Евгений Сухов - Бандитская губерния
Возле стола, ногами к входной двери, лежала владелица дома Марья Степановна Кокошина. Ее правая рука была согнута над лицом, словно она пыталась от чего-то или кого-то прикрыться. Впрочем, то, что от нее осталось, рукою и лицом можно было назвать с большой натяжкой: вся верхняя часть тела настолько обгорела, что и правда более представляла собой уголья, нежели части тела. Такого Воловцов, довольно насмотревшийся в своей жизни всякого, в том числе и трупов, еще не видывал. А вот нижняя часть бедной женщины оказалась совершенно не тронутой…
На столе, прямо над трупом Кокошиной, лежали пустая бутылка из-под керосина и опрокинутая столовая лампа, очевидно, и послужившая источником случившейся беды.
— Кто первый увидел или почувствовал дым из комнаты хозяйки? — спросил Иван Федорович, обращаясь одновременно к городовому и околоточному надзирателю.
— Дворник Ефимка, — первым ответил городовой.
— Это он вас вызвал? — продолжая осматривать труп, задал новый вопрос Воловцов уже конкретно городовому.
— Так точно, — последовал ответ.
— А вас? — Иван Федорович посмотрел на Петухова.
— Что — меня? — сморгнул околоточный надзиратель.
— Вас кто сюда вызвал?
— Тоже дворник…
— Вы дознание с ним уже провели?
— Формально не успел еще, а так, опросил, конечно. На словах. — Ивану Федоровичу показалось, что Петухов слегка оправдывается. — Он на кухне сидит. Вместе с жиличкой Натальей Квасниковой.
— А она вам зачем? — поинтересовался Воловцов.
— Так дворник, как только дым учуял, к ней постучал во флигель. Потом они вместе стали к Кокошиной стучаться. Это Квасникова дворника в участок послала, — вмешался в разговор городовой.
— А он что, сам не мог об этом догадаться? — глядя на городового, спросил Иван Федорович.
— Получается, что не мог, — ответил городовой. — А может, растерялся. Он немного того, — полицейский сделал неопределенный жест рукой. — Сами скоро увидите…
— А с этой Квасниковой вы тоже не успели провести дознание? — искоса посмотрел на околоточного надзирателя Воловцов.
— Не успел, — угрюмо подтвердил тот.
— Но — собираетесь провести? Я так понимаю?
— Собираюсь, — кивнул околоточный.
— А вы мне разрешите присутствовать на ваших дознаниях?
— Ну, это…
— Благодарю вас, — быстро произнес Иван Федорович, не дав договорить Петухову. — Кстати, — обратился он уже к обоим полицейским, — а скоро прибудут врач и судебный следователь?
— За врачом послали, а… судебный следователь… зачем? — удивился Петухов.
— Согласно Высочайшему повелению от первого июля одна тысяча восемьсот шестидесятого года, производством следственных действий занимаются сугубо судебные следователи. Полицейским чинам разрешено лишь проводить дознание с целью выявления подозреваемых в преступлении и снимать с них показания. Вам разве это не известно? — придав голосу официальные нотки, пояснил Иван Федорович.
— Известно, господин Воловцов, однако подозреваемых в этом деле нет и быть не может. Я практически уже раскрыл это дело, — не без гордости произнес Петухов и даже картинно выставил ногу вперед. — Это обыкновенный несчастный случай… Ну, правда, не совсем обыкновенный, — поправился он, — но, вне всякого сомнения, несчастный случай. Поэтому вмешательство судебного следователя, как и ваше тоже, — подчеркнул он, — я считаю неуместным. Чего тут, позвольте вас спросить, расследовать, когда и так все понятно…
— Вот как? — усмехнулся Воловцов. — Вам все понятно? А не изволите ли объяснить мне, господин околоточный надзиратель, на каком таком основании вы построили свое заключение, что перед нами — несчастный случай?
— Да это же очевидно, — довольный, что утрет нос московскому следователю, заявил Петухов. — Пожилая женщина заправляла на столе лампу керосином. Лампу потушить она забыла. Потом нечаянно опрокинула ее на себя, а вылившийся керосин, естественно, вспыхнул. Все произошло чрезвычайно быстро и неожиданно, старушка, мгновенно охваченная пламенем, лишилась чувств, не успев выбежать из комнаты или позвать на помощь. А может, и звала, так стены-то здесь — о-го-го, какие толстенные. И жильцов на втором этаже, кроме нее, нету. — Околоточный закончил говорить и победоносно взглянул на Воловцова: — Чего ж тут может быть непонятного, сударь? К тому же входная дверь в квартиру и, что самое главное, дверь из прихожей в жилую комнату, где произошло несчастье, были заперты изнутри. Это вам в любое время подтвердят дворник Ефимка, жиличка Квасникова и городовой Еременко (городовой при этих словах согласно кивнул). Входная дверь была заперта на английский замок, дверь в комнату — на накидной крюк. Окна тоже были наглухо закрыты. Так что все предельно ясно…
— Да здесь все как раз и не ясно, — в глубокой задумчивости промолвил Иван Федорович. — Вы посмотрите внимательнее. Видите, половые доски возле трупа прогорели насквозь?
— Ну и что? — недоуменно посмотрел на него околоточный надзиратель.
— Как «ну и что»? — едва не возмутился Иван Федорович, подошел к трупу и наступил на прогорелую доску. Доска даже не хрустнула, а мягко подалась под сапогом Воловцова, и нога его провалилась между половицами по щиколотку. — Это ж сколько надо керосина, чтобы пол так выгорел?
— Дерево — материал горючий, — небрежно заметил околоточный, которого ничуть не тронули слова заезжего судебного следователя и уж тем более не заставили изменить собственное мнение.
— Хорошо, — согласился Воловцов. — Доски — материал горючий. А человеческое тело? Посмотрите, как обгорело тело. Ведь и правда до угольев. Она что, не пролила, а вылила на себя керосин, что ли? И не содержимое лампы, а минимум целую бутылку. Как можно пролить на себя и керосин из лампы, и керосин из бутылки аж до самой последней капли? Причем пролить на голову, руки и грудь?
— Ну, возможно, это какая-то форма самоубийства, — нетвердо произнес Петухов.
— Ага, теперь у вас новая версия: уже не несчастный случай, а самоубийство? — с едкой иронией проговорил Иван Федорович.
— А что, такого не может быть в принципе?
— В принципе — может. Но вот еще на что обратите внимание… Лицо и грудь у Кокошиной обгорели напрочь. А вот нижняя часть, от пояса до пят, — совершенно не тронута огнем. Абсолютно не тронута… Как вы это объясните? — Воловцов не стал дожидаться ответа околоточного надзирателя и продолжил: — Если принять вашу первую версию — что это просто несчастный случай, как могла бедная женщина опрокинуть на себя лампу с керосином или бутылку так, чтобы облить себе лицо и грудь? Ведь когда мы случайно обливаемся чем-либо, скажем, чаем или вином, то, в первую очередь, обливаем что? — Он вдруг обернулся к городовому и вопросительно посмотрел на него.
Городовой Еременко, думая, что вопрос московского судебного следователя обращен конкретно к нему, четко ответил:
— Ляжки и… это самое место, — показал он на самый низ живота.
— Верно! — Иван Федорович одобрительно посмотрел на Еременко и снова повернулся к околоточному надзирателю: — Мы обливаем себе брюки и выглядим, будто сходили по малой нужде прямо в штаны. В крайнем случае, если сидим близко к столу, мы обливаем себе живот и нижнюю часть груди. Но не ключицы, заметьте, не руки, не шею, и тем паче не лицо. Далее. — Воловцов сделал эффектную паузу и метнул острый взгляд на Петухова: — Если принять вашу вторую версию, которая подразумевает самоубийство посредством обливания себя керосином и затем поджигания, то тогда как вы объясните столь аккуратное положение тела? Смотрите, на ее юбке даже нет складок. Как она могла так аккуратно упасть, пылая в огне, чтобы на юбке не образовалось ни единой складочки? Да и положение тела очень спокойное, будто она собралась просто полежать на спине и отдохнуть. Мне всегда казалось, что если сжигаемый человек не привязан к столбу и не сидит на колу, то он мечется, бежит куда-то, катается по полу, орет, машет руками, пытаясь сбить пламя, ведь это страшно больно… Вы пытаетесь мне возразить? — заметил некоторое нетерпение Петухова Иван Федорович. — Хотите сказать, что она могла вначале лечь, а потом облить себя керосином и зажечься?
— Именно так, — успел вставить фразу в сделанную Воловцовым паузу околоточный надзиратель.
— Ну, и как вы это себе представляете? Старушка Кокошина ложится на пол, разглаживает юбку, чтобы было все пристойно и аккуратно, потом обливается керосином и зажигается? И лежит неподвижно, стиснув от боли зубы и боясь пошевелиться, дабы не испортить свой облик и не помять юбку? Но это же абсурд!
— Да-а, что-то тут не та-а-ак, — глубокомысленно протянул городовой, став после ответа Воловцову явным его союзником.
— Ты еще тут будешь свои заключения строить, — едва не прошипел Петухов, не собирающийся сдаваться.
