Екатерина Лесина - Поверженный демон Врубеля
Лестницу она нашла на ощупь. Приходилось идти медленно. И от дыма – свитер не спасал – кружилась голова. Кажется, еще немного, и она упадет в обморок. А нельзя.
Выбраться надо.
Отдышаться.
Вызвать пожарных… «Скорую»… главное, выбраться. По ступенькам и вниз. Десять ступенек, Людмила помнит. И еще десять… она все-таки закашлялась и, борясь с приступом кашля, согнулась пополам, выпустила Ольгину руку.
Не потеряется.
Она рядом. Людмила чувствует… и ее, и болезненный тычок в плечи, от которого проклятая лестница вывернулась из-под ног. Людмила успела сжаться клубком, покатилась по ступенькам.
Было больно.
Кажется, она ударилась головой… не только головой, но головой – особенно больно. И все-таки попыталась встать. Зря, конечно… потому что тот, кто устроил пожар, вынырнул из дымного облака.
Он сел рядом, так близко, что Людмила почти узнала его.
– Я ведь вас предупреждал, – с упреком произнес он.
И ударил.
В висок.
Стало больно, и свет померк.
Стас знал, что эта ночь будет мерзкой, но не предполагал, насколько. Он почти заснул. Давал себе слово, что глаз не сомкнет, но все равно почти заснул.
И вернулся домой.
В тот дом, из которого сбежал много лет назад. Он отчетливо понимал, что находится во сне. Но на удивление реалистичном сне.
Дверь.
И ручка с парой длинных царапин, которые Стас сделал гвоздем. Мстил отцу за что-то, а после получил ремня… но царапины остались. Дверной звонок. И рука тянется к нему, но не дотягивается, потому что Стас вспоминает – он ведь здесь живет.
А звонят – гости.
Дверь открывается. В коридоре пахнет ваксой и еще немного – нашатырным спиртом, значит, вновь Мишку заставили хрусталь протирать. Он эту работу искренне ненавидел, впрочем, как и Стас.
– Есть кто дома?
– А кто тебе нужен? – Мишка выглянул из гостиной. В руках он держал массивный хрустальный рог, который отцу подарили на очередной юбилей.
– Все нужны.
– Неужели? – Мишка положил рог на столик. – А нам вот так не кажется. Ты нас забыл.
С кухни тянуло дымом.
– Отец дома?
– Все дома! Кроме тебя…
– Теперь и я…
Мишка фыркнул:
– Дурень.
– А сам кто?
– И я дурень… Стасик, извини, если что не так было… мне просто тебя не хватало. Я думал, ты вернешься. Ты же обещал вернуться.
– Я хотел как лучше, – что еще было ответить?
– Теперь я знаю. Иди… отец ждет.
Узкий коридор.
Дверь открыта. Всегда открыта, и Стас вообще не уверен, что дверь эта была нужна. Она существовала данностью этого мира, как и скрипучий пол.
Стол, застланный газетой. Отец сидит спиной. И спина эта прямая, точно швабру проглотил. Так Стасу прежде казалось.
– Ты похудел, – он не знал, с чего начать разговор. Ведь были же… что? Редкие телефонные звонки? Как дела… нормально… а у тебя… когда приедешь? Пока не выйдет… дела, ты же понимаешь, что работа важнее всего…
Казалось, что важнее.
А он и вправду похудел, истончился. И уже вовсе не выглядел грозным. Напротив, перед Стасом сидел изможденный мужчина. Бледное, изрезанное глубокими морщинами лицо. Блеклые глаза и мешки под глазами. Сеть капилляров на левой щеке, и румянец болезненный, точно отцу надавали пощечин.
Желтые зубы.
Желтые пальцы с вечной сигаретой.
– Вернулся наконец, – хмыкнул он, окинув Стаса насмешливым взглядом.
– Вернулся. Ты… не рад?
– А сам-то как думаешь? – Отец оперся на кривоватую трость. – Бестолочь ты, Стасик… упрямая бестолочь, прям как я… но я рад, что у тебя все получилось. Значит, не зря…
Договорить у него не вышло, потому что кухонный пол, знакомый до последнего выжженного пятна на линолеуме, вдруг расползся трещиной.
Трещинами.
Из трещин сочился дым.
– Иди, потом поговорим, – сказал отец и стукнул тростью. Стас хотел было сказать, что это неразумно – стучать тростью по растрескавшемуся полу, но не успел.
Проснулся.
Пахло дымом. Не тем, который поднимается над костром. Нет, этот был ядовитым… паленой пластмассы… или горящего линолеума. Горький. Едкий.
Он заставил Стаса закашляться.
И выбраться из-за стола… это ж надо было, за столом прямо и уснул. Плечо затекло. И рука повисла. Отойдет, конечно, уже побежали мурашки, но вот… Стас руку согнул.
И разогнул.
Застонал, не столько от боли, сколько от мерзкого ощущения, что сам он пропитался дымом… до двери добрел.
Открыл.
На площадке было не продохнуть… твою ж… герой, сам решил… надо было Ваньку звать… он и позвал. Дозвонился не сразу, но все-таки.
– Не геройствуй, осел, – сказал Иван беззлобно. И Стасу подумалось, что не случайно его сегодня все придурком обзывают. – Выйди на балкон и сиди смирно.
Идея была в целом хорошей, но вот…
А Людмила?
Она одна. Точнее, с Ольгой, которая не то жертва чужого коварного замысла, не то убийца. И в любом случае Людмиле грозит опасность. А значит, Стас не имеет права отсиживаться.
Он нашел полотенце.
Смочил.
От дыма голова шла кругом. Тянуло прилечь. Отдышаться. Но Стас точно знал – нельзя… он вновь выбрался из квартиры и попытался осмотреться.
Никого… на первый взгляд никого… но стоило сделать шаг, и Стас споткнулся о тело.
– Люда?
Собственный голос показался хриплым, надсаженным.
Не ответили… конечно… тело тяжелое, неподъемное, но Стас поднял. И в квартиру втащил. На балкон… на балконе воздух свежий, он обоим не помешает.
Людмилу Стас усадил.
Ощупал голову, как умел.
– Люда, ты… жива?
Дышит ведь. Если дышит, то жива… конечно…
– Потерпи, «Скорая» уже едет…
А она застонала. И глаза открыла, безумные такие глаза.
– Оль… Ольга… наверх… ушли… крыша…
Каждое слово давалось ей с немалым трудом, но Людмила сумела преодолеть себя. Голову ощупала.
– Он решил, что я… иди наверх…
Стас кивнул.
Пойдет.
Пожара нет. Только дым. И значит, здесь, на балконе, Людмиле ничего не грозит. Во всяком случае, он надеялся, что не грозит. Если преступник на крыше, с Ольгой…
Стас по лестнице бежал.
Боялся не успеть.
Дверь на крышу была открыта.
Ветер ударил в лицо, и порыв его был столь силен, что едва не опрокинул Стаса навзничь. А может, не в ветре дело, а в том, что он сам ослаб.
Устоял. И поднялся. Выбрался.
– Стой, – крикнул, вернее, показалось, что крикнул, но голос надсаженный был тих. Но и этого слабого окрика хватило, чтобы человек, замерший на краю крыши, вздрогнул и обернулся.
Не человек.
Двое.
– Стой, – повторил Стас. – Полиция уже едет… не усугубляй ситуацию.
– Едет – еще не приехала, – Стас прочел это по губам. А может, и не прочел. Угадал. Читать по губам он не умел, да и расстояние было не то, чтобы подобные фокусы вытворять.
– Стой, – Стас понятия не имел, что еще говорить.
Он подходил медленно.
А тот, другой, не мешал. Не грозил сбросить Ольгу, которая замерла в его руках послушною куклой. Или нет, таких кукол не бывает, значит, манекеном, пластиковым и все одно безвольным. Одно движение, и рухнет она вниз. Поймет ли, что случилось?
– Отпусти… это лишено смысла. Тебя возьмут…
– Нет. – Человек вдруг оказался слишком близко, и в руку, ту самую, затекшую, впилась игла. А потом на Стаса накатила такая слабость…
– Дурак… – он слышал сквозь слабость голос, такой далекий… чувствовал, как ему не позволяют упасть. И ведут к краю крыши. И пропасть видел, осознавая прекрасно, что еще немного, и рухнет в нее. И что это падение прервет нить его, Стасовой, жизни.
Он понимал, что должен сопротивляться, но меж тем тело, вялое, бессильное, не способно было пошевелиться. И когда пропасть уже распахнула объятья, сзади раздалось:
– Стой. Или стрелять буду.
В этот момент сознание не нашло ничего лучшего, как отключиться.
– Ты придурок, Стасик, – сказал Иван вместо приветствия. – Ты вообще осознаешь, какой ты, к лешему, придурок?!
– Осознаю.
Осознанию способствовала узкая больничная койка, серая простыня и тонкое одеяльце, которое не грело. А может, и грело, но Стаса колотила мелкая дрожь. То ли от наркотика, то ли от дыма, то ли просто от понимания, что еще немного, и его, Стаса, не стало бы.
– Осознает он… нет, я же просил тебя не лезть в это дело, скажи, просил ведь?
– Просил.
– Раскаиваешься?
– Раскаиваюсь, – не особо искренне произнес Стас, хотя как раз ни малейшего раскаяния не испытывал.
– Хрена с два ты раскаиваешься…
– Ты мне еще спасибо сказать должен. Без меня вы бы его не взяли…
– Может, и так… – Иван не стал спорить, но и удрученным сильно не выглядел. – Все одно, Стасик, ты придурок…
Из больницы выпустили утром, да и чего держать, если Стас здоров? Людмилу вот оставили на трое суток. Отравление. Удар по голове.
