Энн Перри - Тишина в Хановер-клоуз
Пять минут спустя они уже сидели на кровати Эмили, поджав ноги, ели печенье, прихлебывали горячее какао и обсуждали последние сплетни. Минут через десять Эмили подобралась к смерти Далси.
— Зачем бедняжка высовывалась из окна? — спросила она, откусывая последнее печенье. — Думаешь, кого-то звала?
Фанни презрительно фыркнула.
— Если бы там кто-то был, они бы сказали, правда? Никто не видел, как она падала! И вообще, она была не такая.
— Что ты имеешь в виду? — Эмили изобразила невинность.
— Ну… — Девочка пожала плечами. — Она не была гулящей. Всегда такая… правильная. Тихоня.
— И никто не видел, как она упала? — удивилась Эмили.
— Было же темно! Она упала вечером. Мы все были дома.
Эмили внимательно посмотрела на нее.
— Откуда ты знаешь? Почему ты думаешь, что все были дома?
Фанни скривилась.
— Ну а где же еще мы могли быть? Где еще можно быть — посреди зимы, вечером, когда идет дождь?
— Ага. — Эмили откинулась на подушку. — Я подумала, что ты можешь знать, где конкретно были слуги: ужинали на кухне или сидели в гостиной для прислуги.
— Никто не знает, когда она упала, — терпеливо объясняла Фанни. — Но только за ужином она была вместе со всеми.
— Ты хочешь сказать… — Глаза Эмили широко раскрылись. — Ты хочешь сказать, что это случилось ночью? А когда ее видели в последний раз?
— Эдит пожелала ей спокойной ночи в половине десятого, — подумав, сказала Фанни. — Мы с Прим играли в карты. Далси не стала с нами играть, так что это было уже потом, правильно?
— Но это бессмысленно! — настаивала Эмили. — Зачем ей высовываться из окна посреди ночи? Ты не думаешь… — Она сделала глубокий вдох и умолкла. — Ты не думаешь, что она хотела кого-то впустить?
— Нет! — возмущение девочки было искренним. — Только не Далси. Вы хотите сказать… ухажера? Никогда! Только не она. Далси не… — запротестовала Фанни, а затем перешла к практическим соображениям. — И вообще, если хочешь впустить ухажера в дом, тому совсем не обязательно лезть по водосточной трубе в окно на чердаке. Можно потихоньку впустить его через дверь в буфетную, правда? Она не была дурой! И гулящей тоже не была. — Девочка допила остатки какао, посмотрела на Эмили поверх чашки и автоматически отбросила прядь волос с лица. — Знаете, что я думаю, Амелия?
Эмили, встрепенувшись, наклонилась вперед.
— Что?
— Я думаю, — хриплым шепотом сказала Фанни, — что она кого-то видела в ту ночь, когда убили мистера Роберта, и кто-то вернулся и убил ее, чтобы она ничего не рассказала полицейскому, когда тот будет спрашивать!
— О, Фанни! — негромко вскрикнула Эмили, изображая удивление. — Может, ты и права. Думаешь, кто-то тайком пробрался в дом?
Фанни решительно потрясла головой.
— Нет — мы бы знали. Мистер Реддич за всем следит, особенно после того ужасного ограбления, когда убили мистера Роберта. Каждый вечер заставляет проверять двери и окна. Мы с Альбертом смотрим, чтобы все было заперто.
— А не мог ли кто-нибудь забраться в дом раньше? — спросила Эмили.
— Не-а! — Вопрос вызвал у Фанни улыбку. — Если через парадную дверь, то ее кто-то должен вам открыть, а если через заднюю, то придется идти через кухню, а там всегда кто-то есть — уж Мэри точно, а когда в доме гости, то почти вся прислуга.
— А кто приходил в тот вечер? Ты знаешь?
— Два господина Данвера и две дамы, мисс Харриет и старая мисс Данвер, а еще мистер и мисс Эшерсон. Он всегда такой красивый, мистер Эшерсон, такой серьезный… Я знаю, что Нора всегда о нем говорит. Думаю, она в него втрескалась! — Она фыркнула, бессознательно копируя тон экономки. — Дура несчастная! На что она может рассчитывать, кроме беды?
— Значит, кто-то уже был в доме, — прошептала Эмили, забыв об акценте, но Фанни ничего не заметила. — А может, кто-то его впустил?
— Кто? — возмутилась Фанни. — Никто из слуг этого никогда бы не сделал. И вообще, нас тут не было, когда убили мистера Роберта, кроме разве что Мэри и самой Далси. А кухарка или хотя бы Мэри всегда на кухне, и туда никто не заходил, потому что мы все его увидели бы. И вдобавок в холле дежурил Альберт.
— Значит, в доме уже кто-то был, — согласилась Эмили. — Или Далси сама потихоньку сошла вниз посреди ночи и впустила его… А может, Мэри, — прибавила Эмили, руководствуясь лишь соображениями логики. Она нисколько не сомневалась, что ни та ни другая этого не делали. Эмили узнала нужную информацию: все произошло после ужина и, возможно, до ухода гостей. Кроме того, проникновения в дом не было. — Думаю, ты права, Фанни. — Эмили наклонилась вперед и схватила худенькую руку девочки. — И лучше тебе никому ничего не говорить, а то еще выпадешь из окна! Обещай мне.
Фанни покачала головой. Глаза ее смотрели серьезно.
— Не скажу. Честное слово, не скажу. Я не хочу лежать мертвой на тротуаре, как бедняжка Далси. И вам тоже лучше держать язык за зубами.
— Клянусь! — решительно сказала Эмили. — И я буду подпирать дверь стулом.
— Не помешает, — согласилась Фанни. — Я тоже! — Она распрямила ноги, соскользнула на пол и плотнее завернулась в ночную рубашку — действие какао закончилось, и снова стало холодно. — Спокойной ночи, Амелия.
Эмили спала плохо, даже несмотря на стул, продетый через ручку двери. Она несколько раз просыпалась в страхе — ей чудилось, что она слышит шаги в коридоре, замершие перед ее дверью. Неужели кто-то пытается повернуть ручку? Ветхая оконная рама гремела от ветра, и Эмили в ужасе замирала, ожидая, когда звук повторится и развеет сомнения в том, что это. Подозрения сверлили ее мозг, который то проваливался в сон, то выныривал из него.
Утром страхи прошли, но волнение осталось; Эмили приходилось тщательно следить за собой, чтобы не делать ошибок. Переходя от одной повседневной обязанности к другой, она всегда помнила о том, что за ней могут наблюдать. К вечеру она так устала, что едва не расплакалась от слабости. Дом ей казался тюрьмой — она непрерывно передвигалась с места на место, не имея возможности остаться одной и в то же время таская за собой одиночество, словно тяжелый камень. Время оставалось ее главным врагом. И даже хорошо, что у нее была работа — она отвлекала.
Шарлотта могла только догадываться, что происходит с Эмили после того, как они расстались под дождем у ворот парка. Думать об этом бессмысленно — ведь помочь все равно ничем нельзя. И нужно по-прежнему лгать Томасу, чтобы он не узнал, что она пытается выяснить правду — в противном случае он догадается, что Шарлотте ничего другого не остается, поскольку ни Балларат, ни остальные ничего делать не собираются. Необходимость лгать мужу и связанное с этим одиночество терзали ее душу. Она так привыкла к этой роскоши — возможности поделиться с близким человеком, не нести тяжкий груз одной, — что забыла о ее ценности. Теперь откровенность была бы эгоизмом, и Шарлотта даже не допускала такой возможности. Но все равно удивлялась самой себе.
Но иногда она сталкивалась с проявлениями доброты и сострадания, причем там, где не ожидала их найти. Странный мужчина, похожий на уличного торговца, принес пакет сельдей и отказался брать деньги; не оглядываясь, он поспешно скрылся в пелене дождя, словно стеснялся благодарности. Однажды утром Шарлотта нашла на заднем крыльце связку хвороста для растопки печи, а два дня спустя — еще одну. Бакалейщик был с ней немногословен, почти груб, но торговец углем продолжал привозить свой товар, и ей показалось, что мешки стали чуть больше.
Кэролайн больше не приезжала, но писала каждый день, сообщая, что с Дэниелом и Джемаймой все хорошо, и предлагая любую помощь.
Но больше всего Шарлотту тронуло письмо от тетушки Веспасии, которая болела бронхитом и была прикована к постели. Она не сомневалась в невиновности Питта и сообщала, что в надлежащее время — если дело дойдет до этого — поручит своему адвокату защищать его. К письму она приложила десять гиней, надеясь, что Шарлотта не будет настолько глупа, чтобы обидеться. Невозможно сражаться на пустой желудок — а сражение предстоит, это очевидно.
Почерк был неровным, дрожащим, и Шарлотта вдруг со всей ясностью поняла, что тетушка Веспасия стара и с каждым днем приближается ее срок. Она стояла ранним утром на кухне с листком голубой бумаги ручной выделки в руке и думала о хрупкости всего хорошего и доброго, и холод в ее душе не мог прогнать никакой огонь.
Шарлотта снова навестила Томаса. Ей пришлось стоять в очереди вместе с тихими, печальными женщинами, чьи мужья и сыновья томились в Стил. Кто-то из них был злым, кто-то жадным, кто-то жестоким — по своей природе или под влиянием обстоятельств, — а многие просто не могли приспособиться к борьбе за существование на перенаселенных улицах, где выживает сильнейший.
У Шарлотты было достаточно времени на жалость, на размышления об этих женщинах; она понимала, что легче сочувствовать чужим страданиям, чем смотреть в лицо действительности. Если она переключит бурлящие внутри чувства на что-то другое, это поможет ей лгать Томасу, улыбаться с притворной уверенностью и прогонять страхи.
