Владимир Югов - Загадка мадам Лю
Одну деталь я отметил в первый приезд тогда, в своей записной книжке, собирая материал об убийстве Ирины. Подполковник Струев не только догадывается о непорядочности Васильева в ведении им дела, он открыто говорил об этой непорядочности. Сказал он о ней и мне. В чем заключается эта непорядочность? Во-первых… Впрочем, подполковник сказал мне тогда лишь о дневнике Ирины, который Васильев «увел» из квартиры убитой, не приобщив к делу.
— Почему бы это не сделать предметом разбора? — спросил он тогда, отвечая на мой вопрос вопросом.
Подполковник глядел на меня так, будто от меня зависело, быть отстраненным Васильеву от ведения дела или не быть. Ведь он махнул рукой на то, что они учились когда-то в одном классе и очень не ладили между собой.
Я подумал: у них мелкие друг к другу претензии. Старший лейтенант считает подполковника инертным, а тот в свою очередь, обвиняет подчиненного в том, что он рвется к власти без всяких на то оснований.
Подполковник, правда, сказал потом, и это выглядело объективным: Васильев не доложил о дневнике, однако оставил его на видном месте.
— Что же там такого в дневнике, отчего Васильев взял дневник и не приобщил к делу? — спросил я.
— Не пойму. Но все это мне не нравится, — был ответ.
В этот раз, когда я пришел в отдел и зашла речь о дневнике, пришлось спросить подполковника: подозревает ли он и теперь Васильева в умышленном утаивании дневника? Он пожал плечами:
— Не вините меня, если будете писать обо всем, в пристрастии к Васильеву. Он тут, может, и ни при чем.
— А можно ли мне поглядеть на этот дневник?
Он пожал плечами.
— Зачем? А впрочем… Лирика. Вы все лирики, — последние слова произнес с усмешкой. — Только нам копаться в дерьме.
Подполковник полез в свой особый тайник в сейфе, вынул оттуда аккуратную столистовую тетрадь и подал мне.
— Глядите, пока я схожу в столовую и пообедаю.
И вскоре его тень мелькнула за окном. Тоже мне, — подумал я, открывая тетрадь, — деятель! Он копается в дерьме!.. А дневник-то, который ты мне дал — убитой. И ты не нашел еще убийц. Иди спокойно обедай!
Я тогда успел выписать следующее из дневника Ирины. Почему? Не знаю сам.
«Мне сегодня, боже мой, четырнадцать лет. Говорят, у меня огрубел голос. Раньше я будто отвечала по телефону пискляво: «Да-а!» И это, — как сказал С. - выглядело безгрешно». Бабка при слове «безгрешно» почему-то погрозила С. пальцем… Они переглядывались потом. А вечер был ужасно душным. Пили чай. И я, наверное, правда, повзрослела. Чувствовала, что чем-то наполняюсь. С. мне шепнул шутливо: «созреваешь». Он описал меня, когда мы сидели на лавочке у кустов роз. У меня лебединая шея и ноги мои чуть полнее меня самой. Но это не недостаток, а достоинство будущей красивой женщины».
«Я закончила десятый класс с золотой медалью, ура! Конечно, без папы об этом не стоило бы и мечтать. Фиша умнее меня, он сильнее меня во всем в математике, в физике, даже в литературе. Фиша слушает радиостанцию «Свобода» и знает зарубежных писателей. Но золотая медаль у меня! Несмотря на то, что отец уже не у дел. Пенсионер союзного значения. Он остался депутатом, его уважают… Я задыхаюсь от чувства собственной неполноценности. С. встретил меня и сказал, что я по-прежнему иду к красоте. Правда, заметил: «Задерживаетесь, мадемуазель!» По-моему, он был чуточку под шафе. А мы идем пить на речку и встречать там восход. Меня искренне не волнуют московские рассветы. Я хочу остаться тут».
«С. сказал мне при встрече (он зашел к нам в магазин, где я теперь исправно работаю): «Да, вы уже мадам!» Откуда он узнал? Наверное, кто-то трепанулся, что я пошла с Л. и между нами случилось кино. Дурачок, какой он неловкий, этот Л., он даже ничего не заметил. «Твоя же мать гуляет, сказала я ему зачем-то. — Неужели, когда к ней, в отсутствии твоего отца приходит любовник, они тебя раньше не возбудили?» Он спросил наивно: откуда я знаю, что его мать гуляет? И если даже гуляет, имеет ли это отношение к тому, что случилось между нами? Наивный мальчик. Паинька… А все — при нем… Скорее надо выходить замуж. И именно за него»…
Да, я выписывал не все подряд, и когда пришел подполковник, мне лишь осталось развести руками после его вопроса: прочитал ли я дневник. Это С., - хотел спросить я. — Это С. Кто это — С.? — Но не спросил, что-то смутно подозревая.
— Ладно, — сказал подполковник, — приедете еще раз, тогда я вам, после того, как закончится следствие, подарю этот дневник.
— Я ведь только начало захватил в дневнике, — с досадой проговорил я, все думая о С.
— Вот-вот, начало. — У подполковника, пожалуй, в крови ирония. Дальше — больше. Чем глубже в лес, тем глубже секс… Фу! У меня же дочка… — И вздохнул: — На три года всего моложе… Куда они идут!
Он отобрал у меня дневник и вновь спрятал его в потайную нишу.
— Это от Васильева. Надо было бы парня отстранить от дела… Да, Бог с ним, пусть волочится по своей молодости на тарахтелке какой-нибудь, вроде «Запорожца». По моим поручениям. До «Жигулей» он не дорос.
Я вернулся в гостиницу, открыл номер. На столе лежал пакет на мое имя. Недоумевая, я разорвал его и нашел в нем две вот эти заметки.
Первая из них:
Убийцы до шестнадцати
Зверским убийством девушки, совершенным в областном центре группой юнцов, пополнилась печальная статистика преступлений среди несовершеннолетних. На теле жертвы обнаружено несколько десятков ножевых ранений, перерезано горло… Каждому из задержанных убийц не было еще и шестнадцати. А жертве было только двадцать лет.
По свидетельству следователей прокуратуры, юные убийцы ведут себя на допросах спокойно, в содеянном не раскаиваются.
Джамбул. Азия-Пресс.
Вторая такого содержания:
Журналисты в бронежилетах?
Только что под названием «Атаки на прессу» опубликован ежегодный отчет нью-йоркской организации «Комитет защиты журналистов».
В этом году погибли 32 журналиста. Погибли потому, что были журналистами. «Повсюду в мире, — сказано в одном из документов комитета, журналисты оказываются под угрозой цензуры, арестов, насилия, похищений, убийств, и все из-за того, что они делают свое дело».
Нью-йоркский комитет исследовал ситуацию в 104 странах и пришел к выводу: в прошедшем году число атак на средства массовой информации и журналистов «драматически возросло». В Колумбии за последние годы наркомафия уничтожила десятки журналистов. В прошлом году убиты трое. Многих вынудили бежать из страны, оставить профессию. В этой стране, говорится в отчете, не редкость журналисты, одетые в пуленепробиваемые жилеты и всякий раз заглядывающие под автомобиль, чтобы убедиться, что там нет бомбы.
В этом году вдвое больше барьеров воздвигали перед журналистами государственные органы. В 23 странах появились новые законы, декреты, указы, ограничивающие работу средств массовой информации.
Есть претензии и к Советскому Союзу. СССР попал в число 16 государств, где положение прессы «вызывает озабоченность». Отдав должное успехам советской гласности, «Комитет защиты журналистов» отметил, что, по его мнению, в СССР наметился поворот к худшему. Осенью этого года в Вильнюсе военными была захвачена типография. Подверглась обыску редакция независимой газеты «Экспресс-хроника». Комитет говорит и о закрытии программы «Взгляд».
Эдгар Чепоров. Нью-Йорк. Соб. корр. ИАН и «ЛГ»
Я позвонил подполковнику и спросил его, зачем он оставил мне эти заметки? Он сразу отказался от них.
— Что вы? Ничего я вам не оставлял.
Кто же тогда подсунул мне эти заметки? Зачем? Чтобы отвлечь от дела? Но какого?
Я долго прикидывал: кто еще мог зайти ко мне? Ни на ком не остановился. Не может же какой-нибудь мой товарищ из артистов, пребывающий, может, рядом на гастролях, подобно шутить, когда в поселке убийство?
Мне пришла в голову мысль: может, это кто-то из персонала гостиницы?
Зайдя к директору (это была пожилая, видавшая виды женщина), я обратился к ней и рассказал о записках. Могли ли без меня войти в мой номер и кто мог войти? Она сказала мне, что у них никто теперь не заходит к журналистам и писателям, потому что недавно был скандал: украли какие-то бумаги из номера известного публициста, приезжавшего на митинг бастующих.
— Подозрение пало на новенькую. Мы ее месяц назад приняли на работу. Все сходились на том, что лишь она заходила в номер, когда эта столичная знаменитость, — директорша хмыкнула, — отсутствовала.
— Не понял? — уставился я на нее. — Отчего такая ирония к нашему брату?
— Баламутите, друзья, народ. У нас холодина была в городе, топить нечем, а он призывал не выходить на работу.
— Ваша новенькая уже уволена? — спросил я.
— Нет. Работать некому. Она обслуживает ваш этаж. — Вдруг она наклонилась ко мне и шепотом заговорила: — Но вы сами не выясняйте, заходила она к вам или не заходила.
