Жан-Кристоф Руфин - Не бойся Адама
— Именно тогда вы подняли на щит Спинозу в противовес Декарту…
— Декарт, этот гнусный апостол разума! Он видит в животном простой механизм и не приемлет границ разгула человеческого разума… Он и есть главный виновник, я бы даже сказал — главный преступник!
Мимика Фрича была весьма выразительна. Когда он произносил имя Декарта, его лицо вопияло: «Сатана!» Он возвышал голос и начинал говорить быстрее:
— Спиноза, напротив, это гармония Целого, идея вездесущности Бога, наполненности им каждого существа, каждой вещи во всем мироздании. Это призыв к человеку знать свое место.
— У вас было много учеников в самом начале?
— Очень мало. Лишь несколько самых преданных остались со мной после ухода из университета. Потом я стал публиковать отчеты о моих семинарах. Не в Австрии, ясное дело. Забавно, но Соединенные Штаты оказались самой открытой страной, хотя я в своих работах критиковал капитализм. Я уехал туда на три года. В Южную Каролину. Прелестный штат, пострадавший от Гражданской войны и маловосприимчивый к идеям, насаждаемым янки, помешанными на производительности труда. Когда я вернулся в Австрию, мои мысли стали пользоваться огромной популярностью. Я получал по пятьдесят прошений о записи на семинары в год, но никогда не брал больше двадцати студентов.
— Я нашла имена некоторых из них, работая над статьей, — сказала Керри, роясь в своих записях. — Хочу повидать их и попросить поделиться воспоминаниями.
Она сделала вид, что наконец обнаружила нужный листок.
— Та еще работенка. Они ведь сейчас живут по всему свету. Вот, глядите, на той неделе я должна ехать в Польшу — нельзя упускать такую возможность, раз уж я в Центральной Европе.
— В Польшу? Как раз оттуда у меня было немного учеников.
— Ро-гуль-ски, — старательно выговорила Керри. — Вам что-нибудь говорит это имя?
— Павел Рогульский, конечно. Незаурядный и храбрый мальчик. Один из немногих, приехавших из коммунистических стран. В 67-м это было непросто. Вы знаете, что с ним сейчас?
— Он стал известным профессором биологии.
— Да? Меня это не удивляет. Немного замкнутый человек, но светлый ум. В том году собралась на редкость хорошая группа.
Фрич встал и направился к стоявшему у дальней стены шкафу. Он открыл резную дверцу, за которой обнаружились вертикальные перегородки и отделения для хранения бумаг. Из одного из них он вытащил большую черно-белую фотографию и прищурился, чтобы разобрать стоящую внизу дату.
— Ну вот, как раз шестьдесят седьмой год. Видите, порядок в делах бывает полезен.
Он протянул Керри прямоугольный снимок формата 21 на 29,7 и встал рядом с ее креслом.
— Вот он, Рогульский, с сигаретой в руке. Как всегда.
Фотография была сделана на фоне большого каменного дома, украшенного неизбежными геранями. Стояла осень, и на разросшихся растениях виднелись полуувядшие цветки. Человек двадцать молодых людей выстроились в два ряда. Стоявшие на первом плане преклонили одно колено. Чтобы сделать снимок, Фрич, должно быть, включил замедлитель. Он оказался на своем месте чуть позже, чем надо, и одна рука у него вышла смазанной.
— Настоящий космополитизм, не правда ли?
Среди учеников оказался один азиат и два смуглых юноши с индейскими лицами. Черты лица белых молодых людей выдавали в них испанцев, англичан, французов и американцев.
— Откуда они все приехали?
— Это еще что, — сказал Фрич, словно не слыша вопроса, — бывали и еще более смешанные группы.
Он взял у Керри снимок, и та заметила сзади написанные имена. Она не успела их прочитать, потому что профессор уже направлялся к шкафу.
— Не могли бы вы… одолжить мне снимок, чтобы я сняла копию. Он прекрасно подошел бы для моей статьи.
Старик сделал вид, будто ничего не слышал. Он поставил фото на свое место, закрыл дверцу и сел на свое место.
— Мадам, я никогда не отступал от одного принципа. Именно поэтому мое собрание и сохранилось. Я никому не даю своих снимков, а в доме нет копировального аппарата. Вам бы пришлось взять его с собой, а потом отсылать мне обратно. Этого, простите меня, я не могу допустить.
Тесто, из которого был слеплен Фрич, крепкий, как горы вокруг, было круто замешено на истинном смысле слов «всегда» и «никогда». Керри не стала настаивать, но выглядела разочарованной.
— Не расстраивайтесь, — сказал Фрич, похлопывая ее по руке. — Мне будет очень приятно сделать для вас копию, у меня тут маленькая лаборатория в гараже, и это не займет много времени. На следующей неделе я вам его отправлю. Так на чем мы остановились?
— На программе ваших семинаров. Вы отправились в Америку.
— Ну да! Я возвратился в шестьдесят шестом и на следующий год продолжил вести семинар. Группа, которую я показал, была первой после перерыва. Я еще и поэтому ее так хорошо запомнил. Как раз тогда я обновил программу. У меня родились новые мысли, я был ими захвачен, и студенты это чувствовали. У них складывалось впечатление, что они в каком-то смысле открывают нечто новое вместе со мной. Так это и было, по сути. Они подталкивали меня вперед и заставляли дерзать.
Хильда, все в той же каске, вошла в комнату и принесла напитки, которых Керри не просила.
— В Соединенных Штатах я познакомился с великим философом Гербертом Маркузе, и он оказал на меня большое влияние. Априори мы были противниками: он ратовал за полное освобождение человека, а я не прекращал обличать издержки индивидуализма. Нас объединяла только одна идея: протест против индустриального капиталистического общества. Но больше всего меня поразил отклик, который его мысль вызывала у молодежи. Не важно, о чем он говорил, Маркузе всегда мыслил ради действия. Его философские взгляды выстраивались в целую программу, даже если он сам не хотел ее формулировать. Когда я вернулся домой, то постарался выйти за пределы голословных утверждений и предложить решение наболевших вопросов.
По ходу разговора Керри делала какие-то пометки, но внимание ее было настолько занято наблюдением за окружающим и попытками наметить ход всей операции, что записывать рассуждения профессора слово в слово она была не в состоянии. Она полагалась на свой крохотный диктофон и надеялась, что он ее не подведет.
— В тот год я избрал темой семинара демографию. Я убедился, что здесь самый стержень взаимосвязи человека с природой. Сам по себе человек не представляет угрозы для экологии: жили ведь дикари в равновесии с природой, и она доставляла им все необходимое. Однако ключ от этого равновесия в численности. Чтобы иметь все в изобилии, число людей в этих племенах должно быть ограниченным и стабильным. Отсюда все ритуалы, призванные избавить людей от излишнего населения: человеческие жертвоприношения, кастрация врагов, ритуальный каннибализм, насильственное безбрачие для части соплеменников. Когда это равновесие нарушилось, человек стал размножаться бесконтрольно и сделался убийцей природы. Он не переставая требует от нее больше, чем она в состоянии дать. Изобилие ушло в прошлое, и человеку стало всего не хватать. Чтобы жить дальше, ему пришлось заняться сельским хозяйством и ремеслом, начать вырубать леса. Я огрубляю, конечно, но вы же и сами все это знаете.
Керри сидела как прилежная студентка, но, вспомнив, что она все-таки журналистка, решила подтолкнуть Фрича.
— Все, что вы говорите, профессор, это по-прежнему констатация фактов. Но ведь вы имели в виду действие…
— Именно так! Весь мой семинар посвящался поиску ответа на один-единственный прагматический и программный вопрос. Как уменьшить давление человеческих существ на природу?
Фрич сделал изрядный глоток какого-то напитка, который, судя по его отчаянно красному цвету, мог быть лишь сиропом из клубники или гренадина. Потом он вынул из кармана платок и тщательно протер губы.
— Студенты страстно увлеклись этой проблемой. Мы вели поразительный интеллектуальный диалог. Можно было подумать, что мы в одной из философских школ античности…
При этом воспоминании профессор едва не всхлипнул на манер всех стариков, давших волю эмоциям.
— Оттого-то мы и смогли продвинуться так далеко в поисках решений. Они оказались поистине революционными.
— В каких трудах вы изложили все эти мысли?
— Нет! — воскликнул Фрич. — Эти работы я никогда не публиковал! К счастью! Стоит только вспомнить атмосферу конца шестидесятых. Экологические науки еще барахтались в пеленках. Если бы я стал отстаивать такие радикальные мысли, то быстро превратился бы в маргинала.
— Но в чем же заключалась революционность ваших работ?
Где-то в комнате на свет вылезла кукушка и хриплым голосом прокукарекала десять раз.
— Подумайте, я ведь вам даже не показал дом! — воскликнул Фрич.
— Право, не стоит. В этой комнате так хорошо.
