Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя
Ее слезы на вкус как морская вода. И влажные щеки мягки. А у тебя нет слов рассказать правду, потому что Кэтти не поверит. И никто не поверит.
Тебя ведь считают безумцем, Абберлин. И наклоняясь к самому ее уху – розовая раковина с каплей-серьгой, – ты шепчешь:
– Если ты вернешься, мне придется тебя убить.
Ты еще долго успокаиваешь ее, уговариваешь, то рассказывая про дом и рассвет над морем, когда солнце выныривает из волн, то нашептывая ирландскую колыбельную.
И Кэтти засыпает. Она держит во сне твою руку, словно боится, что ты сбежишь именно сейчас.
Подло, Абберлин.
И справедливо в отношении тебя.
В конце концов, ничего не решено. И ошибка возможна. Ты проверишь, потому как не привык отступать. Но пока есть несколько минут тишины. Бездействия.
И рыжее солнце в твоих руках.
Продать камни оказалось сложнее, чем я думал. Те, к кому я обращался, живо интересовались историей, восхищались размером, чистотой, но истинную цену давать не желали, утверждая, что она возможна лишь после огранки.
– Берите сколько получится, – сказал Абберлин во время нашей очередной встречи.
Он был хмур, я бы сказал – обеспокоен.
– Но это не половина даже! – Я попытался воззвать к его здравому смыслу, хотя следовало подумать, что у Абберлина он отсутствует напрочь.
– Мне надо ее увезти.
– Почему?
Признаться, мне было любопытно взглянуть на ту, что достучалась до сердца Абберлина. Похожа ли она на мою Мэри? Не на нынешнюю, отстраненно-холодную, а на прошлую, с ее озорной улыбкой, хрустальным смехом и нежными очами, в которые я готов был глядеться вечность.
– Док… я хотел вас спросить про пациента… особого пациента.
Абберлин потер глаза. Мешки и яркие ленты сосудов выдавали, что нынешнюю – или не только нынешнюю – ночь он провел без сна. Неужели вернулись кошмары?
Мне казалось, что Фредерик отдал их мне.
– Гм, – отвечать, несмотря на дружеское мое отношение к Абберлину, следовало крайне осторожно. – Ты же понимаешь, что я не могу обсуждать дела пациентов с…
– С другими пациентами?
– С кем бы то ни было. Болезнь – не повод для сплетен.
– А если дело серьезное? – Он подался вперед, упираясь острыми локтями в столешницу. – Если это… он? Мужчина среднего роста. Крепкого телосложения. Смуглый. Темноволосый.
Расплывчатое описание. Но стоит ли отрицать возможность? Абберлин верит мне.
Врать другу?
Пациенту. Врагу.
– Я понимаю, – продолжал Абберлин, – что у меня нет доказательств. А если и будут…
Не будет. Мой несчастный друг обречен ловить тень в черной комнате. Он вздыхает и прижимает локти к бокам, наклоняется, почти касаясь лбом скатерти. И в этой позе, униженно-одревесневшей, мне видится готовность умереть.
Сказать? Но что? Подтвердить эти расплывчатые догадки, направив Абберлина по иному следу? Нет. Не сейчас. И я отвечаю то, что должен:
– Извини, но я не имею права.
Ухожу. Чувствую спиной его взгляд. И с трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться. В этом взгляде мне видится совсем иной интерес.
Вечером я раскладываю пасьянс из камней.
Синий. Красный. Желтый. Зеленый.
Алмазы зачаровывают. А сколь прекрасны будут они, ограненные… и ведь Абберлин не способен оценить их красоту. Хранитель – вот кто он. Библиотекарь, рьяно блюдущий сохранность коллекции, но не умеющий читать. Слепой сторож картинной галереи. И глухой смотритель оперы.
Он прячет немыслимое богатство, а сам обретается в совершенно ужасном месте, терзает себя голодом… и ладно бы этому имелось логическое объяснение.
Слезы смерти.
И Кэтти Кейн.
Надо бы взглянуть на нее. Или не надо? Четыре драгоценных глаза смотрят на меня, ожидая, когда же я буду достаточно смел, чтобы принять решение.
Фредерик Абберлин окончательно утратил разум, связавшись со шлюхой.
Так мне сказали, и я поверил, потому что сложно представить, что Абберлин сумеет найти общий язык с нормальной женщиной. И связь эта принесла ему облегчение.
Но сочетаться законным браком… уехать из Лондона… это чересчур.
Эта женщина меняет Абберлина. И как предугадать, куда приведут эти перемены? Я должен взглянуть на нее. И понять, не будет ли лучше поступить с ней так, как с другими шлюхами.
Что ж, у меня имеется повод для визита.
На следующее утро Мэри вновь пожаловалась на недомогание. Она осталась у себя и попросила не беспокоить ее, видимо не доверяя моим врачебным умениям или же просто не желая меня видеть. Пожалуй, так даже лучше.
Я показываюсь в клинике – мой распорядок не должен претерпевать существенных изменений – и провожу несколько операций, достаточно простых. Обращаю внимание, что вид крови весьма волнителен, но куда сильнее влекут меня внутренние органы, спрятанные в женском теле, будто драгоценности в шкатулке. В какой-то момент я начинаю видеть их камнями – красными алмазами в оправе плоти.
В четыре пополудни я мою руки. Прощаюсь. Ухожу.
Мне известен адрес, по которому проживает Абберлин, но меня вновь поражает убогость этого жилища. Поднимаюсь. Стучусь в дверь.
Открывают без вопросов. И я замираю.
Это лицо… хрупкие черты. Смуглая кожа. Пятна веснушек. Солнечный зеленоглазый леопард с тонкой шеей.
– Здрасте, – сказала девица с выразительным акцентом. – А вы кто будете?
– Доктор Уильям, – я приподнял шляпу и поклонился. Шлюхам нравится, когда к ним обращаются как к благородным дамам. – Друг инспектора Абберлина.
– А его дома нету.
Она разглядывала меня с прищуром, и рыжие ресницы бросали длинные тени на щеки.
– Ты – Кэтти? Он говорил о тебе.
Мимолетная улыбка. Румянец на щеках. Она – просто чудо.
– Впустишь? – Стараюсь улыбаться так, как будто встреча с ней – самое радостное событие в моей жизни. Получается легко, ведь я действительно рад.
И Кэтти верит, она открывает дверь, позволяя мне войти. Приняв пальто, шляпу и перчатки, она предлагает пройти в комнату. Обещает сделать чай, и я что-то отвечаю, про ее красоту, которая превратит чай в божественный напиток.
Кэтти смеется.
Наверное, я мог бы соблазнить ее. Или купить, что куда как проще, когда имеешь дело со шлюхой. Но это было бы совсем уж непорядочно.
Чай она умеет заваривать и подавать. В ее движениях мне видится та естественная грация, которая свойственна многим диким существам.
– А вы и вправду доктор? – спрашивает Кэтти, видимо не имея иного повода для беседы.
– Да.
– И хороший?
– Смею надеяться. Ее величество пока не жаловались.
Мальчишечье хвастовство, но до чего приятно видеть ее удивление – и благоговение. И недоверие.
– Она даже наградила меня титулом баронета.
Осторожный кивок.
– Но ты можешь называть меня Джоном.
– Джон… – Собственное имя в ее губах имеет особый вкус. – Джон, а ты… вы… поможете Фреду? Он плохо спит. И совсем ничего не ест. Талдычит: дескать, мне уехать надо. Куда мне без него ехать?
К морю, где мой поверенный купит дом. Для нее. И для меня, пусть она пока об этом не знает. Но разве могу я противиться голоду?
Не знаю. Попробую.
– Я поговорю с ним. – Обещание, данное Кэтти, легко сдержать.
Мы вместе ждем Абберлина. И я наслаждаюсь каждой секундой ожидания.
Пытка случайных прикосновений. Ее влажноватая кожа, запах, который хочется поймать. Низкий голос, который взлетит, стоит задеть струны сухожилий в скрипке ее тела.
Волшебная шкатулка сути.
Алмазы внутри.
Появление Фредерика неожиданно.
Кэтти краснеет, как будто сделала что-то, чего не должна была. Двусмысленность приличий, примененная к особе легкого поведения.
Следует успокоиться. Мы приветствуем друг друга, и странная холодность слышится мне в словах Абберлина. Уж не ревнует ли славный инспектор? Опасная игра. И тем интересней.
