Шарль Эксбрайя - Лгуньи
— Если бы она видела нас, легавые Сервиона уже обложили бы всех, — заикаясь пробормотал Фред.
— Это еще ничего не значит.
— Но…
— Где твои мозги, Фред? В нашем ремесле без них нельзя! С этой минуты твое место займет Эспри.
— Это несправедливо…
— Справедливо или несправедливо — решаю я!
Кабрис умолк. Консегуд повернулся к Аскросу.
— Ты понял, почему Сервион не спустил на нас свою свору?
— Он ждет, что мы захотим прикончить старуху.
— Совершенно верно. И нам нельзя попадаться в эту ловушку.
— Позвольте, патрон, возможно есть и другое объяснение, — тихо произнес Полен.
— Я слушаю.
— Может быть, старухи действительно не было на перевале в тот день?
— Может быть. Но есть и третий вариант, малыш: она все видела, но молчит, потому что боится за детей.
— Верно!
— И вот теперь нам нужно точно узнать, была Базилия на перевале или нет, когда Фреду пришло в голову изобразить из себя гангстера. Для этого вам нужно погулять по старому городу, поболтать с людьми и постараться незаметно все выпытать. А когда мы будем знать правду, мы решим, как нам быть. Кто пойдет первым?
Никто не проявил энтузиазма. Наконец, Мариус Бандежен решился:
— Я люблю старый город… Там неплохо кормят… Я даже знаю местечко, где можно найти настоящее «Сен-Жане». Я знаком с хозяином виноградника… как раз у подножия горы Баус.
Базилия в своей квартирке, куда никогда не заглядывало солнце, жила в постоянном напряжении, как наседка, вглядывающаяся в небо, не появится ли коршун. Прислушиваясь к играм детей, она не спускала глаз с улицы. Она ждала. Плакать она будет потом. Думать, как не умереть с голоду с детьми — тоже потом. Когда отомстит. А пока она выжидала. Она была уверена, что убийцы придут, не могут не прийти. Она была не глупее Консегуда и хорошо представляла себе ход мыслей старого бандита. Ему нужно точно знать, может ли Базилия быть свидетелем обвинения. Она рассчитывала на это, чтобы привести свой план в исполнение. И еще она рассчитывала на помощь Святой Девы Марии. Старуха перед битвой накапливала силы.
Мариус вошел в старый город со стороны площади Гаррибальди. Он шел по новой улице, здороваясь с прохожими, раскланиваясь со стариками в полосатых майках, сидевших на порогах кафе. Бандежен вырос в этом квартале и знал почти всех. Многие догадывались, что он пошел по кривой дорожке, но на юге у людей не такие строгие требования, как у северян.
— Привет, Мариус! Гуляешь?
— Надо же иногда отдыхать!
— О, тот день, когда ты устанешь, еще не скоро наступит!
— Почему ты так говоришь, Анжелен? Ты хочешь моей смерти?
Похлопыванием по плечу, грубыми шутками, смехом и солеными словечками эти люди выражают свое расположение, говорят, что рады видеть вас, что светит солнце и стоит жить на свете.
Бандежен пошел по кривой дорожке, потому что оказался неспособным ходить по прямой. Нельзя сказать, что он был злым, но его лень переходила все мыслимые границы. Большую часть своей жизни он проводил в постели или за столом. Из-за его фантастической лени ни одна женщина не решилась связать с ним свою судьбу. Сам же он считал любовь занятием слишком утомительным. По-настоящему счастливым он чувствовал себя только в кровати, за столом хорошего ресторана или на табурете у стойки бара.
На улице Круа он нырнул в подвальчик к своему дружку Фане, главным достоинством которого было то, что он подавал настоящее «Сен-Жане».
Им обоим было уже под сорок, а знакомы они были с детства, когда, собрав несколько монет, лакомились у бродячих торговцев горячей пиццой или соккой. Фане превратился в белокожего рыхлого толстяка. Он почти не видел солнца и стал похож на обесцвеченных рыб, обитающих в подземных водоемах.
— Ты ли это, Мариус? Ты что, упал с кровати? Ведь еще только одиннадцать!
Бандежен тяжело вздохнул.
— Жизнь становится совершенно невыносимой. Так недолго и в ящик сыграть. Налей-ка мне стаканчик. Мне нужно подкрепиться.
— А что ты здесь делаешь? — спросил Фане, наливая вино.
— Так… слушаю… расспрашиваю…
— О чем?
— Об убийстве этих несчастных.
— С чего это ты вдруг заинтересовался этими корсиканцами?
Мариус наморщил нос, сощурился и медленно произнес:
— На твоем месте, Фане, я не задавал бы вопросов… Много будешь знать…
Тот понял и поспешил заверить:
— Ты прав… Я ничего не говорил… Еще стаканчик?
— Давай… Но раз уж ты сам заговорил о корсиканцах, скажи мне, что там случилось. Ты ведь знаешь?
— Как и все.
— Мне тут кое-что неясно.
— Что именно?
— Почему убийцы оставили в живых старуху и детей? Они ведь могут стать нежелательными свидетелями.
— Наверное, их там не было.
— А тебе не странно, что бабушка с детьми осталась в городе?
— Да от корсиканцев всего можно ждать… Я с ними не вожусь. А этих я знал только в лицо. Мы даже не здоровались.
— Легавые хотят пришить это дело Фреду.
— А это точно не он?
— Можешь мне поверить.
— Вот гады!
— Поэтому Фред хочет узнать, была старуха на перевале Вильфранш или нет. Если она была там, она может подтвердить, что Фред к этому делу не имеет никакого отношения. Понял?
— Может, ты бы поспрашивал друзей Пьетрапьяна? В «малой Корсике», наверное, все знают.
Сестра инспектора Кастелле Арлетт с мужем Пьером держала молочную лавку на улице Россетти в самом центре старого города. Кастелле при каждом удобном случае заглядывал к ним, чтобы повидаться с племянниками — Жаном и Мари-Агнессой по прозванию Блошка. Эти коротенькие визиты всем доставляли удовольствие.
Так случилось, что в это утро Кастелле, выйдя от зятя, заметил Бандежена. Полицейский встревожился, увидев, что люди Консегуда рыщут в старом городе. Он пошел следом за Мариусом.
Увидев, что тот направляется в «малую Корсику», он понял, что дело Пьетрапьяна еще рано сдавать в архив, что бы там ни думали в Управлении. Полицейский удовлетворенно хмыкнул. Он опасался, что бандиты после преступления залягут на дно и погибшие останутся неотомщенными.
Полицейский спрятался в уголке, откуда ему была видна вся «малая Корсика». Он решил не вмешиваться, по крайней мере до тех пор, пока Бандежен не войдет в дом Базилии.
Мариус, не отличавшийся особой изворотливостью, не знал, с чего начать, чтобы добыть нужные патрону сведения. В конце концов он решил, что лучше всего идти прямо к цели. Он постоял немного, не зная, куда войти — в колбасную лавку или в бакалейную. В конце концов он выбрал бакалейную, вспомнив, что ему нужен кофе. Он толкнул дверь, на которой много лет назад художник красивыми буквами написал «ЖАН-БАТИСТ МУРАТО».
Сначала Мариус подумал, что в лавке никого нет, потом услышал детский голосок:
— Что вам угодно, месье?
Оглянувшись, он увидел маленькую, немного сгорбленную старушку с живыми глазами на поблекшем лице.
Расплатившись за кофе, Бандежен спросил:
— Скажите, мадам, здесь жили те несчастные, которых убили на перевале Вильфранш?
Антония насторожилась. Неужели это один из убийц?
— Да… такое несчастье… такие славные люди…
— Говорят, что в живых остались только дети и бабушка?
Антония уже не сомневалась, что он пришел сюда не за пакетиком кофе.
— Да, слава Богу, Базилия с детьми по-прежнему живет здесь.
— Значит, она не ездила вместе со всеми на перевал?
Антония задрожала. Базилия была права: убийцы явились сюда.
— Вот этого я не знаю… Понимаете, у нее такое горе… мы не решаемся расспрашивать ее… да она и не выходит никуда…
— Послушайте, мадам… Я журналист. Я хотел бы написать об этой трагедии. Вы не могли бы узнать, была ли мадам Пьетрапьяна на перевале в момент убийства?
Мадам Мурато решила разыграть дурочку.
— А какое это имеет значение?
— Тогда моя статья станет сенсацией. Так я могу рассчитывать на вас?
Чтобы развеять последние сомнения бакалейщицы, Мариус вынул из кармана несколько 100-франковых бумажек.
— Если вы мне поможете, я буду очень вам благодарен…
Антония быстро схватила деньги и спрятала их в карман.
— Приходите сегодня вечером часиков в 11. Я схожу к Базилии, поговорю с ней, а потом расскажу вам все, что узнаю.
— Не слишком ли поздно?
Старуха, хитро подмигнув, прошептала:
— Лучше, чтобы мой муж ничего не знал, а он ложится не раньше одиннадцати.
Заинтригованный инспектор Кастелле, подождав, когда Бандежен уйдет, тоже зашел к Антонии Мурато.
Рассказав комиссару о своем посещении, инспектор закончил:
— Мадам Мурато заявила, что не знает его, что он зашел купить пакетик кофе. Она утверждает, что он ничего не говорил об убийстве на перевале. Но мне кажется, эта старушенция надувает нас.
— Согласен. А вот почему она лжет нам?
— Как только я ушел, она тут же побежала к мамаше Пьетрапьяна.
