Андрей Воронин - Жди меня
Увлекаемый толпой, пан Кшиштоф с болезненным любопытством наблюдал за тем, как переодетые в русскую форму члены его маленького отряда, не щадя себя, пытались помешать атаке. Вопя вместе со всеми, они наносили русским предательские удары в спину. Некоторые из них были замечены за этим занятием и убиты на месте, но в сумятице боя никто не обратил на это особенного внимания. Правда, какой-то безусый прапорщик, увидев, как бежавший впереди него кавалерист Огинского зарубил русского пехотинца, ударив его сзади саблей, попытался было крикнуть: "Измена!", но прилетевшая с батареи французская пуля заткнула ему рот.
Оглянувшись в очередной раз, Огинский снова поймал устремленный на него холодный взгляд Лакассаня и вздрогнул: ему показалось, что у его неразлучного спутника появился третий глаз. В следующее мгновение это недоразумение разрешилось: пан Кшиштоф понял, что отверстие, принятое им за глаз, было дулом наведенного прямо ему в лоб пистолета. Ситуация не нуждалась в дополнительных комментариях, и Огинский, поспешно отвернувшись от Лакассаня, бешено заработал локтями, прорываясь вперед, где на валах редута уже кипела рукопашная и где раздавались голоса Ермолова и Кутайсова, подбадривающих русских солдат.
Прямо перед ним русский пехотный поручик схватился с французским гренадером из корпуса Богарне. Офицерская шпага раз за разом скрещивалась с французским штыком, высекая из него бледные искры. Пан Кшиштоф положил конец этой нелепой дуэли, на бегу рубанув поручика саблей. Офицер упал, но француз, не успев понять, что произошло, и, видя перед собой только зеленый русский мундир, сделал выпад штыком, метя пану Кшиштофу в живот. Огинский увернулся и рассек бедняге голову удалым взмахом. Гренадер упал, но на его месте немедленно возник еще один. Его ружье выбросило густой клубок белого дыма, пан Кшиштоф почувствовал на щеке тугое дуновение от пролетевшей совсем рядом пули и, не успев ни о чем подумать, выпалил в противника из пистолета, убив его наповал.
Перебираясь через заваленный трупами, наполовину разрушенный артиллерийским обстрелом земляной вал редута, пан Кшиштоф оступился. Кто-то сильно толкнул его в плечо, и Огинский, окончательно потеряв равновесие, кубарем скатился по внутреннему склону вала, угодив прямиком в большую кровавую лужу. Крови было столько, что земля ее уже не впитывала, и пан Кшиштоф перепачкался ею с головы до ног. К дьяволу, решил он. Вот отличный способ выйти из игры. Притворюсь убитым, и будь что будет. Как же я раньше до этого не додумался?
Кто-то больно наступил на его откинутую в сторону руку. Пан Кшиштоф инстинктивно подтянул руку под себя, и тут же на него сверху тяжело обрушилось какое-то тело. Узкая, но очень крепкая ладонь рванула его за плечо, переворачивая на спину, он увидел прямо перед своими глазами дуло пистолета и услышал произнесенные задыхающимся голосом слова:
- Не выйдет, сударь! Клянусь, из этого ничего не выйдет!
Позади пистолета маячило перекошенное нечеловеческой яростью, перепачканное чужой кровью бледное лицо Лакассаня. Пахнущее пороховой гарью, неприятно теплое дуло пистолета уперлось пану Кшиштофу в переносицу. Огинский попытался ударить этого бледного вампира саблей, но Лакассань проявил дьявольскую предусмотрительность, прижав правую руку пана Кшиштофа коленом к земле.
Вокруг них кипел яростный бой на взаимное уничтожение, люди валились на землю, как снопы, и никому не было дела до пана Кшиштофа и его горячего желания выжить во что бы то ни стало. Глаза Лакассаня горели безумной жаждой убийства, и пан Кшиштоф понял, что имеет дело с маньяком, который не остановится, пока не доведет задуманное дело до конца. Это понимание едва не отняло у него последние остатки сил, но тут рядом вдруг появился всадник на высоком белом жеребце.
Всадник этот был одет в генеральский мундир, ладно сидевший на его стройной, почти юношеской фигуре. Позднее пан Кшиштоф не раз поражался тому, как много он успел заметить в этот краткий миг между жизнью и смертью. У генерала было совсем мальчишеское лицо с небольшими бакенбардами и легким, никогда не знавшим бритвы темным пушком на верхней губе, густые брови, пухлые мальчишеские губы, которые, казалось, были готовы всякую минуту сложиться в любезную улыбку, слегка раздвоенный подбородок и немного вздернутый, с широкими ноздрями нос. На его мундирном сюртуке поблескивали ордена - Георгий 3-й степени, Владимир 2-й и Мальтийский крест. Это был Кутайсов - молодой, но подающий большие надежды начальник артиллерии, которого весьма хвалил и выделял Кутузов, тот самый Кутайсов, который накануне сражения издал приказ, обязывавший артиллерию жертвовать собою и стрелять до последнего, пока противник не сядет верхом на пушки. Проезжая вместе с Ермоловым из штаба Кутузова на левый фланг, он увидел, что батарея Раевского захвачена. Генералы развернули резервный батальон Уфимского пехотного полка, собрали разрозненные остатки отступавших частей, в том числе и некстати подвернувшийся им под руку отряд пана Кшиштофа, и отбили батарею, поголовно истребив засевших там французов.
Пан Кшиштоф Огинский ничего этого не знал и знать не хотел. Весь мир для него сузился до размеров приставленного к его переносице пистолетного дула, и все его помыслы были лишь о том, чтобы отвести от себя неминуемую гибель. Вид молодого генерала, который, размахивая шпагой, посылал людей в атаку, словно спустил в душе пана Кшиштофа какую-то до предела сжатую пружину. Резким движением перехватив у запястья сжимавшую пистолет руку Лакассаня, пан Кшиштоф вырвал оружие. Лакассань пытался ему помешать, но пан Кшиштоф был сильнее. Словно только теперь вспомнив о своем физическом превосходстве, он сбросил с себя француза, как котенка, перехватил пистолет, взявшись за рукоять, и, почти не целясь, выстрелил в стоявшего совсем рядом Кутайсова.
Выстрел оказался точным, и двадцативосьмилетний генерал, выронив шпагу, замертво упал с седла. В суматохе боя никто не видел, кем была выпущена сразившая начальника русской артиллерии пуля, - никто, кроме лежавшего рядом с паном Кшиштофом Лакассаня. Но даже и он не сразу понял, что произошло. Оттолкнувшись от земли, Лакассань снова бросился на Огинского и вцепился ему в горло левой рукой, правой нашаривая за голенищем сапога тонкий, как змеиное жало, стилет.
Пан Кшиштоф ударил его по лицу разряженным пистолетом и наподдал коленом, сбросив с себя. В следующее мгновение Огинский уже сидел на Лакассане верхом, прижав лезвие сабли к его горлу.
- Уймись, негодяй! - прохрипел он. - Разве ты не видел, что я сделал?
В это время у него за спиной кто-то закричал:
- Начальник артиллерии убит! Генерал-майор Кутайсов убит!
- Слышите? - хрипло спросил пан Кшиштоф, свободной рукой размазывая по лицу чужую кровь. - Я убил Кутайсова. Вы, кажется, этим недовольны, сударь? Тогда мне придется убить и вас. Ну, что скажете?
- Я доволен, - просипел Лакассань. - Клянусь, я доложу маршалу о вашем героическом поступке. Да пустите же, полно вам!
Пан Кшиштоф заколебался на какое-то время, раздумывая, как ему поступить. С одной стороны, раз и навсегда избавиться от Лакассаня было очень заманчиво; однако, Огинский хорошо понимал, что Мюрат вряд ли примет на веру его сообщение о том, что он собственноручно убил Кутайсова, если оно не будет подтверждено свидетелями. Лишь Лакассань видел, как было дело, и только он один мог помочь пану Кшиштофу вернуться к той жизни, что была ему столь мила и привычна. Правда, рассчитывать на помощь Лакассаня было все равно, что ждать благодарности от ядовитой змеи, и это обстоятельство более всего остального заставляло пана Кшиштофа колебаться. Это колебание оказалось роковым: чей-то приклад с хрустом опустился на его спину, и пан Кшиштоф, задохнувшись от боли, боком упал в кровавое месиво, выпустив из руки саблю. Он несколько раз попытался вздохнуть, широко разевая рот, как выброшенная из воды рыба, но нисколько в этом не преуспел и потерял сознание.
Глава 2
С трудом поднявшись на ноги, он вдохнул полной грудью пахнущий пороховой гарью воздух и от души порадовался тому, что все еще может дышать. При этом в спине его что-то хрустнуло, отозвавшись острым уколом боли, но боль тут же прошла. Спина между лопаток ныла, словно по ней саданули бревном, но, кажется, была цела и невредима, если не считать сильного ушиба. Легкие тоже работали как надо, и, бегло осмотрев себя с головы до ног, пан Кшиштоф убедился, что даже не оцарапан. Это было сродни чуду, и он истово перекрестился, подняв глаза к затянутому густым пороховым дымом небу. При этом он заметил, что его перчатка сплошь покрыта отвратительным месивом из смешавшейся с кровью земли. Рукав венгерки, да и вся остальная одежда, коли уж на то пошло, пребывала в таком же плачевном состоянии. Кивер пана Кшиштофа куда-то исчез, и ему стоило немалых усилий отыскать свою втоптанную в кровавую грязь саблю. Наклонившись, чтобы подобрать оружие, он едва не упал, подумав при этом, что досталось ему все-таки крепко.
