Александр Скрягин - Музейный экспонат
В заключении у пленницы обострилась давно мучившая ее чахотка. На исходе 1775 года она унесла в могилу тайну своего рождения и жизни.
Итак, можно утверждать, что самозванка Елизавета не была дочерью императрицы Елизаветы. Видимо, сомневаться в этом не приходится.
Но кто же она была?
Самые ранние ее следы обнаруживаются в Киле. Откуда она там появилась, неизвестно. После этого начинается ее прямо-таки феерическая карьера в европейских столицах: Берлин, Лондон, Париж. Везде ее принимают в самых аристократических домах. Она ведет жизнь, поражающую своей роскошью и расточительностью многоопытных европейцев. Откуда на это берутся деньги — не ясно.
Эта женщина обладает редкой красотой. Едва ли не каждый встречавшийся на ее пути мужчина, не исключая и представителей коронованных фамилий, становится ее восторженным поклонником. Каково ее настоящее имя — неизвестно. Она называется то девицей Франк, то девицей Шель, то госпожой Тремуйль, то принцессой Владимирской, то, наконец, Елизаветой, внучкой Петра Великого.
Какова ее национальность — непонятно. Одинаково свободно она говорит на немецком, французском, итальянском…
Кто же была эта загадочная женщина? Существует версия, неизвестно откуда взявшаяся и ничем не подтвержденная, будто она была дочерью бедного трактирщика из Праги. Но встает вопрос: как ей в сословной, еще феодальной Европе удалось стремительно войти в круг самых аристократических и даже царственных домов того времени? Герцог Шлезвиг-Голштейнский, князь и граф Лимбургский даже предложил ей стать — не любовницей — супругой! Это немецкий-то аристократ, щепетильный в вопросах генеалогии до последнего волоса!
Откуда у нее брались столь значительные средства? Был случай, когда она помогла тому же графу Лимбургскому выкупить из долгов графство Оберштейн. Ведь не табакерку, не карету, даже не фамильную драгоценность, — целое, пусть небольшое, государство! Вот так дочь трактирщика из Праги! Ну, кредиторы, ну, деньги в долг… Все это у нее было. Но и тогда деньги под честное слово не давали, требовали гарантии, и весьма серьезные, тем более такие деньги! Скажем, сам герцог Шлезвиг-Голштейнский получить у банкиров таких денег не смог. Они тщательно проверили его финансовое положение и отказали. Женщине, без роду-племени, национальности и даже фамилии, — дали… А известный английский банкир Дженкинс предложил ей вообще вещь неслыханную — кредит без всяких ограничений и долговых процентов!
Говорят о том, что, возможно, ее финансировали английское и французское правительства, которые, боясь усиления России в Европе, решили использовать самозванку для создания внутренних затруднений Екатерине II. Но вряд ли здравомыслящие европейские политики могли всерьез рассчитывать на то, что самозванка, не знающая даже русского языка и не имеющая никакой опоры в стране, могла составить хоть какую-то конкуренцию Екатерине, пользующейся полной поддержкой русского дворянства.
Так кто же она, эта странная женщина, подписавшая свое последнее предсмертное письмо Екатерине II одним словом Elisabeth?
В некоторых документах, посвященных самозванке, упоминается какой-то Золотой Рог, которым она очень дорожила и ни за что не хотела с ним расстаться, хотя в заключении потеряла интерес ко всем остальным драгоценностям. Судя по беглым упоминаниям, Рог был выполнен из золота, без какой-либо росписи. На средней его части лишь было выгравировано — Elisabeth. Но ни по каким документам судьба этого Рога не прослеживается, и о достоверности этих сведений судить трудно.
Те, кто бывал в Третьяковской галерее, наверняка останавливались у знаменитого исторического полотна русского художника Флавицкого «Княжна Тараканова». На картине изображена красивая измученная женщина, стоящая на кровати с расширенными от ужаса глазами. В окно с металлическими прутьями хлещет вода. Спасаясь, взбираются на кровать, на платье несчастной огромные мокрые крысы. Она в ужасе смотрит на неумолимо наступающую воду, на этих всплывших из темных глубин жирных отвратительных тварей. Эта картина мало кого оставляет равнодушным, вызывая острое сочувствие к несчастной женщине. Но, не умаляя ее изобразительских достоинств, все же следует заметить, что она не соответствует исторической правде. Ведь ни настоящая княжна Тараканова, мирно скончавшаяся в монастыре более тридцати лет спустя после изображенного здесь Петербургского наводнения 1777 года, ни самозванка Елизавета, умершая от обострившейся после родов чахотки за два года до него, не могли оказаться в таком положении.
Еще во времена декабристов на одном из зарешеченных окон верхнего этажа Алексеевского равелина Петропавловской крепости были видны выцарапанные слова: «Oh, Dio mio!» (итальянское — о, мой бог!). Есть основания думать, что это последний след, оставленный на земле таинственной красавицей, загадка которой не раскрыта до сих пор.
Вот примерно о чем рассказала капитану милиции Алексину его собственная жена, студентка-заочница последнего курса исторического факультета.
5. Четвертый…
Станислав Александрович сидел на скамейке против бывшего генерал-губернаторского особняка. Он смотрел на забранные изнутри решеткой окна первого этажа и подводил итоги этого необычного дела.
Рядом с музейной башенкой дрожало круглое и гладкое, как яичный желток, сентябрьское солнце. Ласковый, но с ощутимой льдинкой внутри, ветерок шевелил кроны старых тополей у входа. Листья на них только начали желтеть, но шелестели они уже не по-летнему мягко, а жестко, словно они были сделаны из жести, царапались друг о друга.
Вчера Стас добросовестно проверил версию о хищении музейного экспоната через неблокированный охранной сигнализацией выход в генерал-губернаторский сад. Для этого ему пришлось внимательно исследовать старый особняк.
Построенный в середине прошлого века, в памятный для России год отмены крепостного права, он пережил не одно поколение своих хозяев. До самой революции дворец оставался резиденцией краевых генерал-губернаторов. В феврале семнадцатого в нем на несколько месяцев поселился присланный из Петрограда верховный комиссар Временного правительства. А в октябре аристократичный особняк наполнился гулом зычных голосов, и его металлические ступеньки загудели под крепкими шагами. Он стал Домом Республики, в котором разместился штаб Рабочей Красной гвардии. И над его плоской башенкой заплескался на ветру сатиновый красный флаг.
В мае восемнадцатого белочехи свергли Советскую власть на всем протяжении железной дороги от Самары до Владивостока. И под охраной чешских легионеров и желтолампасного сибирского казачества во дворце поселился колчаковский наместник.
В декабре двадцатого года в город вошла Красная Армия. Дом Республики стал штабом командарма Тухачевского. Но вскоре особняк снова сменил жильцов. Новая власть решила открыть в лучшем здании города художественный музей.
Приспосабливаясь к требованиям сменяющих друг друга обитателей, здание перестраивалось не один раз. Замуровывались старые ходы. Залы загораживались фанерными стенками, а в них прорезались новые двери…
Чтобы попасть к неблокированному входу, нужно было миновать узенький коридорчик, проходящий мимо кабинета главного хранителя, и попасть в крохотную комнатку, которая когда-то служила лестничной клеткой. Хозяйственные смотрительницы залов устроили здесь нечто среднее между комнатой отдыха и кухней. Широкий подоконник окна был уставлен баночками с вареньем, чашками и блюдцами. В одной из стен этой комнатки была прорезана дврь, которая открывалась сразу на узкую, круто падающую вниз спиральную лестницу.
Посередине ступеней из старого посеревшего гранита с желтоватыми зернами человеческие ноги за многие годы проточили ощутимую впадину. Лестница была зажата между двумя глухими стенами. Даже страшно было задирать голову, чтобы увидеть потолок: вдруг потеряешь равновесие и покатишься по каменной спирали вниз.
Стас спустился по лестнице, осторожно нащупывая ногой каждую новую ступеньку. На одном из витков он увидел замурованный проем двери. Несколькими витками ниже в стене была большая полукруглая ниша.
«Интересно, для чего она служила? — задал себе вопрос Стас. — Может быть, в ней стоял какой-нибудь светильник? Но почему тогда она только одна? Одной лампы было бы мало на всю лестницу…»
Еще ниже из стены торчало несколько стальных стержней с шарообразными металлическими головками. Стас коснулся их ладонью: шары были гладко отполированы, как это бывает от частого прикосновения человеческих рук.
Лестница вывела на небольшую площадку под каменной аркой. Площадка была чисто подметена. У одной из стен стоял деревянный, обитый железом сундук. На полукруглой крышке его лежала перевязанная шпагатом стопка каких-то важных пожелтевших бумаг с едва различимыми типографскими буквами.
