Татьяна Степанова - Яд-шоколад
Мещерский рассказывал взахлеб — он несказанно обрадовался тому, что Катя расспрашивает о Драгоценном, что они наконец-то пересилили обоюдное упрямство и гордыню и пообщались по телефону. От него распухшая от слез Катя узнала и про прыжок с парашютом, и про вулкан, и про джунгли, и про сломанные лодыжки. Мещерский все токовал как тетерев про троянского Энея и его отца на закорках, а Катя спрашивала:
— Кто там с ним? Что за девица?
— Нет никакой девицы! — горячо заверял Мещерский. — Чугун там с ним, он над ним как орлица над орленком… теперь он, а раньше Вадька его выхаживал… Я их видел в прошлом месяце в Женеве. Чугун совсем спятил на почве отцовской любви. Дошел до того, что справки наводит — нельзя ли Вадьку официально усыновить. Это такого-то лба в таком возрасте! Прыжок этот с парашютом они вместе затеяли. Они неразлучны. Чугун сначала на ходунках ходил после клиники, потом с костылями, а теперь и Вадька-обормот со своими лодыжками на костылях. Чугун там с ним, в больнице, они скоро улетят опять в какой-то монастырь ноги Вадькины лечить. Чугун волноваться начинает, когда Вадьки пять минут в комнате нет. Он совсем старый, Катя… у него, кроме Вадьки, никого нет в целом свете. Ты должна это понять. Эней и его отец.
Не хотела Катя ничего этогопонимать. Ах ты, какая же тоска на сердце…
Способ борьбы с этой грызущей тоской лишь один — работа. Работа, что поглощает тебя без остатка. Интересная. Чтобы это стало как наркотик, как наваждение. И заглушило все — и ожившую память, и тупую душевную боль.
И эта статья для журнала МВД. Сложная статья, с которой придется повозиться… она пришлась так кстати, так вовремя в горький час.
Но как объяснить это полковнику Гущину, чтобы он понял и не стал, упаси бог, ее, Катю, жалеть?
— Мне очень нужно написать эту статью, Федор Матвеевич, — сухо сказала Катя. — Я давно собиралась, обдумывала эту тему. Семья маньяка… Сколько было случаев в практике с серийными убийцами… Так вот, всегда семья, родственники — родители, жена, братья, сестры, они все отрицают. Говорят потом на следствии, что они ни о чем не подозревали никогда. И я на примере семьи Шадрина хочу доказать обратное. То, в чем я абсолютно уверена. Семья маньяка всегда знает о нем то самое главное, что неизвестно другим. Семья знает и об убийствах, которые он совершает. Потому что после убийств он приходит с этимдомой к своим родным. А это не скроешь. И дело не только в одежде и обуви, которые потом приходится отмывать от крови, от грязи. Сам его облик после убийства, эта аура, которая его окружает — аура смерти, он пахнет смертью, он смердит… Они — все его родные, они не могу этого не чувствовать, не замечать.
— Семья Шадрина… ты знаешь, кто его семья? — спросил Гущин.
— Да, это есть в короткой информационной справке. Мать, отец, брат и сестра.
— Пацану десять, сестренке двенадцать. Из-за них, собственно, эта семейка и попала под программу защиты свидетеля. Ведь детям еще целую жизнь жить. А с этим как жить, с такой фамилией? В общем, мы все, совместно с прокуратурой, с комитетом по делам несовершеннолетних, решили, что семья воспользуется патронатом программы защиты свидетеля по полной — смена фамилии, адреса, замена паспортов… Ну и так далее, — Гущин посмотрел на Катю. — А ты что же, в статье все это собираешься раскрыть? Наизнанку вывернуть?
— Я не стану указывать ни настоящей их фамилии, ни адреса. Это же громкое дело, но оно закрытое. Федор Матвеевич, я тогда в отпуск уехала. А это случилось все за один месяц — убийства, потом вы его задержали в Дзержинске. И все — тайна. И суд был в закрытом режиме, никакой информации.
— Когда его задержали, сразу стало известно, что он психически больной. Что толку звонить во все колокола, когда эксперты сразу сказали — невменяем. Не ведал, что творил, а сотворил такое… Три недели весь юго-восток Москвы, наши районы, области как в кошмаре — где, когда проявит себя опять? И Шадрин себя проявил, да так, что… До сих пор, как вспомню картину места происшествия, меня тошнит. А ведь я тридцать лет служу, много чего повидал.
— Я читала только короткую справку — приложение, — сказала Катя. — Мне нужно ваше разрешение на использование материалов ОРД и дела из архива.
— Семья Шадрина всегда отрицала, что они знали о совершенных им убийствах. Мать и отец заявляли это на следствии не один раз.
— Они лгали, Федор Матвеевич, — убежденно парировала Катя. — Да вы и сами в этом уверены. Они и вам, и МУРу, и следователю лгали. Тем более что Шадрин — психически больной, такие ничего ведь не могут скрыть. Они его просто жалеют. Они жалеют своего сына-маньяка.
— И как же, интересно, ты собираешься добиваться от них правды?
— Ну, для начала я просто с ними встречусь, погляжу на них, побеседую, — Катя пожала плечами. — У меня еще пока нет четкого плана. Отказаться со мной говорить они не могут. Программа защиты свидетеля обязывает их к сотрудничеству с нами. Они подписали все документы, они дали свое согласие. Так что разговор мы начнем. А там увидим. Я стану, как обычно, задавать вопросы и ждать ответов на них. Я же криминальный репортер, не забывайте.
— Я никогда об этом не забывал, — Гущин кивнул. — Но и ты не забудь вот о чем. Это дело попало под колпак секретности не только потому, что Шадрин психбольной и невменяемый. Знаешь, что там случилось тогда, в мае, два года назад?
— Да, слышала разговоры в управлении. Наша сотрудница из Дзержинского УВД погибла при его задержании.
— Марина Терентьева, лейтенант, в отделе кадров она работала. Да, так мы написали в рапорте и во всех официальных документах — погибла при задержании, при исполнении служебного долга. Но все было не совсем так.
Катя внимательно посмотрела на Гущина — больной, простуженный, мрачный.
— А как, Федор Матвеевич?
— Она стала его четвертой жертвой. И это произошло не при задержании. Его задержали через два дня. Лейтенант Терентьева… она просто возвращалась домой в тот вечер, и он на нее напал, так же, как и на остальных. Сотрудник полиции — жертва маньяка, которого ловят все правоохранительные органы столичного региона… Мы посчитали, что это не подлежит огласке в том виде, в каком есть. Он растерзал ее как бешеный зверь, нашего лейтенанта, коллегу… Она не смогла себя защитить. Да и никто бы не смог. Но поди объясни это обывателю. Тогда в мае такие жуткие слухи гуляли от Вешняков до Люберец, от Рязанки до Дзержинска, мы не знали, как успокоить народ, население. А если еще выплыло бы, что его очередная жертва сотрудник полиции, такое бы началось… Люди решили бы — раз уж полиция себя от него защитить не в состоянии, то что уж нам делать, вооружаться, что ли? Ведь он намеренно это сделал — выбрал ее, Терентьеву, потому что она носила погоны. Вменяемый он там или нет… он сделал это нарочно, чтобы показать нам — с кем мы имеем дело.
Катя ждала, что он скажет что-то еще, продолжит, но Гущин умолк. Видимо, считал, что сказал достаточно — имеющий уши да услышит, имеющий разум — поймет.
— Какая теперь у них фамилия, у семьи? — спросила Катя после долгой томительной паузы.
— Все еще собираешься об этом деле писать?
— Да. Предельно корректно, Федор Матвеевич. В этом я даю вам свое слово.
— Его родителям заменили паспорта, брату и сестре свидетельства о рождении. У них теперь у всех девичья фамилия матери — Веселовские. Хороша фамилия для семьи Майского убийцы? Четыре жертвы за неполные три недели в мае.
— Они уехали из Дзержинска? Далеко? Я возьму командировку, хоть в Мурманск. Я уже договорилась со своим начальством.
— В Мурманск ехать не придется, — сказал Гущин. Он грузно поднялся из-за стола, открыл сейф, достал оттуда тоненькую красную папку, а также компакт-диск. — До Косина ты и на автобусе доедешь прекрасно.
— Они переселились в Косино?
— Черное озеро. Вот здесь их фамилия, номера паспортов, адрес и телефоны.
Катя открыла красную папку — всего два подшитых документа с гербовой печатью.
— Но сначала посмотри вот это, — Гущин вручил ей компакт-диск. — Это видео с похорон лейтенанта Терентьевой. Перед тем как начнешь писать статью, тебе полезно это увидеть.
Глава 6
Лекция
Лекция получалась немного сумбурной — так всегда, когда в аудиторию набивается слишком много студентов.
Аудитория в старом здании Московского университета с огромными окнами прямо на Моховую улицу. Белые широкие подоконники, белый мрамор, скрипучие старые ступени, потемневший дуб панелей.
И сам воздух здесь какой-то особый, да, конечно, очищенный мощными кондиционерами, но все равно терпкий, пьянящий как вино.
Золотые пылинки в лучах закатного солнца…
Запах воска, запах дерева, аромат духов, которыми пользуются студентки.
