Лариса Соболева - Коварство без любви
Она бы с удовольствием продолжила распространяться по поводу дармоедов, но ее прервал Микулин:
– Значит, в сегодняшнем спектакле занята не вся труппа, так?
– Да, десять актеров и технический персонал.
– Я знаю, мне принесли программку.
Ее тонкие, подкрашенные брови взметнулись вверх, но Микулин не посчитал нужным объяснить, почему интересовался количественным составом труппы. А интерес не праздный, если кто-то из незанятых актеров был в театре во время спектакля, само собой, он попадает в круг подозреваемых. Микулин задал следующий вопрос:
– Какие отношения были между Ушаковыми?
– Хм! – Эра Лукьяновна передернула плечами. – Он ушел к другой. Эта другая – наша молодая актриса, она тоже была занята в спектакле. Играла служанку. Должна сказать, он был редким бабником, даже за мной ухлестывал.
«Ну, ты и загнула! – возмутился про себя Степа. – Такой видный мужик не станет ухлестывать за старой обезьяной. У тебя, бабушка, мания величия. А вот служанку я, убей, не помню».
– А она? Я имею в виду, как Ушакова реагировала на его уход?
– Брошенная женщина... – развела руками Эра Лукьяновна, мол, этим все сказано. – Знаете, ей уже было все-таки тридцать семь. Ролей давно не получала, ее выставили на сокращение...
– Кто выставил? – спросил Степа.
– Художественный совет, а профком утвердил. Я к этому не имею отношения, только подписываю приказ. В нашем театре художественный совет решает, кто нужен театру, а кто нет. А она всю свою отрицательную энергию направила против меня, представляете? Бегала в управление культуры, к мэру на прием и замам мэра – жаловалась, что я ее травлю. Смешно, честное слово. И никак не хотела в зеркало посмотреться. Мы не можем содержать богадельню, кто же тогда играть будет? На дворе уже капитализм, развиваются новые отношения. Люди должны перестраиваться, искать другие источники дохода, если не нужны предприятию, а не жаловаться по инстанциям...
Степа припомнил: «О покойниках либо хорошее, либо ничего». Циничная откровенность директрисы покоробила. Вспомнился и актер, тоже порядочный циник, но которого не привлекли к ответственности в свое время. Возможно, в театре засело скопище негодяев, тогда гибель актеров прямо на сцене не должна вызывать ни потрясения, ни удивления. Только в данном случае все же кто-то конкретный бросил яд в кувшин или в бокал, следовательно, привлечь к ответственности можно... нет, нужно!
– Я видел у вас на сцене много немолодых артистов... – начал было Степа.
– А я про что! – не дала закончить фразу директриса. – Вот из-за таких, как Ушакова, мы не можем взять молодых, ставки заняты. И не выпихнешь из театра, у нее, видишь ли, премии, заслуги, которые были когда-то...
– Положим, у нее сейчас ничего нет, – резко оборвал ее Степа. – А враги у них в театре были?
– Еще бы! Вы не знаете, что такое артисты! Это же... они из-за роли загрызть друг друга готовы. До моего прихода у них здесь одни склоки были. Меня и назначили сюда директором только потому, что возлагали определенные надежды. Если уж я не справлюсь, то с ними никто не справится. Тогда театр закрыли бы. А я его вывела из кризиса, при мне он зазвучал...
– С кем конфликтовали Ушаковы? – перебил ее Микулин.
– Я же вам объясняю. Актеры – люди очень странные, непредсказуемые, неуравновешенные. У них то один в друзьях, то другой. Завтра друг уже враг, а другом становится вчерашний враг. Это ж нонцес какой-то.
Помимо «нонцеса» Степу вообще поразила речь Эры Лукьяновны. Говорила она с произношением иностранки из ближнего зарубежья, плохо владеющей русским языком, и неправильно расставляя ударения. Речь никак не соответствовала должности директора русского театра. Подобные погрешности можно услышать на рынке, куда приезжают из приграничных селений крестьяне продать плоды своего труда, но в театре... просто «нонцес какой-то».
– Значит, конкретных людей вы назвать не можете? – уточнил Степа.
– Я думаю, нет, конечно. Я в их связях запуталась, поэтому не забиваю голову. Но ЭТО сделать мог кто угодно.
– А что именно сделать? – прикинулся недогадливым Степа.
– Убить. Не удивлюсь, если и на меня будет покушение. Они ж меня ненавидят, потому что спуску не даю... Привыкли всех директоров и рыжиссеров снимать. Это мне кто-то пакость сделал. Другим способом снять меня не могут – трупы подсунули!
– Почему вы решили, что артистов убили? – снова спросил Степа.
– А что же, они сами на тот свет отправились? Ну я выведу эту гниду на чистую воду! – пригрозила пальчиком директриса. – Он у меня пятый угол найдет! Или она!
Степа, извинившись и сославшись на желание покурить, вышел из кабинета. Он не курит и практически не пьет, просто не терпит бесполезного разговора. Его невероятно заинтриговали смерти в театре, и он, в отличие от Микулина, просто грезил распутать этот клубок. Без экспертиз понятно, что произошло двойное убийство. Отравление. Но обстоятельства, сопутствовавшие сему факту, так сказать, были овеяны флером романтизма. И кто же этот человек, придумавший такой тонкий ход – отравить актеров в то время, когда они по пьесе выпивают яд? Что преследовал? Ведь рассчитал все до мелочей. На сцене и за кулисами масса народу, так или иначе, все проходили мимо кувшина и бокала, значит, вычислить отравителя не представляется возможным, ибо кто угодно мог незаметно бросить яд – тут директриса права. А раз невозможно, значит, вдвое, втрое интересней распутывать. И сейчас Степа был занят тем, что гадал, кому же из следователей попадет дело, от этого зависит, сможет ли Степа поучаствовать в раскрытии преступления. А Микулин что – опросит, заведет дело, которое потом сдадут в прокуратуру, и все. Хочется, очень-очень хочется покопаться...
5
Сбежав по ступеням со второго этажа в полутемное фойе, Степа задержался у портретов, развешанных по стенам. Вот они – артисты крупным планом. Лица у одних нарочито беззаботные, у других важно-серьезные, у некоторых загробно-фатальные, а у кого и философически умные. Да, на фотографиях, показалось Степе, не суть запечатлена. Очевидно, сидя перед фотообъективом, актеры тоже играли роли, играли тех людей, какими желали бы быть на самом деле. Вон и Клавдия Овчаренко счастливо улыбается, искрится вся, по фотографии не скажешь, что перед тобой заурядная пьяница.
Здесь же, в фойе, на стендах развешаны и снимки сцен из спектаклей. Степа, приблизившись насколько возможно к стендам, внимательно изучал фотографии, пытаясь узнать знакомых артистов. Роли, роли, роли... Это же не настоящие люди, а выдуманные образы. Какие они на самом деле? Тут-то и мелькнула интересная мысль...
– ...и нас поодиночке, – услышал Степа обрывок фразы и притаился. Это был женский, довольно высокий голос.
– А что ты предлагаешь? – тихо произнес мужской, басовитый голос. – Опять ее снимать? Бесполезно.
– Я считаю, надо писать, – вновь сказала женщина.
– Куда? Кому? – безысходно вздохнул мужчина. – Уже писали, по инстанциям ходили, жаловались... А!
– Президенту писать надо, – настаивала женщина. – Собрать все факты, документы и отправить. У меня есть отдельная тетрадка, там все номера приказов и их содержание переписаны. Я все продумала. Отправлять надо с нарочным, чтоб письмо бросил в Москве. У нас, я точно знаю, корреспонденция в Москву проверяется прямо на почте, потом письма в высшие инстанции изымаются. А в письме надо написать, что с нами расправляются уже физически. Только нужно убедить всех, чтоб подписали.
– Со всего театра ты не соберешь подписи. Боятся люди.
– Сколько соберем. Не сидеть же сложа руки! Повторяю: нас прикончат.
– Да понимаю... – протянул мужчина, затем помолчал. – У президента без нас забот полно. И ты же не напишешь в письме, что Эпоха мокрушница? Нас привлекут за клевету.
– А я и не собираюсь писать, что она отравила Ушаковых, – возразила женщина. – Но она создала моральный климат в коллективе, способствующий этому. Прости, но совершены убийства, от них не открестишься. Если хочешь знать мое мнение, то Эпоха запросто могла подсыпать яд в бокал.
– Знаешь, Люся, ты того... – басовитый голос поменял окраску, стал вполне нормальным баритоном. – Ее в театре не было.
– Зато ее альфонс был! Не улавливаешь? Он проходил в свой бункер через сцену перед началом спектакля, а потом вышел тем же путем в антракте, кувшин и бокал уже стояли на реквизиторском столе. Ленка Ушакова с ним и с Эпохой на ножах была, Виталька Ушаков хоть и не воспылал страстью к мощам, но в последнее время лебезил. Для нашего альфонса это повод. Или мотив, называй как хочешь. Да он всех пришьет, кто посмеет оторвать от него Эпоху. Ты припомни, где он служил и за что медаль получил! Единожды убивший, убьет и вторично. Вот посмотришь, я окажусь права.
– Не знаю, может, и так... А я давно не пью и не ем на сцене. Брезгую. У Олимпиады мыши в цехе, моя Катя видела не раз. Предупреждала Олимпиаду: сделай санитарную обработку! Нет, ей все некогда.