Сергей Валяев - Трупоукладчик
Я решил больше не травмировать собой службу почтовых отправлений и покинул помещение. Блат шарик прожег-таки облака и теперь заполнял все пространство жарким, полыхающим дыханием.
Надеюсь, Рита получит послание из коровинского края, а получив, истолкует его верно. Если, естественно, Клава-Репродуктор с душевного перепугу что-нибудь не спутает.
Я сел в прогретую машину. В её тени лежали куры, привычные, должно быть, к колесно-моторным механизмам. Я отъехал, а они продолжали пылиться, как использованные куски газет…
Вечер удался на славу. Емельич, как и обещал, прибыл при параде. В пиджачке с медалями. Я повинился перед ним, обнял за плечи и продемонстрировал «невесту» Джульетту. Во всем её бахчевидном объеме. Педро лежал рядом. С виноватым выражением солидоловых глаз.
— Так это… вот-вот раскошелится… — сделал вывод дедок. — Богатая на урожай… Ишь гульнули…
— А это… принять урожай в закрома родины, — спросил я, — можно?
— Так они сами… пуляют… — удивился старик. — Да не боись, Саныч, буду на подхвате.
Мы поднялись на сиреневую веранду. Я включил слабенький светильник на столе. Летучие мошки тут же завели хоровод у светового пятна. Бутылка водки заискрилась, как новогодние гирлянды.
— Эт правильно, — заметил дедок. — Чтобы руки… того… как клещи.
— На том и стоим, — согласился я, открывая бутылку. — Эх, ухнем.
А как же традиции учения Шаолиня? Вопрос справедливый. Отвечу. Ну, какой может быть Шаолинь, если на душе так, точно гиппопотам навалил кучу? Жена улетела к черту на рога, бандиты переквалифицировались в коммерсанты, Педро нагулял неожиданное хозяйство… Ну, какое может быть, к такой-то матери, учение, если оно не способно очистить душевное пространство. Так что будем очищаться проверенным и естественным способом.
И мы ухнули. И так, что от нашего спиртового дыхания передохла вся мошкара в радиусе взрыва авиационной бомбы времен Бородинского сражения. Но душа повеселела. Уехала Жена? Вернется, кр-р-расавица. Ца-ца-ца! Коммерсанты пер-р-реквалифицир-р-руются, папа их туз начальник, в бандиты. Джульетта выпулит маленьких тузиков, и я подарю их всем. Кого знаю. От всего сер-р-рдца. Ца-ца-ца!
Что же потом? Я поплыл, угодив в плотное туманное облачко, которое и подняло меня, и понесло, качаясь лодочкой… То есть я находился в таком прелестно-беспомощном состоянии, что меня можно было тридцать три раза пристрелить. Было бы кому. Правда, я находился под надежной защитой Емельича. Который пил через одну (бутылку) и следил за роженицей на сене.
Затем я уплыл на облачной лодочке в немаркую зыбь, похожую на болото. И там, уткнувшись воздушным качагом в кочку, остановился на кратковременный отдых. И все — плотный туман забытья накрыл меня, как когда-то мама накрывала Саньку ватным одеялом…
Пробуждение мое было ужасным — будто в моих мозгах прорубили окно в легендарную страну ацтеков Эльдорадо, известную не только золотыми плевательницами на каждом углу, но и перцем «экстра-чили». Было такое впечатление, что меня год водили по горным тропам, вскармливая исключительно этой сладко-знойной, питательной пищей.
Я вывалился из веранды и кубарем слетел к бочке с дождевой водой. И буквально нырнул в нее. Весь. Но по пояс. И принялся отмокать, как хумарный — больной после наркотического похмелья.
Да уж, славный вечерок был. Как говорится: тут помню, а тут как в дуде у макаки. Нехорошо, Алекс, некрасиво. Так себя вести. Жена упорхнула птичкой, но ведь вернется. И найдет тебя в бочке в качестве проспиртованного овоща, ей-ей.
Вынырнув из мглистого пространства сконцентрированного количества дождя, я глубоко вздохнул… И так остался. С открытой пастью, точно глотатель шпаг. (Или шпал.) Конечно, нетрудно было догадаться, по какой причине.
Мама моя родная! У брюха счастливой суки тыкались махонькие, лобастенькие, слепые лабзики. Их было… Мне показалось, что у меня троится в глазах… Присев, я попытался сосчитать урожай… Кажется, пора открывать собаководческую ферму имени В.И.Ленина. М-да. Короче говоря, с трудом, но насчитал чертову дюжину маленьких тузенбахов. Тут и счастливый папаша после утренней оздоровительной пробежки задышал мне под руку, мол, вот какой я молодец. Ца-ца-ца.
— Молодец-то молодец, — сказал я ему. — А мне что делать? Менять профессию?
Педро не ответил, сделав вид, что уже вовсю занят воспитанием подрастающего поколения.
Профессию я не поменял. Но все равно пришлось осваивать кинологические навыки. Под руководством Емельича. Который, как выяснилось, принял самое активное участие в процессе появления новой жизни. «Крестный» научил меня не наступать на щенков, поить их молоком и подавать голос хозяина. Лабзики от такого внимания росли, как огурцы на грядках. И через месяц — все старушки Коровина крестились, когда я выводил стайку крепеньких волкодавчиков на прогулку.
Да, пламенная беспородная любовь принесла неожиданный результат — на мой взгляд, вся хвостатая команда могла быть отправлена на выставку «Лучшие собаки России». В Монте-Карло.
Что и говорить, картина была достойна кисти художника Репина, однажды уже упоминавшегося, когда я устраивал игрища на солнечной полянке близ речки.
Я возился с ними, как с детьми. Не побоюсь такого сравнения. Однако, признаюсь, начинал понимать, что питомцы нуждаются в профессиональной подготовке. Если я не хочу испортить псов и сделать из них шкодливых бандюг, тягающих соседских кур. Что начало происходить с пугающим постоянством. Тут ещё и Емельич затуманился, признавшись потом, что в Коровино назревает бунт. Против меня и «братьев наших меньших». А что может быть страшнее русского бунта, беспощадного и бессмысленного, повторим за братушкой Александром свет Сергеичем.
И пришлось мне через Панина находить специалиста, способного взять ответственность за светлое будущее всей мохнатой команды. Он, крепенький, как столб на границе, приехал с моими друзьями. На отремонтированном джипе. Провел научно-исследовательскую работу и, выбраковав двоих «интеллигентов» (Муню и Персика), остальных увез служить родине. На новых пограничных рубежах РФ.
Я вздохнул с облегчением — и оглянулся окрест. Ба! Первые признаки осени. За всеми хозяйственно-собачьими хлопотами я совсем позабыл про любимую Жену, грызущую гранит науки в далеком далеке.
Как она там? Не пора ли вернуться в дом родной? К одичавшему, пропахшему, как собачий чулок, мужу. Нет, я постоянно звонил Ладе, и та сообщала, что у журналисточки все o'кей.
А телеграмму? Телеграмму она получила, помнится, поинтересовался я? Москва пообещала узнать и потом сообщила, что да, Рита благодарит меня за телеграмму. За пожелания счастливой учебы. Какой учебы, удивился я. Про себя. Но не придал всем этим мелким странностям должного внимания, решив, что в Бостоне мой текст переврали в сторону общей стерилизации.
Затем, когда началась золотая осень и листья кружили в прозрачно-прохладном воздухе, приехала славная троица: Матешко-Панин-Котэ. А, как известно, в таком составе они появляются только по особо важным или праздникам, или делишкам. Праздники не наблюдались. Разве что День шахтера.
Встреченные молодым, грозным лаем «интеллигентных» волкодавов, мои товарищи тотчас же приступили к обсуждению дела. О колумбийском кокаине. О, бедная моя, милая отчизна, ты как мировой сливной бачок, право.
История была банальна, как рождение лабзиков или сверхнового созвездия. Появилась информация, что солнечная Богота готовит дождливой Москве гуманитарный груз — контейнер с бижутерией, где находится пробная партия дури. Если эта партия удачно всасывается на отечественном рынке, то следует вторая партия. Контейнер с семнадцатью тоннами консервов — «мясо с картошкой». И там, с колумбийской картошечкой, дрянь. В количестве тонны. Стоимостью больше двухсот миллионов вашингтончиков. Требуются люди, способные аккуратно и без накладок протащить первую партию. Чтобы каждая бывшая советская женщина имела право приобрести экзотическое ожерелье или бусы. Вторую же партию поведут официальным путем. Чтобы кокаиновая каша, не дай Бог, не угодила в желудки простого потребителя.
Ну, что ж, если родине нужен мой подвиг на кокаиновых плантациях, она его получит. Давненько что-то не брал я в руки лучшего друга «Стечкина». Узнав о моих боевых намерениях, генерал Бармалейчик, он же Матешко, поднял хай, что это тайная операция, требующая работы тыквой, которая вроде как бы растет у меня на плечах, а не пальбы… На это я ответил, что пошутил, хотя, признаюсь, был несколько разочарован. Не коцнуть врага, если он того заслуживает?.. Не знаю, не знаю. До чего мы с такой щадящей вселенскую мразь и слизь политикой дойдем! Не люблю. Не люблю дипломатических виражей, это правда. Да делать нечего. Не мы выбираем дело, а дело нас.
