальше.
И коллеги крепко пожали друг другу руки.
6
В тот же день, но двумя часами позже, Александр Борисович встретился со своим старым знакомым, журналистом Семеном Комаровым. Этот невысокий, бойкий человек, работавший одновременно на три издания, всегда был в курсе событий, творящихся в Москве, да и в России в целом.
По причине теплой погоды Семен Комаров был одет в элегантный льняной белый костюм, который очень шел к его белым же, остроносым туфлям.
— Я сегодня весь в белом. Как привидение, — пошутил Комаров, здороваясь с «важняком». Потом прищурил лукавые глаза и добавил: — Даже тапочки белые, хоть сейчас в гроб ложись.
Турецкий, которому не нравились подобные шутки, лишь недовольно хмыкнул в ответ.
Разговор проходил в летнем кафе, недалеко от Пушкинской площади. Александр Борисович обошелся зеленым чаем (с некоторых пор он стал следить за своим здоровьем), Комаров же, заказавший кофе, время от времени вынимал из кармана маленькую бутылочку и, воровато озираясь, подливал себе в чашку коньяку.
Обменявшись приветливыми и, по сути, ничего не значащими фразами, старые знакомые приступили к делу.
— Собственно, все, что я могу вам рассказать, уже давно рассказано и расписано в газетах, — начал Комаров.
— Мне будет удобней послушать все в вашем изложении, — сказал на это Александр Борисович.
— Ну если только ради удобства… — пожал плечами Комаров, однако по его тонким губам скользнула самодовольная улыбка (сознание собственной важности всегда согревало душу журналиста лучше любого крепкого напитка). — Начнем с того, что Борис Берлин был лучшим другом олигарха Михаила Храбровицкого. Собственно, почему был? Он и есть! Ведь его пока не расстреляли?
Комаров хихикнул, но, наткнувшись на суровый взгляд Турецкого, осекся и вновь напустил на себя серьезный вид:
— Простите, Александр Борисович, неудачная шутка.
— Не извиняйтесь. Продолжайте.
— Следует отметить, что Берлин был человеком осторожным и в махинации, которые приписываются Храбровицкому, не влезал. Он лишь скупал акции фирмы Храбровицкого. Играл на бирже с этими акциями… впрочем, как и с другими.
— Удачно играл?
— Очень удачно. Сделал на них состояние. Отчасти и поэтому он так боготворил Храбровицкого. Небось считал его кем-то вроде… вроде своего «духовного отца». — Журналист вновь усмехнулся. — По крайней мере, чувствовал себя перед ним в долгу. После того как Храбровицкого арестовали, Берлин громко и весьма эмоционально заявил о своей готовности все отдать за его свободу. Да вы, наверное, и сами об этом помните.
— Помню. Он тогда дал несколько интервью…
— И, как выясняется, зря это сделал. Некоторые СМИ тогда восприняли это как предложение сделки. Когда сделка с властями не состоялась, Берлин стал неосторожно заявлять о мести руководству следственной бригады. По его мнению, это руководство незаконно и необоснованно взяло под стражу гениального бизнесмена Храбровицкого, вместо того чтобы по-тихому договориться с ним и перекачать в бюджет страны пару-тройку миллиардов.
Комаров отпил кофе и дернул уголком рта.
— Уже не чувствуется, — недовольно сказал он, вновь достал свою бутылочку и добавил в кофе еще немного коньяку. Попробовал получившуюся смесь и довольно почмокал губами. — Вот теперь в самый раз, — удовлетворенно сказал он, пряча бутылочку обратно в карман.
— Еще бы, — усмехнулся Турецкий. — Ведь там уже чистый коньяк. От кофе, наверное, даже запаха не осталось.
Комаров улыбнулся, сделал из чашки большой глоток и блаженно сощурил глазки. Пока он наслаждался коньяком, Турецкий достал из пачки сигарету и закурил.
— Если вы готовы продолжать, то я готов слушать, — сказал он журналисту.
Тот кивнул, поставил чашку на стол, раскрыл рот, но вдруг снова его захлопнул, тупо посмотрел на Турецкого и затем грубо произнес, вне всякой связи с предыдущим рассказом:
— Олигархи, Алексн-др Бр-рисыч, это не мозг нации, а говно нации! — И назидательно поднял палец.
Турецкий удивленно на него посмотрел, затем усмехнулся и заметил:
— Это спорный вопрос. Так что там насчет заявления Берлина?
— Какого заявления?.. А, этого. Ну что тут еще скажешь? — Комаров нахмурил лоб, явно пытаясь сосредоточиться. — Это неосторожное заявление, — продолжил он, тщательно следя за своими словами, — сыграло с Берлиным злую шутку. Слишком многие восприняли его всерьез. Как только у следственных властей появилась ниточка, ведущая от убийцы-мотоциклиста в штаб олигарха Берлина, ему тут же было предъявлено обвинение в убийстве руководителей следственной бригады. Не разобравшись с деталями дела, следователи посчитали Берлина заказчиком этого убийства. И… и…
Комаров запнулся. Взгляд его уткнулся в чашку с кофе. Он взял чашку и залпом допил кофе. Затем достал из кармана бутылочку и, уже совершенно не стесняясь, вылил остатки коньяка себе в рот. Вытер рот рукавом пиджака и икнул. Затем растянул рот в улыбке и неожиданно весело произнес:
— В одном из интервью он заявил, что страна, где держат в тюрьме Храбровицкого, не имеет будущего. Так же как и те, кто его там держит. — Улыбка журналиста стала еще шире. — Не знаю, как насчет первого пророчества, а второе уже сбылось. А как вы считаете, Александр Борисович?
И журналист уставился на пустую чашку странным взглядом, словно с его маленьких, юрких глаз сбили прицел. Его мокрый рот продолжал улыбаться, причем улыбка эта никак не была связана с выражением глаз. И тут Турецкий догадался.
— Ну-ка посмотрите мне в глаза, — приказал Александр Борисович.
Журналист нехотя оторвал взгляд от чашки и посмотрел на Турецкого.
— О господи, Комаров! — негромко воскликнул тот. — Да вы пьяны!
Журналист кивнул и признал:
— В шоколад! Хотя… — Он как-то неопределенно махнул рукой и объяснил: — Просто разморило на жаре.
— Не может быть, чтобы вы напились с пары глотков коньяка. Ну-ка что там у вас? — Турецкий сунул руку в карман пиджака Комарова и извлек оттуда две пустые бутылочки. Нахмурился и недовольно спросил: — Когда это вы успели?
Комаров поднял брови, громко икнул и назидательно произнес:
— Вы опоздали на пятнадцать минут, Александр Брисыч. Должен же я был чем-то занять это время.
Откуда ни возьмись взялась еще одна бутылочка. На этот раз полная. Комаров посмотрел сквозь нее на «важняка» и сказал:
— Послушайте, Турецкий… а давайте напьемся, а? Вот прямо сейчас закажем бутылку виски и раздавим на двоих… Без всякой закуски…
— Я на работе, — сказал Турецкий.
Журналист махнул на «важняка» коньяком.
— Да плюньте вы на нее. Кому от нее польза, от вашей работы?
Александр Борисович затушил окурок в пепельнице и криво ухмыльнулся.
— Н-да, Комаров. Вижу, вы и впрямь надрались вдрабадан. Какого черта вы это сделали?
— Я? — Журналист медленно и печально покачал головой. — Если бы… Я был бы только рад. Понимаете… — Он мучительно поморщился. — Россия совсем отупела. И сдается мне, что я самый умный человек в этой стране.
— И главное, самый трезвый, — иронично добавил Турецкий. — Ладно. Вижу, больше мне от вас ничего не добиться.
— Ну почему же… Я… — И Комаров снова икнул, запоздалым жестом прикрыв рот ладонью.
— Протрезвеете — позвоните, — сказал ему Турецкий, вставая из-за стола. Он легонько хлопнул пьяного журналиста по плечу и добавил: — Всего хорошего!
— И вам… не болеть, — ответствовал журналист и, тут же потеряв интерес к Турецкому, зубами сорвал пробку с коньячной бутылочки.
7
Отец погибшего киллера, Павел Петрович Кизиков, был угрюм, черноволос и кудряв, как цыган. Он сидел перед Турецким на облупленной скамейке сквера, сложив ладони на набалдашнике палки, сам прямой, как палка. Сидел и сверлил «важняка» тяжелым взглядом черных, как ночь, глаз.
