Дом - Матс Страндберг
Рита решительным шагом идет туда. Телевизор включен. На экране рядом с обнаженным трупом женщины сидят на корточках полицейские, в синем свете по комнате пляшут тени. Рита включает лампу на потолке. Никого! Смотрит за диванами, больше здесь негде спрятаться. Раздраженно нажимает на кнопку, и телевизор с треском выключается. Должно быть, какой-то шутник из других отделений. Это не может быть кто-то из стариков. Они бы не успели убежать. Рита выключает свет и уходит. Тщательно следит за тем, чтобы выглядеть спокойной и собранной на случай, если на нее смотрят. Она успевает сделать лишь несколько шагов по коридору, как из комнаты отдыха снова доносятся громкие голоса.
В квартире Г7 Улоф лежит, натянув одеяло до самого подбородка. Он дрожит во сне, как будто мерзнет.
В квартире Г8 Вера закрывает уши. Но голос, который она слышит, доносится не извне. Ты должна быть готова, приказывает он. Не слишком рано, но и не слишком поздно. Скоро.
Ну все, хватит, громко говорит Рита и снова кладет пульт дистанционного управления на журнальный столик. Она уверена, что те, кто ее разыгрывает, прячутся за углом в коридоре А, но она не собирается их искать. У них наверняка есть еще один пульт, думает она. Здесь же везде одинаковые телевизоры. Вот как они это делают. Она вытаскивает шнур из розетки. Пусть теперь попробуют. Рита возвращается в коридор Г, высоко подняв голову. Каждой клеточкой тела чувствует, что за ней наблюдают. Наверняка это Адриан или кто-нибудь еще из сопляков. Она возвращается к квартире Г6. В последний раз прислушивается к звукам в конце коридора, а затем нажимает на дверную ручку. Открыв дверь, она сразу слышит слабый лязг изнутри квартиры. Но когда она заходит в комнату, Моника крепко спит. Бортик кровати слегка подрагивает. В пазу звенит развинченный болт. Рита кладет руку на холодный металл бортика, и вибрации сразу прекращаются. Моника открывает глаза. Они совершенно белые, как сваренные вкрутую яйца, которые воткнули в череп. Рита вскрикивает. Это всего лишь оптический обман, ты же понимаешь? – мягко говорит Моника. Она моргает, и глаза снова становятся обычными. Чего только себе не вообразишь. Ты становишься такой же, как мы. Я чувствую это по запаху. Твой мозг совсем прогнил.
В комнате отдыха опять работает телевизор. Воздух насыщен электричеством.
В комнате для персонала снова и снова звенит микроволновка.
Тебе дорога сюда, к нам, говорит Моника, смеясь, и от ее хриплого кудахтанья в животе у Риты все переворачивается. Сукди будет менять тебе подгузники. И все твои коллеги будут знать, что тебя никто не любит, потому что никто не будет тебя навещать. У тебя будут только я, Петрус, Виборг и остальные, а потом ты умрешь.
Юэль
– Ты отдаешь себе отчет, что мы вообще это обсуждаем? – спрашивает Юэль.
Нина мотает головой. Кажется, она уже немного пьяна. Наверное, не привыкла пить. Самому ему, наоборот, не удается опьянеть, как бы того ни хотелось.
– Это как бы… Моника, – говорит Нина. – Она же никогда дурного слова ни о ком не говорила. А теперь…
Она сбивается.
– Может, именно поэтому… – Юэль наполняет стакан. – Может, она столько всего носила в себе все эти годы, что теперь это выходит наружу.
– Деменция не так работает.
– Но это же не деменция. Или не только она. Разве нет?
Нина пожимает плечами. Пытается казаться равнодушной, но безуспешно.
Юэль смотрит прямо на нее. Не хочет видеть гостиную у нее за спиной. Дверь в мамину спальню приоткрыта.
Ему показалось, что раньше этим вечером он слышал звуки, идущие оттуда.
– Мне жаль, что тебя в это втянули, – говорит он. – То есть я, может, и заслуживаю, чтобы мама набрасывалась на меня… Но ты ведь не имеешь к этому отношения.
Юэль растерян – в глазах Нины сверкает злоба.
– Ты действительно не понимаешь? Когда ты уехал, я просто исчезла. Бросила ее после всего, что она для меня сделала.
Он молча смотрит на нее.
– Моника была мне как мать, – продолжает Нина. – Мне есть за что ее благодарить. Но я никогда этого не делала. И теперь она мстит.
Сквозь взрослую Нину Юэль видит Нину-подростка. Словно два слоя лежат один на другом.
– Ты чувствовала себя настолько виноватой? – спрашивает он.
– Да. Конечно.
– Прости. Я не знал.
– Да, не знал. Ты не понимал тогда и никогда не поймешь. Ты всегда воспринимал свою мать как должное.
– Нина…
– Если бы в Стокгольме не сложилось, ты всегда мог вернуться домой… к Монике… А мне было некуда возвращаться.
В голосе Нины больше не слышится злобы. Скорее, задумчивость. Будто она осознает все это в тот момент, когда произносит эти слова.
Но теперь Юэль злится:
– Я не мог вернуться. Если ты не заметила, то знай: ничего у меня не сложилось, и я здесь почти не появлялся, потому что не хотел, чтобы во мне видели гребаного лузера…
– Но я была лузером. По-настоящему. Ты никогда не понимал, что этим-то мы и отличались. – Нина снова сбивается, беспомощно смотрит на Юэля. – Я понимаю, что здесь тебе было очень тяжело, люди тут жутко недалекие, но вместе с тем я чувствую… С тобой вечно сюсюкались, совали тебе в руку ведерко и лопатку… и все такое. У тебя здесь все было надежно, даже если ты этого не хотел. Тебе никогда не пришлось бы оказаться на улице, ты мог вернуться домой. А у меня такой роскоши не было.
Юэль открывает рот, чтобы ответить, но не знает, что сказать, и закрывает его снова.
Они смотрят друг на друга.
– Ты и правда только что сказала про ведерко и лопатку?
Нина хихикает:
– Похоже на то. Не знаю, откуда это взялось. Я даже не знаю, о чем говорю. Это было неправильно.
– Тебе не надо чувствовать вину перед мамой, – говорит Юэль.
Нина отводит глаза:
– Наплевать. Это уже не важно.
Теперь стало так много того, что Нина считает неважным. Она отстраняется. Как и Юэль. Только другими методами.
В возникшей тишине он косится на дверь в мамину спальню. Там пусто. И лампы горят не мигая.
Он понимает, что всегда думает об этой комнате как о маминой спальне, но когда-то это была их общая с папой спальня.
Папа.
Юэль отпивает виски, чтобы отогнать холод, разливающийся по телу.
Нильс ждал меня.
Воспоминания сменяются внутри него, образуя новый рисунок.
Нильс последовал со мной, но ему тяжело оставаться здесь на земле. Его не
