Елена Арсеньева - Имидж старой девы
Что я натворила!
В ужасе смотрю на открывшееся передо мной темное отверстие. Краешком сознания отмечаю, что правы мудрые люди, уверяющие, будто клин надо непременно вышибать клином. Страх, который вызывали во мне убийцы Фюре, совершенно вышиблен страхом перед Морисом. Ему явно не повезло с бель сер! Вчера бесстыдно целовалась на площадке, сегодня сломала изделие самого Луи Поля Вернона…
Пытаюсь приладить вставку на место, но что-то мешает. Просовываю руку внутрь. Оказывается, передняя стенка ящика – полая.
Тайник!
Пальцы натыкаются на нечто пыльное, бумажное. Вытаскиваю – ну да, бумага. Что-то вроде тетрадки из тонких-претонких листов, аккуратно, вручную, сшитых вместе нитками прелестного бледно-лилового цвета. Нитки выцвели со временем – так же как и чернила, которыми исписаны листки.
Я распахиваю рукопись посередине. Часть листков вырвана, но вот целая страница.
Неудивительно, что выцвели чернила!.. Наверху страницы надпись – 24 мая 1814 года .
Вот это да!
У меня даже руки дрожат от невероятности свершившегося. Ноздрей касается легкий аромат. Духи? Нет, такое ощущение, будто я держу в руках саше из давным-давно засушенных лепестков розы.
Или лаванды? Или ландыша? В том-то и прелесть этого аромата, что невозможно понять, чему он принадлежит. Может быть, его даже не существует на самом деле, это одно только мое воображение. Или… или это аромат далеких лет?
Наклонный почерк разбираю с трудом – мой французский не столь хорош, чтобы я запросто читала письменные тексты. Глаз выхватывает только отдельные фразы:
«…Она не находила себе места, пока не получила наконец свои фиалки. Со слезами восторга на глазах схватила букет, поднесла к лицу – и замерла, словно задохнулась. Лицо ее стало бледным, смертельно бледным. Отшвырнула цветы с таким ужасом, словно из них выглядывала ядовитая змея.
– Мадам, что с вами, Мадам?! – ахнула я.
Она пыталась вздохнуть, но не могла. Под глазами вмиг обозначились черные тени. Руки судорожно хватали воздух. Я завопила так, что из приемной влетел Моршан с пистолетом на изготовку. Бог весть что он возомнил себе, может быть, что в дом ворвались разбойники? Кажется, его вид усугубил состояние Мадам, которая зашаталась, закатила глаза…
– Зовите доктора! – крикнул Моршан, отшвыривая пистолет и подхватывая Мадам.
Грохнул выстрел. Это разрядился упавший пистолет, по счастью, не причинив никому вреда. Кабинет мигом наполнился охраной. Эти идиоты метались туда-сюда, разыскивая воображаемого разбойника, но не обращая внимания на Мадам, которая умирала на их глазах!
Господи, почему во всякой трагедии непременно присутствует фарс?!
Тут, переваливаясь с ноги на ногу, наконец-то прибежал наш добродушный толстяк. Мгновенно понял, что происходит, и сунул госпоже к лицу какой-то флакон. Она судорожно вдохнула, раз, другой…
– Посадите ее, посадите! – зашипел доктор на Моршана. Тот осторожно опустил Мадам в кресло.
Мы с доктором хлопотали над госпожой, пока в ее лицо не возвратились краски жизни. Губы порозовели. Она даже смогла разомкнуть их и выговорить:
– Спасибо… я уже думала, что умираю.
– Ну, – добродушно проворчал наш толстяк, убирая руки за спину и выпячивая свое и без того внушительное брюшко, – вы явно поспешили. Вечно вы спешите, прекрасная дама! На бал, на свидание с русским императором, на тот свет… Вам, похоже, все равно, куда спешить!
Он пошучивал, он делал вид, что спокоен, что ему даже весело, но я-то видела, как дрожат его стиснутые за спиной руки!
Наконец мы все немного успокоились.
– Что произошло, Жизель? – тихо спросил меня доктор, улучив мгновение, когда Мадам отвлеклась.
– Она понюхала цветы, – сказала я чистую правду. – Ей подали букет фиалок, она понюхала – и вот…
– Эти цветы выросли на могиле! На могиле! – раздался голос госпожи.
О, Бон Дье, она все слышала. Опять обозначились черные тени под глазами, опять побледнели губы.
– Кто-то принес мне фиалки, выросшие на могиле! Кто это сделал? Зачем?!
– Успокойтесь, Мадам! – вскричал Моршан. – Я найду этого человека!
Он вышел из кабинета, чеканя шаг, такой смешной и трогательный в этом порыве защитить, спасти обожаемую госпожу. Бессмысленном порыве…
– Где букет? – отрывисто спросил доктор.
Я показала на фиолетовый комок, валявшийся в углу. Мне жутко было даже коснуться этих цветов.
Доктор тяжело опустился на колени, поднял букет, приблизил к лицу. Но не уткнулся в него, как это сделала Мадам, а сделал несколько осторожных движений ладонью, будто подгоняя к себе аромат.
– Странные фиалки, – пробормотал он. – Очень странные!
– Я вам говорю, они выросли на могиле! – исступленно повторяла Мадам. – Они пахнут смертью!
Доктор положил цветы на бюро, потом ухватился за него обеими руками и с усилием поднялся.
– Вы знаете, Мадам, я матерьялист, – сказал он сурово. – Я далек от этих ваших мистических охов-вздохов. Не знаю, с чего вы взяли, будто сии фиалки выросли на могиле. Да хотя бы так – они не могли приобрести в связи с этим никаких смертоносных свойств. Это все ваши дамские чувствования. Успокойтесь и давайте-ка пройдите в опочивальню. Вечером к вам званы гости, я не ошибся? Вот и лягте, и отдохните, и придите в себя. Все привыкли видеть вас ослепительной красавицей, а сейчас вы похожи на призрак. Быстро в постель, быстренько!
Я вызвала горничных, они взяли Мадам под руки и увели в спальню. Я пошла было следом.
– Задержитесь еще на минутку, Жизель! – окликнул меня доктор с веселой улыбкой.
Но улыбался он, только чтобы не встревожить Мадам. Чуть только за ней закрылась дверь, как доктор сорвал улыбку с лица и словно вышвырнул ее в окно.
– Какого черта тут происходит?! – вскричал он свистящим шепотом, хватая меня за локоть. – Вы все обо всех знаете, говорите быстро – что происходит?
– Отпустите руку, больно, – забилась я. – У вас не пальцы, а железные крючья! Что я еще могу вам сказать? Принесли цветы…
– Вы это уже говорили! – рявкнул доктор. – Откуда они?!
– Я не знаю, не знаю… Моршан ищет… – залепетала я. – Моршан найдет, он ради Мадам землю смешает с небом. Но объясните мне, что произошло? Что не так с этими чудными фиалками?
– О, ничего, – отмахнулся доктор, наконец-то разжимая свои стальные пальцы. – Ровно ничего, кроме того, что некий человек опрыскал их крепким раствором кайенского перца.
Какое-то мгновение я тупо смотрю на доктора, потом до меня доходит, что он имел в виду.
– Но ведь Мадам не переносит этого запаха! – бормочу я. – У нас на кухне вообще не держат кайенского перца, даже император, обожавший пряности, отказывался в свое время от этой приправы, потому что от нее у Мадам начинались приступы жестокой астмы!
– Разумеется, – кивает доктор. – Это мне известно не хуже, чем вам. Это известно очень многим людям. Во всех домах, где появляется Мадам, кайенский перец не используют. И тут идет речь не об оплошности. Речь идет о покушении на убийство! О сознательном покушении!
Мы смотрим друг на друга с одинаковым выражением лица.
– Кто, но кто? – бормочу я наконец.
– Русские? – резко спрашивает доктор. – А почему бы и нет? Не секрет, что русское командование недовольно намерением императора Александра простить Франции военный долг и контрибуцию. Не секрет, что они считают это преступной слабостью со стороны царя. И приписывают эту слабость влиянию того внезапного чувства, которое его императорское величество вдруг начал испытывать… к принцессе Гортензии. А может быть, к мадам Жозефине? Я не раз слышал, что ухаживания за дочерью – лишь ширма для прикрытия более глубокой страсти. Но любовь к бывшей жене своего смертельного врага может скомпрометировать Александра, вот он и прикидывается, будто увлечен ее дочерью. Однако, если перед русским царем не будут ежедневно сиять прекрасные глаза Мадам, помрачая его разум, русские, наверное, смогли бы переубедить его и получить свое с врага… ведь мы их враги!
– Не может, не может этого быть! – всплескиваю я руками. – Отравить букет – эта хитрость достойна итальянцев, а не русских. У них не столь изощренный ум, они простодушны, прямолинейны, они жестоки, но коварство им несвойственно. Они подослали бы к Мадам убийцу с кинжалом или пистолетом, они, в конце концов, подкупили бы повара, чтобы подмешать яд в пищу, но отравить цветы… Кто из них может знать об этом пристрастии Мадам к фиалкам?!
– Не будьте дурой, Жизель! – рявкает доктор. – Об этом знает весь Париж! Вся Франция! И не только народ. Об этом знают Бурбоны… Александр ведет себя так, словно готов изгнать Людовика XVIII из Франции и вернуть трон Жозефине. Роялисты ошеломлены и возмущены тем, что русский медведь способен до такой степени потерять голову. Пользуясь своим главенствующим положением среди союзников, Александр добился, чтобы бывшей жене человека, с которым он вел смертельную битву, и всей семье Богарнэ даровали особые привилегии…
