Александр Горохов - Аферисты - Славные времена
Альфред Викторович сдержался с большим трудом, чтоб не дать парню подзатыльник, но ограничился лишь сварливым заявлением.
- А в машину мою залез?
- Это разница. - убежденно заявил Слва. - Одно дело магнитофон из авто спереть, другое - в такую купеческую виллу забраться. Тут на тебя потом повесят, будто ты сейф с драгоценностями уволок. Увольте.
- Какой сейф? - опешил Альфред Викторович.
- В такой вилле должен быть сейф. - решительно подвел черту Слава.
Если бы на данный момент у Альфреда Викторовича не то чтоб была достаточная сумма на покупку хорошей одежды, (взамен утерянной) а хотя бы надежда таковые деньги в ближайшие дни раздобыть - он бы не колеблясь вернулся в автомобиль и уехал отсюда навсегда. Но денег не было, получение нужных сумм в ближайшее время не просматривалось, в рабочем комбинезоне, надетом на голое тело было холодно, ноги промокли, нагловатый мальчишка раздражал, приходилось рисковать.
- Стой здесь, трус. - сказал Альфред Викторович, перевалился через забор и, сделав два десятка шагов, добрался до крыльца.
Толкнул двери, разом оказавшись в темном и теплом холле, где пахло чем-то приятным. Но кроме того, Альфред Викторович неведомым органом сразу почувствовал, что вилла - безлюдна, никого в ней нет, поскольку если в доме присутствует хоть один человек, пусть он спит, или пьян или мечтает на диване, глядя в потолок, - в таком доме всегда ощущается присутствие жизни: что-то сопит, что-то хрипит, что-то дышит, в коридорах веют сквозняки, в подполе скребутся мыши.
Вилла Чураковых стояла без этих теплых признаков жизни. Альфред Викторович настолько поверил своему ощущению, что громко крикнул.
- Федор! Чураков! Выходи, я тебе морду набью!
Естественно - ему никто не ответил.
Альфред Викторович включил в холле свет, шумно поднялся на второй этаж и тут же ступил в спальню. Здесь царил полный и даже можно сказать вызывающий разгром. Костюм его, Альфреда Викторовича, был демонстративно выброшен из шкафа и растоптан, чемодан валялся у стены раскрытым, выпотрошенным, коробки с туфлями разбросаны. А его роскошная меховая шапка лежала на подушке - лежала приколотая громадным столовым ножом, будто кто-то хотел показать, что, по сути дела, желал вонзить тесак именно в череп Альфреда Викторовича, да по неумелости промахнулся и пронзил лишь шапку. Да, Чураков выместил свой гнев на вещах, так и не добравшись до жены...
Сердце Альфреда Викторовича все эти бессмысленные действия глубоко оскорбили. Ну ладно - плюнули в душу, но чужое имущество-то зачем портить?
Альфред Викторович аккуратно уложил в чемодан все свои вещи, ощущая страстное желание заглянуть в столик при трюмо, пошарить по шкафчикам, посетить кабинет и там тоже провести тщательную ревизию лишних, ненужных хозяевам или забытых по рассеянности ценностей. Ведь больше с Чураковыми он никогда не возобновит контактов! Почему бы и не прихватить на память какой ни какой сувенир?
Приходится признать, что такими мелкими хищениями Альфред Викторович в последние годы не пренебрегал, хотя по настоящему специализировался в том, что вполне легально, по доброму согласию помогал богатым вдовушкам, дамам-одиночкам или растяпам-разводкам облегчаться от лишнего барахла. Альфред Викторович не любил грубо грабить своих женщин. В большинстве случаев он удовлетворялся тем, что ему дарили. Однако если безопасная добыча сама плыла в руки, то растерянности он не проявлял.
Но данная ситуация таких вольностей не позволяла - он излишне "засветился" в этой семье и мог быть уличен с поличным моментально. Здесь рисковать было нельзя.
Скрепя сердце и воровской зуд в руках, Альфред Викторович собрал свои вещички, застегнул ремни чемодана, водрузил на голову попорченную шапку, нашел дубленку и уже хотел покинуть негостеприимную виллу, как вспомнил, что в ванной комнате забыл свой роскошный английский несессер. Оставлять его здесь было обидно - в чехле крокодиловой кожи хранилась великолепная бритва, при которой было ещё неиспользованы три аппарата двойных платиновых лезвий. К тому же, несессер числился подарком (назовем его так) предпоследней доброй подруги Альфреда Викторовича. Дама она была капризной и требовательной, но щедрой, а кроме того - жена Министра. Бритву и памяти о госпоже министерше было жаль.
Альфред Викторович прошел в ванну, обнаружил свой несессер, сунул его в карман, покинул ванную комнату и уже на лестнице оглянулся, перед тем, как выключить свет.
Какие-то непонятные пятна от дверей гостиной к кухне - черные пятна на чистом паркете пола - привлекли его внимания. Впечатление было такое, будто неряшливая хозяйка проволокла по полу мокрую тряпку и забыла затереть за собой лужи.
Ничем особо не насторожившись, Альфред Викторович аккуратно поставил на пол чемодан и двинулся вдоль грязного следа на кухню, движимый лишь чувством природного и, следует признать, повышенного любопытства. До кухни нужно было сделать около полуторы дюжины шагов, но уже на третьем - Альфред Викторович сообразил, что вовсе не любознательность толкнула его вперед, а звонкий сигнал опасности, колокольчиком зазвеневший в затылке. А на пятом шагу Альфред Викторович осознал, что пятна на полу совсем даже не черного цвета, а скорее бурого, а уж если набраться смелости и признать очевидный факт, то по краям эти пятна имели явственный красный оттенок. Следовательно, вполне возможно - кровь.
С момента этого открытия ноги Альфреда Викторовича приобрели ватную упругость, задрожали, переставлялись вперед сами по себе, хотя все тело рвалось назад - к чемодану, автомобилю, дороге, в какую-нибудь нору поглубже забиться и нишкнуть. Он замер на пороге кухни, включил свет, присмотрелся и еле слышно произнес.
- Матка Бозка, ченстоховска!
В этот критический момент его жизни, следует признать, что причастностью к шляхетскому племени аристократов Комаровских Альфред Викторович хвалился зря - никакого отношения его родословная к польским панам не имела, по сути дела - он был чистейший русак. Но ему нравились водка "Выборова" и легенда о своем рыцарском происхождение и потому, кроме выражения: "матка бозка ченстоховска", он ещё использовал всем известные: "дзенькую, пане", "прошу, пане", "пся кревь" и "дупа", что соответствует грубому олределению "задница" - по русски.
- Мать твою так! - перевел свою молитву на родной язык Альфред Викторович, закрыл глаза - открыл, но пейзаж на кухне не изменился.
Молочно-розовый, обнаженный и мускулистый торс Федора Чуракова лежал ничком на полу. На крутых ягодицах были туго натянуты почти прозрачные трусы, а более ничего надето не было. В откинутой левой руке он сжимал большое махровое полотенце, а правая - подломилась под грудь. Темноволосая голова уткнулась в пол, вернее: в лужу крови, которая дымилась - как показалось Альфреду Викторовичу. При категорической безжизненности расслабленного тела оно как - то выгнулось посредине, будто бы под живот Чуракову подложили подушку.
Альфред Викторович в полном бессилии опустился на четвереньки и заглянул под тело, тут же обнаружив, что где-то в районе солнечного сплетения торчит длинная ручка ножа. Но самого клинка не было видно, только рукоятка: черная гладкая, с потеками крови. Пальцами правой руки Чураков словно бы ещё хватался за рукоятку ножа, в предсмертной судороге пытаясь вырвать клинок из груди.
Но с другой стороны, мелькнуло в голове Альфреда Викторовича, быть может, несчастный сам себе вонзила в тело этот нож? Или упал на него, удерживая в руке? От глубокой обиды на жену - выбрал именно такой азиатский способом самоубийства?
То есть - выгнал жену, отправил домой охранника Ишака, (или в обратном порядке) помылся в ванне, надел чистые трусы и нанизался на собственный нож?
Но разработку этой мысли Альфреду Викторовичу осуществить не удалось, поскольку мозг его вдруг дал сбой, отупел, неожиданно накатилось состояние прострации и он мог лишь фиксировать вполне очевидный факт - голый Чураков Федор Михайлович лежит на полу, грудь его пробита сталью клинка, а сам он, Комаровский А.В., сидит на корточках и нет сил ни встать, ни сесть, ни растянуться рядом с трупом. А то , что перед ним именно труп - Альфред Викторович не сомневался.Зубы Чуракова были оскалены, лицо перекошено в яростной гримасе, глаза полуприщурены, но уже мутны и пусты.
Разум Альфреда Викторовича оцепенел, а все чувства выдавали странную, ирреальную информацию, что по дому кто-то ходит, скрипят половицы лестницы, люди переговариваются, на первом этаже звучит музыка и, судя по смеху, там начались танцы, в окошко заглянуло солнце. Или - даже запел церковный хор. Потому, что сильно запахло зажженными свечами.
Ничего подобного - лишь откуда-то прозвучал голос.
- Черт побери! ... Что это?
Альфред Викторович повернулся.
Слава стоял в дверях и глазами, в которых светилось мальчишеское изумление, напрочь лишенное страха, смотрел на распростертое тело.
