Игорь Христофоров - Бой без правил (Танцы со змеями - 2)
- А что вы скажете по этому поводу? - спросил появившийся на экране комментатор у милицейского генерала.
- Я возмущен!.. Когда преступники маскируются под наших работников...
- Я не об этом. Смотрите: среди бела дня, на оживленной трассе... Восемь трупов, один - тяжело ранен...
- Восемь трупов! - фыркнул генерал. - Чему вы удивляетесь? В стране ежедневно погибают в разборках, при подрывах и в результате работы заказных убийц, то есть киллеров, три-четыре человека. Большая часть этих потерь - в столице. Восемь - это всего лишь двойная норма, но она, поверьте, на статистику не повлияет...
Майгатов вздрогнул от звонка. Ожидание его он загнал так далеко внутрь, что, когда до слуха дошел резкий звук телефона, дрогнуло сердце.
В три прыжка долетел до кухни, сорвал взмокшими пальцами трубку, а из нее раздалось бодрое:
- Юрка, привет! Это я - Мишка! Слышно нормально?
- Нормально. А чего ты волнуешься? С Луны, что ли, звонишь?
- Не-а. Дальше - из Шереметьево-2.
Две расстрелянные иномарки тоже ехали в этот аэропорт.
- А что... что ты там делаешь?
- Через час с копейками улетаю в Эмираты. Шоп-тур. На все "бабки" часы хочу закупить. У них "гонконг" идет по баксу за штуку, у нас - по пять. Улавливаешь? Надо успеть до начала следующего года пять-шесть раз обернуть сумму.
- Почему именно до начала? - спросил Майгатов, хотя ему это было вовсе неинтересно. Просто Мишка дал паузу именно для этого вопроса и получил его.
- Газеты читать надо. С первого января девяносто четвертого будет полностью либерализована внешнеэкономическая деятельность. Ты пойми: уголь, древесину, цветмет, чермет и прочее можно будет гнать за "бугор" без лицензии! Золотое дно!
- Решил всю Россию вывезти? - мрачно пошутил он.
- Не-е. Всю не получится. Уже половину вывезли, - сокрушенно вздохнул Мишка. - Сбил ты меня!.. Я ж звоню по другому поводу. Квартиру, где ты сейчас, я больше не снимаю. Хозяин, правда, на родину предков, в Израиль, укатил, но я с его мамашей рассчитался. До конца своего отпуска можешь там пожить. "Видак" мой себе забери.
- А сумка? - вспомнил Майгатов. - За телевизором - твоя сумка с этими...
- Пусть остается. Хрен с ней. Мне культи уже без надобностей. Теперь бы, Юра, крылья где достать, чтоб быстрее перемещаться...
- Второй раз? - хмуро спросил Майгатов. Перед глазами стояло злое, недовольное лицо Степных.
- Что - второй раз?
- Одно и то же второй раз начинаешь? А не собьют в полете?
- Знаешь, Юрочка, я теперь меченый. А за одного битого, как ты знаешь, двух небитых дают... И учти: из того, что я наработаю, половина всегда твоя. Запомни это... Ну, все, я побежал...
Рука с облегчением положила трубку. И только теперь Майгатов понял, что Лена уже никогда не позвонит. Не сможет этого сделать и он. Эдуард, призраком стоявший между ними, остался и теперь, когда он погиб.
Грубо, резко, нагло заверещал дверной звонок. Майгатов задумчиво прошел в прихожку, хотел открыть сразу, но что-то заставило его наклониться к "глазку". На площадке выгнутый оптикой стоял лысый мужчина. Майгатов всмотрелся в него и узнал продавца из магазина, у которого они с Мишкой брали напрокат костюм, а потом и норковую шубу для Лены.
Открывать не хотелось. В наглой жующей физиономии продавца читалось только одно: где-то пронюхал, что Мишка съезжает с квартиры, и теперь приперся за каким-нибудь долгом. Майгатов сунул руку в карман джинсов, нащупал там несколько сложенных пополам купюр и все-таки распахнул дверь.
- Здрра-асьти! - поприветствовал лысый продавец Майгатова чуть ли не как лучшего друга. - Попросили передать, - протянул книгу в черной обложке.
- Мне? - удивился Майгатов, хотел открыть том и только после неудачной попытки понял, что в руках у него - видеокассета.
- Ага. Мужик один просил передать. И вот чтоб точно в это время, сощурился на часы. - Просил, чтоб до минуты точно. О-о! Так и передаю... Мужик еще сказал, что звонил тебе, но никто не открыл.
- Я в магазин ходил. - Раскрыв черный футляр, он вынул из него кассету и пытался отгадать название фильма на белой вклейке, но полустертая ластиком карандашная надпись не прочитывалась. - А что это?
- Не знаю. Он сказал, что это - от Иванова.
- От кого? - побелел Майгатов.
- От Иванова, - бесстрастно повторил лысый продавец, для которого эта фамилия ровно ничего не значила. - Ну, я почапал, а то перерыв заканчивается, - перегнал комок жвачки с одной щеки за другую, сплюнул густым пенным комком на бетонную площадку этажа и вразвалку понес вниз свою отполированную лысину.
Рука сама захлопнула дверь. Сердце молотило так, словно он пробежал километр.
Мишка только однажды показывал ему, как включать видеомагнитофон и просматривать видеокассету, но он запомнил сразу. Черный ящик проглотил послание Иванова, дрожащий палец утопил кнопочку на пульте, и уже через несколько секунд просмотра удивление расширило глаза Майгатова.
На старом кинескопе "Рубина" с уже севшими, размытыми красками разворачивался и без того мутный, подернутый дымкой фильм ужасов. Гробы, мертвецы, кости. Что хотел этим сказать Иванов? Камера ползла по жуткому ночному кладбищу, пока из одной из разверзнувшихся могил не высунулось чудище с пустыми глазницами и космами волос, растущих прямо из голой кости. Оно оскалило щербатый рот и предложило Майгатову гундосым голосом переводчика свою могилу.
И тут же чернота стекла с экрана. Кладбище с могилой, которая звала в себя страшной бездной, рухнуло вниз, к полу, а в телевизоре появилось лицо... Степных.
- Я буду рад, если ты меня испугаешься больше, чем предыдущих кадров, - с привычной хрипотцой обратился он к Майгатову. - Мой человек не соврал. Эта пленка действительно от Иванова. Это он звал тебя в могилу. Он уже там, на кладбище, а твое место, как ты понял, уже подготовлено...
Неужели он остался жив? Но ведь не для него одного, ведь на всю страну крутили пленку с места убийства. Значит, запись сделана еще до их отъезда в Шереметьево-2. И поверить в то, что с ним разговаривает уже мертвый человек, было трудно лишь по одной причине: Майгатов еще не привык к тому, что "видак" если что-то и показывает, то показывает тебе одному. Все происходящее на экране он и теперь воспринимал как трансляцию из Останкино.
- Ты слишком далеко залетел, альбатрос. А буря крепчает. У океана своя мораль, у тебя - своя. Они не совпадают. В том мире, который мы строим, нет места для таких, как ты. Неужели ты до сих пор не понял, почему люди распяли Христа?.. Потому что он мешал им жить по тем законам, которые им были выгодны и приятны. Ты, правда, мешаешь не всему человечеству, а только мне, но таких, как я, - тысячи. Значит, ты мешаешь очень многим. Ты мешаешь будущему...
"Просил, чтоб до минуты точно..." О чем говорил лысый продавец? Чтоб пленка оказалась у Майгатова точно в это время?
Степных своими мутными, навыкате, глазами гипнотизировал его, как удав - кролика. А сухие жесткие губы говорили и говорили что-то о том новом порядке, который вот-вот установит он в стране.
"Просил, чтоб до минуты точно..." Догадка оглушила его, сделала быстрыми глаза. До двери квартиры - пять метров. До двери балкона - два. До двери квартиры - угол по пути, который нужно обогнуть. До двери балкона ни одного препятствия.
- Мы - новые хозяева. Мы пришли надолго...
Он бросился к балконной двери, рванул ее на себя. Морозный ветер ударил в лицо, наотмашь хлестнул снежной крупой, но Майгатов ничего не ощутил. Он вспрыгнул на деревянный ящик, лежащий на балконе, поставил правую ногу на пластиковый обод ограждения и бросил себя к березе, к высокой, раскидистой березе, растущей под окнами пятиэтажки.
Сзади лопнуло стекло, вздрогнул от взрыва воздух и невидимая волна, кулаком ударив Майгатова в спину, швырнула его вперед. Он пролетел мимо сука, за который хотел ухватиться, и, ломая телом мелкие прутики кроны, начал падать. Пальцы пытались зацепиться за что-нибудь, но, скользя по обледенелым ветвям и до крови срывая кожу, не могли никак остановить падение. Гул пламени, треск ломающихся сучьев, вой ветра, чьи-то крики слились в один страшный долгий стон, а, может быть, это он сам, не замечая себя, стонал, а не кричал, словно меньше всего хотел, чтобы тот, кто подложил бомбу и теперь смотрел на бушующий на пятом этаже огонь, заметил, как он некрасиво, нелепо падает и как у него не получается ничего, чтобы хоть на долю секунды замедлить это падение.
Дерево било по рукам, по ногам, секло лезвиями прутьев по лицу, пнуло в бок, в затылок. Он уже не знал, в сознании он или нет, и падает ли он все еще или это ему только кажется в забытьи. Ему уже было все равно, спасется он или нет, когда правая рука мокрой от крови кистью зацепилась за ветку. Ноги, остановленные в полете, занесло вперед, как у гимнаста, крутящего "солнышко", и он мог упасть навзничь, прямо на окаменевшую подо льдом землю, но левая рука успела помочь правой. Пальцы впились в сухую, почему-то без льда, кожу березы, и только тогда он заметил, что под ногами - не больше метра. Но сразу спрыгнуть не смог. Пальцы хранили испуг дольше всего. Они вдавливали в белую кожу березы алую сочную кровь с таким упорством, точно хотели перелить ее дереву и, перелив, оживить.
