Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем
Над большой клумбой, где тоже росли вьющиеся белые розы, порхали бабочки-капустницы. Белые, белые, белые бабочки… розы…
Белый павлин виллы Геката…
Мещерскому показалось, что он закрыл глаза лишь на миг – задремал. И сколько это длилось, он не мог сказать, но это было недолго. Из состояния полудремы его вывел какой-то звук.
Шорох… Шаги… Кто-то был совсем рядом…
Мещерский открыл глаза. Дни, проведенные в этом доме, не пропали даром – он мгновенно встревожился. Это было нечто необъяснимое, подсознательное. Огляделся и… тут же успокоился.
В десяти шагах от него, отделенный лишь кустами белых роз, на клумбе копался Миша Касаткин. Мещерский вспомнил, что как раз вчера перед пропажей мальчика он видел его на этом самом месте – возле клумбы белых роз. А потом начался весь этот кошмар с поисками и задержанием безумного Ивана Фонарева.
Но сейчас рядом с Мишей никого не было. Мещерский удивился, что мальчик так быстро оправился от потрясений и даже вышел погулять. Он сидел на корточках в центре клумбы и сосредоточенно копался в земле под кустом белых роз. Он был весь поглощен работой. Мещерский лениво наблюдал за ним – что он там, сорняки полет, что ли? Нет, он видел, как Миша выкапывает под кустом глубокую ямку. В правой руке его что-то было, он копал сосредоточенно, помогая себе, отгребая левой рукой землю.
Вот он поднялся с корточек, огляделся, глянул на ямку, словно оценивая результаты работы. И юркнул в сторону гаража – туда, где была навалена плетеная мебель и стояли зонты.
И тут Мещерский увидел, что в руке Миши – измазанный землей нож.
Мещерский выпрямился в шезлонге, глядя сквозь зеленую стену кустов. Сомнений никаких: у мальчишки в руках нож с внушительным лезвием, весь перепачканный землей. Этим ножом он и копал ямку на клумбе.
Мещерский хотел встать и подойти к мальчику. Спросить его, что за нож, откуда? Ведь это Иван Фонарев, по предположению полиции, украл нож в офисе на третьем этаже перед тем, как… И картину он порезал ножом. И ножа этого у него не нашли. Он хотел спросить Мишу, но что-то удержало его. Что-то – возможно, шестое чувство – заставило оставаться на месте в шезлонге и наблюдать дальше.
Миша, воровато оглядываясь по сторонам, подбежал к стоявшим у гаража большим сложенным зонтам от солнца.
Он приблизился к зонту бежевого цвета с синей каймой и, поднявшись на цыпочки, сунул руку внутрь, шаря на спицах. Что-то достал, спрятанное в сложенном зонте от солнца.
Мещерский не сводил глаз с мальчика.
Что-то белое в его руках… И еще какая-то тряпка.
Миша со своей добычей направился в сторону клумбы. Когда он вернулся к кустам белых роз, Мещерский смог ясно увидеть, что в руках мальчика.
Белые резиновые перчатки.
И белый замызганный мешок для обуви – из тех, что укладывается в обувные коробки в дорогих магазинах.
Резиновые перчатки… ткань… мешок…
Они же искали все это время ткань – наволочку, платок, которым, по их мнению, убийца, напавший на маленького Аякса, накрыл подушку…
Резиновые перчатки…
Миша скомкал мешок и бросил в яму под кустом белых роз. Он хотел бросить туда и перчатки, но…
– Миша что ты делаешь? – громко, ошарашенно спросил Мещерский, поднимаясь из своего укрытия. Кусты роз – ненадежная преграда.
Рыжий мальчик вздрогнул, словно его ударили. Он впился взглядом в Мещерского.
Этот взгляд…
Мещерский внезапно ощутил, что ему стало холодно, как зимой.
Этот взгляд мальчишки, пойманного с…
Перчатки… он использовал резиновые перчатки, когда душил малыша… И мешок для обуви…
– Миша, откуда это у тебя?
Но мальчик не ответил. Он уронил перчатки на клумбу, попятился, словно маленькое, юркое, ловкое животное, и нырнул в кусты.
И почти сразу же со стороны патио раздался испуганный женский визг.
Мещерский, ломая кусты, топча цветы, бросился туда.
Дикое зрелище предстало его взору в патио.
Двенадцатилетний Миша Касаткин стоял позади плетеного кресла, в котором раскинулась Евдокия Жавелева. Он стоял к ней вплотную, схватив левой, грязной от земли рукой за темные волосы, оттягивая ее голову назад и открывая горло. Правой рукой он прижимал к шее Евдокии свой нож – так сильно, что на коже уже выступила кровь.
Напротив Евдокии в кресле застыл, как соляной столб, потрясенный Клинопопов. Все произошло в течение каких-то секунд.
– Ты… Миша… брось нож, – Мещерский задыхался. Он разом растерял все слова.
– Прирежу ее сейчас как свинью, – тихо сказал мальчик, нажимая лезвием на шею своей жертвы все сильнее.
Глаза Евдокии вылезали из орбит, она цеплялась руками за подлокотники.
– Ты с ума сошел. – Мещерский шагнул к нему.
– Стойте на месте! – приказал Миша.
– Это не поможет. Я все видел. Перчатки резиновые… мешок… Ты это использовал, когда хотел убить Аякса, ведь так?
– Никто ничего не докажет. – Миша вцепился в волосы Евдокии. – Видите там эту штуку, справа от вас?
– Какую штуку? Миша, брось нож, пожалуйста. Это не поможет.
– Заткнитесь. Слушайте меня. Видите ту штуку? Это газовый гриль.
Мещерский скосил взгляд направо, как приказывал ему двенадцатилетний мальчишка, взявший в заложницы женщину.
Возле кустов стоял открытый гриль для барбекю с прикрепленным небольшим газовым баллоном.
Мещерский поднял взор: гараж, угол дома. Если закричать, позвать на помощь? Но их и так с Клинопоповым – двое взрослых мужчин против двенадцатилетнего подростка. Да и кто явится на зов? Феликс, уложенный в постель сердечным приступом? Гарик, поглощенный упаковкой картин в другом конце огромного дома? Горничная Валентина, чей пылесос в вестибюле гудит так, что голосов не слышно в двух шагах?
Его мать? Но Капитолине уж точно лучше держаться сейчас от этого места подальше…
– Подойдите, включите. Там автоподжиг, – приказал тоненьким голоском Миша.
Мещерский повиновался. Подошел, повернул вентиль. Спираль вспыхнула голубым пламенем.
– Я включил, – сказал он, оборачиваясь. – Миша, все это напрасно. Еще можно все исправить. Вспомни, ты ведь и сам пострадал вчера. Ты был на волосок от смерти. Миша, давай поговорим. Почему ты хотел убить малыша?
– Мелкий мне надоел, – сказал Миша совершенно бесстрастно.
Он стоял за креслом, вцепившись в волосы Евдокиии Жавелевой, – невысокий, щуплый для своих двенадцати лет, но очень решительный. С холодным взглядом – недетским, о, совсем недетским. С ножом, испачканным землей, который он все сильнее прижимал к шее своей жертвы. Загорелую кожу Евдокии прочертили темные струйки крови. Она боялась шелохнуться, боялась дышать, запрокинув голову, вытаращив глаза.
– Вы мне все надоели. А мелкий особенно, – произнес Миша очень четко. – С тех пор, как он здесь появился, жизни не стало. Как и с вами, алкашами-мажорами. Но вы уедете, уберетесь, а он – нет. Тут все было для него, все вокруг него вертелись. Ему все здесь принадлежит, потому что он наследник. Мажор по рождению. А он никто, мутант из пробирки! – яростно выкрикнул рыжий мальчик. – Чудовище, монстр, его из живота у тетки вырезали и сюда привезли! Я по телику слышал, в таких, как он – дьявол! Он мутант-суррогатник! А все вокруг него на цыпочках… А я никто для них. Ничего, все равно сдохнет там, в больнице!
Мещерский прикидывал: что делать? Броситься к нему сейчас? Выбить нож, ударить? Но это же ребенок… Это маленький мальчик… Мальчик, ослепленный ненавистью, с ножом. Если он в панике и ярости проткнет Евдокии сонную артерию или всадит нож в горло, ее будет уже не спасти.
– Вернитесь на клумбу, – холодно приказал Миша. – Возьмите, принесите и бросьте в огонь. Сожгите, чтобы я видел.
– Миша, это не поможет, – повторил Мещерский. – Я видел перчатки и мешок. Эти двое сейчас тоже их увидят – это улики.
– Пойдите, принесите, бросьте в огонь, – повторил Миша на полтона выше. Несмотря на свою внешнюю холодность, он был близок к истерике. – Когда все сгорит, останутся только слова. Ваше слово – против моего. Я маленький. Меня даже судить нельзя по возрасту. Мне ничего не будет.
– Миша, слова тоже имеют вес.
– Делайте, что я говорю. – Миша еще сильнее оттянул голову Евдокии назад за волосы. – Думаете, я шучу? Думаете, я просто так прикалываюсь? Вот, смотрите. Не сожжете все на гриле, я ее зарежу!
Он сделал рукой быстрое движение. И лезвие ножа рассекло кожу Евдокии от уха к горлу. Хлынула кровь. Евдокия придушенно взвизгнула и застонала от боли и ужаса.
Мещерский был готов вернуться на клумбу, взять перчатки и мешок и сделать так, как приказывал ему малолетний убийца.
Но тут произошло то, чего никто не ожидал.
Низкий столик с грохотом отлетел в сторону. Бутылки из-под шампанского и ведерко, полное льда, шмякнулись на плитку, разбились. Артемий Клинопопов, на которого визг раненой Евдокии подействовал как удар хлыста, взвился со своего места и – не заботясь о последствиях, не колеблясь, не жалея ничего и никого – ринулся к Мише Касаткину.
