Владимир Шитов - Собор без крестов
додумаешься. Не зря же сам Лапа с уважением отзывался о Бороде: «Борода не кубышка, а голова!», и при этом
многозначительно поднимал вверх указательный палец правой руки. На основании чего Лапа сделал такой
вывод, что его связывало в прошлом с Бородой, тот на эту тему не распространялся, а поэтому для Виктора
осталось тайной.
Мысли его перескочили к следователю Подроманцеву Валерию Игнатьевичу, приступившему к
расследованию его уголовного дела.
С ним они ездили на осмотр места происшествия, но осмотр ничего не дал, кроме того, что они установили
точное место преступления.
Виктор был благодарен следователю Подроманцеву за то, что тот не добивался от него признания в
убийстве, за его тактичность.
Выписывая ему протокол задержания в порядке ст. 122 УПК РСФСР, Подроманцев заметил:
— Я сейчас не могу вас ни в чем обвинить, но имею основание подозревать в совершении преступления, а
это не одно и то же. Поэтому только будущее поможет ответить на вопрос обоснованности вашего задержания. Я
могу вас заверить, что если вы невиновны, как утверждаете...
— Да, я так утверждаю и буду утверждать, — перебив следователя, заявил Виктор.
— ...то мне придется извиниться перед вами за необоснованное задержание. Извинение примете? —
улыбнувшись, закончил следователь.
— Приму, — серьезно ответил Виктор.
Сейчас же, находясь в камере, Виктор подрастерял свои искорки надежды и с горечью констатировал:
— Не видать мне свободы, как своих ушей.
Он хотел посмотреть на наручные часы, но, вспомнив, что они у него изъяты при задержании, опустил руку.
«Надо налаживать свою жизнь по-старому, отработанному графику», — подумал Виктор, умащиваясь спать
на жестком полу.
Илларион Константинович утром проснулся от назойливого телефонного звонка. Он так любил утром
поваляться в постели, поэтому ранний подъем испортил ему настроение.
Нехотя подняв телефонную трубку, он услышал голос Камалетдинова Федора Исмаиловича по кличке Цыган, который взволнованным голосом просил разрешения на встречу.
Цыган по мелочи беспокоить не будет — и Борода разрешил ему прийти к себе.
Когда Цыган пришел к Бороде домой, тот был, как всегда, собранным и спокойным.
— Ну давай, рассказывай, чего ты старика в такую рань поднял?
— Золотой так кольнул бабу, что она коньки в больнице откинула.
Борода удивленно вскинул брови:
— Его, шакала, просили пощекотать, а не убивать. Какой был договор, знаешь?
— Знаю! Пощекотать! — обескураженно подтвердил Цыган.
— Давай, рассказывай, как получилось.
— Как получилось, я не знаю, к Золотому не пойдешь.
— Правильно мыслишь, — похвалил его Борода. — Что разнюхал?
— Был в больнице и убедился, что мокряк налицо. Золотой бабе ножом перебил какую-то крупную артерию, пока ее везли в больницу, она кровью истекла.
— Спасибо за сообщение, а теперь заодно расскажи, как дальше будем жить и что делать?
— Я не знаю, — растерянно ответил Цыган.
— Я твоего Золотого утопил бы в золоте, что находится в параше. Ты мне все сказал?
— Сарафана посадили по подозрению в убийстве.
Борода обессиленно шлепнулся в кресло и, обхватив голову руками, глубоко задумался. Его мысли были
заняты поисками выхода из создавшегося положения. Посмотрев на огромную фигуру Цыгана, заполнившую весь
дверной проем, Борода подумал: «Плохо, что с излишками веса человека количество мозгов не увеличивается».
— Придешь ко мне в 22 часа, тогда и продолжим беседу. Мне же надо твои задачи обмозговать кое с кем.
Может быть, и найдем нужное решение.
Проводив Цыгана, устало подумал: «Они меня такими новостями в гроб загонят. Мне приходится с ними, в их
интересах и за них играть. Вот и сейчас. Зачем было наводить туман на беседу — кое с кем! — тогда как этим
«кое-кем» постоянно является одно и то же лицо, адвокат Петр Семенович, который за свои консультации
требует и соответствующую плату.
Встречей с адвокатом Борода остался доволен, несмотря на материальные издержки. Петра Семеновича он
знал не только как эрудированного юриста, но и как человека, который умеет хранить чужие тайны.
Кроме консультации, Петр Семенович, уже знавший о гибели Соколовой, сообщил ему случайно услышанный
в РОВД разговор следователя Подроманцева с начальником следственного отделения Власовым. Из их
разговора он понял, что завтра утром будет произведен повторный осмотр места происшествия с целью
отыскания орудия преступления, которое преступник мог там обронить.
Почерпнутая информация дала работу его фантазии. Он сразу вспомнил о хранящемся у него дома ноже
Сарафана, и злорадная идея захватила и увлекла его.
Вечером Борода сходил на место происшествия и там выбросил нож Сарафана, предварительно испачкав
его в крови потерпевшей, которой было в траве еще предостаточно. Нож он бросил за забор, в огород, на
свободный от травы участок.
Если так случилось, так почему не проучить Сарафана за выбрыкивание с помощью самой милиции?
Убедительно и недорого.
Сарафан не дурак, должен принять его условия, а если нет, то, кроме как на себя, ему пенять будет не на
кого.
Вспомнив Петра Семеновича, Борода с уважением отметил: «Ну и прохвост, умеет работать на два фронта, угождая и вашим, и нашим», обретя прежнее спокойствие и уверенность в себе.
В дом к Бороде вечером пришел Цыган. Посмотрев на свои наручные часы, он с удовольствием заметил:
— Опаздывать не любим.
— Вы всегда спешите, дорогой мой, — начал с придирки Борода, — если бы Золотой не поспешил и серьезно
отнесся к чепуховому поручению, нам не пришлось бы сейчас пыхтеть.
«Какой барин не ворчит на своих работников, — подумал беззлобно Цыган. — Но расхлебывать эту кашу
придется тебе», — подытожил он.
От такого вывода Цыгану стало легче, на нравоучения Бороды он решил не отвечать и скучающе стал
посматривать по сторонам комнаты, давая понять, что пора переходить к деловому разговору. Борода его
правильно понял и без вступления заговорил напрямую:
— Найди Жору и передай ему мой приказ. Он должен совершить мелкое хулиганство, учти — мелкое, а не
такое, как с подругой Сарафана. Пускай какого-нибудь фуфлыжника при «мусорах» обматерит. Нам надо, чтобы
его посадили на 15 суток за мелкое хулиганство в КПЗ, или, как ее сейчас называют, в ИВС. Мелкие хулиганы
занимаются раздачей пищи по камерам задержанных и арестованных. Он должен пробиться в группу
раздатчиков пищи и сказать Сарафану о нашем предложении. Если тот поумнел и согласен к нам вернуться, то
мы поможем ему освободиться. Если он скурвился окончательно, тогда пускай пыхтит там, пока не надоест.
Слова Бороды для слуха Цыгана были неожиданными, но вместе с тем звучали приятней любой музыки. Он
убедился, что хозяин своих, даже отколовшихся членов, не бросает в трудную для них минуту. А Сарафана он
давно знал, дружил с ним, и поэтому его судьба ему была не безразлична. Сейчас он вносит и свою лепту в
спасение Сарафана. Считая поручение Бороды не сложным и не опасным, но престижным, Цыган предложил:
— А может быть, мне самому вместо Жоры за него взяться?
— Тебе другая работа найдется, — недовольно поморщившись, возразил Борода.
Считая данный вопрос решенным, Цыган спросил:
— Как мы узнаем о решении Сарафана по нашему предложению?
— Ответ мы получим через Жору, а если Жору не будут выпускать на работу с другими хулиганами, то пускай
тогда Сарафан, когда его привезут к прокурору на санкцию, что-нибудь крикнет. «Не виновен. Не толкайте, гады!»
Короче, если соскучился по свободе, то найдет, что крикнуть. Его крик будет для нас сигналом о его капитуляции.
Как мы осуществим его освобождение — это моя забота.
Слушая Бороду, Цыган не заметил, как улыбнулся, показав красивые крупные зубы, как бы точенные из
слоновой кости.
Благожелательно настроенный Борода заметил ему:
— Ты зубы-то не скаль, иди крутись и без результатов ко мне не являйся.
Оставшись один, Борода задумался. От природы вдумчивый, изобретательный, при цепком уме, употреби он
его на благо общества, Борода мог достигнуть больших высот в служебном положении, но его способности были
направлены вразрез интересам общества.
Прожив до старости, он не думал и не желал перестраиваться, тем более что удача ему не изменяла. Он
счастливо избегал ударов карающей силы закона, каждый раз подставляя под него кого-нибудь из членов своей
«семьи». Его совесть при этом не страдала, так как свои потери он относил к издержкам производства, а они
