Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам
— Вы хотите сказать, что боялись разоблачения со стороны Ильина?
— Он мог устроить мне большую неприятность.
— Ладно, давайте вернёмся к письму, — сказал я. — Вы знали, как оно появилось. Почему не рассказали следователю?
— Я испугался.
— Чего?
— Что следователь подумает, будто я склонил её к самоубийству… Между прочим, то, что вы читали, это второй вариант. Первый написала сама Аня. Получилось нескладно, невразумительно, хотя, как я потом анализировал, искренне. Я до сих пор не знаю, было у неё с Ильиным чтонибудь серьёзное или нет. Ход, задуманный нами против него, возможно, подсознательно, был продиктован действительным чувством её вины. Скажу откровеннее: после её смерти я считал, что она была беременна не от меня, а от него… Вы читали «Аварию» Дюренматта?
— Да. И видел фильм по телевизору.
— Вспомните, там тоже началось с игры. А чем кончилось? Человек повесился. Кстати, в фильме другой конец, не знаю, зачем только… И вот я прихожу от Коломойцева утром… Аня… Письмо… Поверил бы мне следователь?
Тут уж надо было думать о Сергее. О нем я и вспомнил в первую очередь. Представьте моё положение. Я ведь знаю Уголовный кодекс.
Залесский вынул чистый, выглаженный и сложенный квадратиком носовой платок, вытер лоб и дрожащие руки.
— Прочтите, пожалуйста, протокол и распишитесь, — сказал я.
Залесский читал протокол внимательно, держа в руке красивую иностранную авторучку.
Правду он сказал или солгал? Версия его выглядела вполне правдоподобно. Сочинить её экспромтом… Впрочем, у него для этого было достаточно много времени. Выросший в семье известного адвоката, человек, по всему, любознательный, Залесский мог догадаться, что визит Ищенко, новое расследование — вс„ это неспроста.
— Но ведь я сам рассказал вам о письме! — оторвался Залесский от протокола.
— После предъявления вам заключения экспертизы, — сказал я.
Залесский вяло пожал плечами: мол, если вы настаиваете, мелочиться не буду.
Он расписался где полагается, вернул протокол, вопросительно посмотрел на меня. Я намеренно медлил. Залесский не выдержал, спросил:
— Я могу идти?
— Нет. Мы закончили с одним вопросом. Перейдём к другому.
Он молча кивнул. Снова полез за платком в левый карман джинсов, забыв, что от волнения положил его в правый.
— Вот ещё одно заключение. Ознакомьтесь.
Я дал ему заключение Яшина, судмедэксперта, проводившего эксгумацию трупа Залесской.
Говорят-опрокинутое лицо. Вот такое было сейчас у Залесского. Это — как смотреть на жуткое зрелище, не в силах оторваться от него, но и не в силах больше видеть…
Он страдал. Но от чего? Если убил он-воспоминание о содеянном? А если не он — ведь это его жена…
Кончив читать, Залесский глухо произнёс:
— Это ужасно! Стае писал мне, что ходят слухи… Но я не мог поверить в это!
Красивый лоб его побелел, как-то сразу обозначились глазницы, зрачки неестественно расширились. Мне показалось, что он близок к обмороку.
— Я всю ночь был у Коломойцева… Стае подтвердит, тётя Дуня… Матюшина… Товарищ следователь, чесчное слово, я не отлучался ни на минуту. Утром я пришёл домой, она уже была неживая, — заговорил он лихорадочно. И мне врезалось в сознание слово «неживая». Он, видимо, боялся сказать «мёртвая». — Клянусь сыном, — продолжал Залесский истерично, — я не убивал. До сих пор, вот до этой минуты, был уверен, что она покончила с собой… Думал, все это сплетни…
Я испугался за него. Мне вдруг показалось, что Залесский сейчас сползёт со стула, распластается на полу, потому что он стал говорить все тише, тише, его голос перешёл в бормотание, сквозь которое я различал лишь отдельные слова: «…за что… бедная Аня… злой рок…»
— Валерий Георгиевич, — сказал я твёрдо, — выпейте воды.
Он машинально взял стакан и, когда пил, залил водой свитер и джинсы. Да, натура не из сильных. В довершение всего он, неловко, ставя стакан на место, уронил его, и тот разбился. Залесский бросился собирать осколки. Я тоже принялся помогать ему, отобрал (именно отобрал, а не взял) остатки стакана и кинул в корзину для бумаг.
— Простите, ради бога, — сказал Залесский. — Прямо как обухом по голове… Аня до сих пор часто снится мне…
Такая красивая, тёплая… Вам, конечно, этого не понять.
Он притих, отрешённо глядя в окно.
Меня кольнуло слово «тёплая». Очень понятное, человеческое слово. И мне вспомнилось, что он приезжал в Крылатое поставить памятник. Может быть, внутренний его мир, который я представляю себе, мало чем похож на настоящий? Кто-то сказал, что человек может быть и великим и ничтожным…
Жалость сдавила мне грудь. И тут же возникла досада на самого себя: расслабился.
— Продолжим, — сказал я. Залесскии печально кивнул. — Как вы думаете, кто мог убить вашу жену?
— Не знаю… Не могу себе даже представить кто…
— Когда вы написали письмо, куда вы его дели?
— Кажется, в тумбочке валялось… Знаете, решиться на такой шантаж…
— Кто-нибудь помимо вас с Аней знал о существовании письма?
— Нет, — подумав, ответил Залесскии.
— Коломойцеву не говорили о нем?
— Нет.
— А Ципову?
— Ни в коем случае… Может, Аня кому-нибудь сказала? Теперь не узнаешь…
— Когда вы зашли утром девятого июля домой, где лежало письмо?
— На столе.
— В вашем доме часто бывали друзья, знакомые?
— Ну как часто? Бывали. Так ведь какие развлечения в совхозе? Ко мне люди тянулись. — Это он произнёс не без гордости. — Молодёжь в основном.
— Из района кто-нибудь бывал?
— Из района? — задумался Залесскии. — Инспектор отдела культуры.
— Юрий Юрьевич?
— Да. Раза два был сотрудник районной газеты Шапошников. О клубе писал.
— А из других городов?
— Кто поедет в такую глушь? Впрочем, ребята из стройотряда заходили в гости…
— Что за гость был у вас двадцать пятого июня?
— Двадцать пятого июня? — удивился 5алесский.
— Да, Генрихом зовут.
— Нет, не было у нас никакого Генриха… Я точно помню, — ответил Залесскии.
— И друзей у вас с таким именем нет?
— Есть. В «Вечерней Одессе» работает. Но я знаком с ним всего три месяца… Постойте, какого, вы говорите, числа?
— Двадцать пятого —июня, — повторил я.
— Так меня в этот день не было в Крылатом, Ездил в Североозерск… Да, в отдел кинофикации… Откуда мне знать, были у нас гости или нет? Думаю, Аня сказала, если бы были…
Он спокойно выдержал мой взгляд. Был Залесскии двадцать пятого июня дома или нет, я в данный момент проверить не мог. И продолжать разговор без убедительных фактов не имело смысла. Приезжал же Генрих в Вышегодск в отсутствие Залесского. Из показаний Завражной, к которой приходила в тот вечер Аня за иконой, на этот счёт нет особой ясности. Залесская сказала, что опять приехал какой-то «тип». О муже, кажется, речи не было. Он мог и отсутствовать.
А если бы даже Аня сказала, что Валерий был? Мы не знаем, какие отношения у неё с Генрихом. Соврать недолго…
— А восьмого июля вы никого не ожидали в гости?
— Нет, не ожидал… Ожидал бы, так не отправился к Коломойцеву.
— Свидетели показывают, что восьмого июля Генрих приезжал в Крылатое. Около десяти часов вечера. Может, вы что-нибудь заметили утрём девятого июля дома? Окур"н, например, или ещё что?
Залесскии сдвинул брови, напрягая память. Посмотрел в пол, в окно, на меня. И покачал головой:
— Нет, не заметил. Да и не до этого мне было.
Не знай, что с ним произошло. Он вдруг совершенно потерял интерес к тому, о чем я его спрашивал. Углубился в себя, о чем-то тихо, упорно скорбя. После перенесённого потрясения Залесскии или не мог, или отказывался со мной разговаривать. «Нет… не знаю… не видел…» — сит рго ответы.
Я решил оставить вопрос о Генрихе на следующий день.
Залесскии подписал протокол не читая, молча взял повестку на завтра и, отрешённо попрощавшись, вышел из кабинета.
Подождав несколько минут, я позвонил в опорный пункт охраны порядка ожидавшему звонка участковому инспектору, на чьём участке проживал Залесскии. И тут же выехал на машине прокуратуры произвести в доме Залесских обыск. Если Генрих дружил с Валерием, то вполне вероятно могло отыскаться письмо или ещё что-либо, подтверждающее их знакомство. И если бы Залесскии захотел уничгожить эти доказательства, то не успел бы: я опередил бы его.
Через двадцать минут-мы стояли с понягыми (два соседа) и участковым инспектором перед массивной высокой — дверью с медной табличкой «Адвокат Г. С. Залесскии».
Звук звонка еле пробивался на лестничную площадку.
Дверь приоткрылась, и в проёме показалось недоуменное лицо женщины, холёное, с яркими звёздочками бриллиантов в мочках ушей. Не знаю почему, но такие серёжки. — в тонкой оправе, простые и строгие-казались мне всегда верхом аристократизма.
— Вам кого? — спросила женщина, тоном давая понять, что мы ошиблись адресом.
— Залесский Валерий Георгиевич здесь проживает? — спросил я.
