Дик Фрэнсис - Игра по правилам
— Однако в этой «старушке» тоже было полно всяких штучек, — сказал один из мужчин, тот, что помоложе, — но он все убирал в багажник.
Гревил обожал всякие новинки и диковины, у него была постоянная потребность сделать любое обыденное дело как-то необычно. Когда мы встречались, он чаще рассказывал мне о своих «игрушках-безделушках», чем о своей жизни.
— А почему вы спросили о машине? — поинтересовался молодой человек.
На его черной кожаной куртке рядами висели значки, а ярко-рыжая шевелюра блестела от геля. «Потребность в самоутверждении», — подумал я.
— Она может стоять возле его дома, а может — и на какой-нибудь стоянке в Ипсуиче, — объяснил я ему.
— Действительно, — задумчиво сказал он. — Теперь понятно.
На столе рядом со мной зазвонил телефон. После секундной нерешительности Аннет подошла и сняла трубку. Послушав, она взволнованно закрыла трубку рукой и спросила меня:
— Что делать? Это клиент, он хочет сделать заказ.
— У вас есть то, что ему надо?
— Да, конечно.
— Тогда все в порядке.
— Мне сказать ему о мистере Фрэнклине?
— Нет, — безотчетно ответил я, — просто примите заказ.
Она словно обрадовалась, получив указание, и что-то записала. Когда Аннет положила трубку, я посоветовал всем по крайней мере до конца дня, как обычно, принимать и выполнять заказы и, если кто-нибудь спросит мистера Фрэнклина, просто сказать, что его нет и позвонить ему нельзя. Не стоит говорить, что он умер, пока я не свяжусь с его адвокатами, банкирами и прочими и не узнаю положение вещей. Все тут же с облегчением согласились, а мужчина, что постарше, спросил, когда я смогу договориться о замене разбитого стекла, поскольку это было в той комнате, где он работал.
С ощущением вязнувшего в зыбучем песке я ответил, что попытаюсь все уладить. Я чувствовал себя чужим для этого места, для этих людей. Все, что я знал об их работе, было: как найти те два красных камня в коробке с наклейкой «MgAl2О4, Бирма».
В четвертый раз просматривая «желтые листы» телефонного справочника, я наконец дозвонился туда, где мне немедленно пообещали вставить стекло. Вокруг меня жизнь офиса шла своим чередом. Я стал звонить адвокатам.
Они были солидными, выражали сочувствие и готовность помочь мне. Я спросил, не оставил ли Гревил завещания или, что меня особенно интересовало, каких-либо просьб относительно похорон или кремации; если им об этом неизвестно, то не могли ли они подсказать, с кем бы мне посоветоваться, или я должен действовать по своему усмотрению.
В ответ раздалось характерное покашливание с последовавшим за этим обещанием справиться в картотеке и перезвонить, и, к моему удивлению, они свое обещание выполнили.
Мой брат действительно оставил завещание, которое они сами составили по его просьбе три года назад. Они не были уверены, являлось ли оно последним, но это единственное завещание, которое у них было. Они просмотрели его. Гревил, педантично заявили они, не выразил никакой просьбы относительно того, как поступить с его останками.
— Значит, мне... я могу решать сам?
— Разумеется, — ответили мне. — Вы являетесь единственным исполнителем завещания вашего брата. Так что вы обязаны принимать решения.
«Проклятие», — подумал я и попросил назвать имена тех, в пользу кого составлено завещание, чтобы я мог известить их о смерти и пригласить на похороны.
После некоторого замешательства они ответили, что не дают такую информацию по телефону. Не мог бы я приехать к ним в офис? Это недалеко, возле Темпла.
— У меня сломана лодыжка, — извиняющимся тоном сказал я. — Мне стоит невероятных усилий даже перейти через комнату.
— Ой-ой-ой, — засокрушались они. Немного посоветовавшись шепотом, они решили, что не произойдет ничего страшного, если я узнаю все по телефону. Завещание Гревила было весьма лаконичным: он оставлял все, что имел, Дереку Саксони Фрэнклину, своему брату. То есть мне.
— Что? — глупо переспросил я. — Этого не может быть.
Он написал свое завещание второпях, объясняли они, так как улетал в опасное путешествие в одну страну покупать камни. Адвокаты убедили его не улетать, не составив завещания, и он согласился. Насколько им известно, это завещание было единственным.
— Так случилось не по его воле, — бессмысленно сказал я.
Возможно, согласились они: немногие, находясь в добром здравии, собираются умирать в пятьдесят три года. Затем, осторожно затронув вопрос утверждения завещания, они спросили, не будет ли с моей стороны каких-либо указаний на этот счет. Я почувствовал, что увязаю в песке уже по колено.
— Законно ли то, — спросил я, — что в это время компания будет продолжать функционировать?
По их мнению, с точки зрения закона все было нормально. Оставалась необходимость утверждения завещания судом, и, в случае отсутствия более позднего, предприятие становится моим. Если я, в свое время, захочу его продать, то в моих же интересах позаботиться о его деятельности. Поскольку я являлся исполнителем завещания моего брата, моим долгом было позаботиться и о его имуществе. Любопытная ситуация, в шутку сказали они.
Не оценив ее должным образом, я спросил о том, сколько может уйти времени на утверждение завещания.
— Это сложный вопрос, — последовал ответ. — Что-нибудь от шести месяцев до двух лет, в зависимости от состояния дел Гревила.
— Два года!
— Скорее всего шесть месяцев, — мягко утешили они. — Это зависит от чиновников финансового управления, которых особенно не поторопишь. На все воля Божья.
Я заикнулся о том, что мне, возможно, понадобится их помощь с целью возбуждения иска в связи с несчастным случаем.
— С удовольствием, — сказали они и пообещали связаться с полицией в Ипсуиче. А пока — всего хорошего.
Я положил трубку, чувствуя нарастающее смятение. Эта контора, как и любая другая, может по инерции проработать еще недели две, может быть, даже четыре, а потом... Потом я вернусь к своим лошадям, буду тренироваться, готовиться к скачкам.
«Нужно найти менеджера», — подумал я, весьма смутно представляя, как и где начать эти поиски. Наморщив от волнения лоб, Аннет Эдамс спросила, можно ли убраться в кабинете мистера Фрэнклина. Я сказал «да» и про себя отметил, что ее нерешительность может разорить компанию.
— Не мог бы кто-нибудь, — спросил я вслух, обращаясь ко всем сразу, — спуститься во двор и сказать сидящему в моей машине человеку, что я пробуду здесь еще часа два-три?
Джун с озаренным улыбкой лицом вновь выскользнула за дверь и, вскоре вернувшись, сообщила, что «человек» запрет машину, сходит куда-нибудь пообедать, вернется и будет ждать.
— Неужели он сказал все это? — поинтересовался я.
Джун рассмеялась.
— На самом деле он сказал лишь: «Ладно. Перекушу» — и куда-то утопал.
Уходя на обед, она спросила, не принести ли мне сандвич, и я, приятно удивившись, с благодарностью согласился.
— У вас, наверное, болит нога, — озабоченно сказала она.
— Гм...
— Вам надо положить ее на стул.
Джун принесла мне обещанный сандвич и, кладя его передо мной, наблюдала с материнской заботой, как я поднял и опустил ногу, куда она советовала. «Ей, должно быть, не больше двадцати», — подумал я.
В дальнем углу комнаты возле компьютера зазвонил телефон, и Джун подошла к нему.
— Да, сэр, у нас все есть. Да, сэр; сколько вы хотите и какого размера? Сто овальных, двенадцать на десять миллиметров... да... да... да...
Она быстро заложила длинный заказ в компьютер, ничего не записывая, в отличие от Аннет.
— Да, сэр, они будут отправлены сегодня. Условия, естественно, те же.
Положив трубку, она сделала копию заказа и положила ее в мелкую проволочную корзинку. Почти одновременно с характерным звуком заработал факс и вскоре с верещанием отключился. Она оторвала появившийся листок бумаги, тоже ввела информацию в компьютер и, сделав распечатку, положила ее в ту же корзинку.
— Вы все заказы выполняете в тот же день? — поинтересовался я.
— Конечно, если это возможно. Но уж в течение двадцати четырех часов — наверняка. Мистер Фрэнклин говорит, что быстрота — залог успеха в бизнесе. Я помню, как он вечерами оставался здесь один, занимаясь отправкой заказов, когда мы зашивались.
Джун неожиданно вспомнила, что его больше нет. К этому трудно было сразу привыкнуть. Как и раньше, у нее на глаза невольно навернулись слезы, она смотрела на меня сквозь них, и от этого ее голубые глаза казались огромными.
— Его невозможно было не любить, — сказала она. — Я имею в виду, с ним было так приятно работать.
Я даже почувствовал какую-то ревность от того, что она знала Гревила лучше, чем я, но это была моя собственная вина. И вновь оставалось только сожалеть; я остро ощутил горечь утраты.
Подошедшая Аннет сообщила о том, что она уже почти закончила уборку в кабинете мистера Фрэнклина, и я перешел туда, чтобы сделать еще несколько телефонных звонков в относительном уединении. Я сел в роскошное вертящееся черное кожаное кресло Гревила и положил ногу на стул машинистки, который тут же принесла Джун. Обведя глазами комнату — шикарный ковер на полу, глубокие кресла, окантованные карты, такие же, как те, что висели в вестибюле, — я провел рукой по слегка шероховатой черной поверхности огромного стола и почувствовал себя жокеем, а не магнатом.
