Если нам судьба… - Лукина Лилия
— Давайте поедем ко мне, Александр Павлович, там и поговорим, — предложила я, ведь у меня для этого разговора все было давно готово.
— Располагайтесь, а я пока кофе займусь, — сказала я, когда мы вошли в мою квартиру, и показала на кресло. — Кстати, посмотрите вот это, — я кивнула на папку с завязками, которую получила в свое время от Крысы. Только теперь там, кроме бумаг, лежала еще и кассета с записью моего разговора с бабой Дусей и Ксаной. Магнитофон я предусмотрительно поставила на журнальном столике рядом.
Власов сел в кресло, взял папку, а Васька, которого я не успела перехватить, тут же залез к нему на колени, я аж удивилась — не помню я, чтобы он к кому-нибудь относился с таким доверием, только к Кольке, да и то по большим праздникам. Ну ладно, это его кошачье дело. И я ушла на кухню, где стала неторопливо готовить кофе: немного освежила зерна, разогрев их на маленькой медной сковороде, молола их в ручной мельнице, потом варила кофе на почти невидимом огне с добавлением специй — Матвей был прав, я действительно не удержалась и стала экспериментировать, чтобы приготовить кофе по-дьявольски. Когда я услышала щелчок клавиши магнитофона и первые слова бабы Дуси: «Садись, детонька, и говори все, как есть», то поплотнее прикрыла дверь. Господи, какой же кошмар сейчас предстоит пережить Александру Павловичу!
Когда я вошла с кофе в комнату, Власов сидел, согнувшись, упираясь локтями в колени, на которых по-прежнему лежал Васька, и прятал лицо в ладонях. Услышав мои шаги, он, не поднимая головы, сказал:
— Я убью ее. Эта гадина не имеет права жить.
— Не надо, Александр Павлович, не стоит вам руки об нее пачкать. А для суда у нас с вами нет никаких вещественных доказательств. Единственное, что я никак не могу понять, зачем она все это сделала? С Добрыниными все понятно, но с вами?
— Вряд ли ради денег — она ведь намного богаче меня. Ей за библиотеку совершенно невероятные деньги предлагали, но она отказалась. Я не знаю, зачем ей надо было убивать Настеньку. Но зато я теперь понимаю, почему я смог пережить ее смерть. Странное чувство — умом понимаю, горе страшное, непоправимое, а душа не болит. Все удивлялись, что я такой спокойный. А ведь сначала жить не хотел… Вам, Леночка, это трудно понять… — Власов, наконец, оторвал голову от рук и посмотрел на меня, в глазах у него стояла смертельная тоска.
— Ошибаетесь, Александр Павлович, я все это пережила и очень хорошо вас понимаю. Я тоже не хотела жить, только меня никто травкой не поил, и все круги ада я собственными ножками протопала, — я достала фотографию Игоря и показала Власову.
Он внимательно посмотрел на нее и сказал только одно слово:
— Верю! — и, помолчав, добавил: — Вот, значит, почему у вас такие глаза. То-то вы их за очками прячете… — и, резко меняя тему, спросил: — Что же мы с вами делать будем? Ведь нельзя же это все так оставить? Да и понять я хочу, зачем ей все это понадобилось?
И Власов начал гладить Ваську, который довольно замурчал.
— Знаете, Леночка, — сказал он. — А ведь кошки самой природой созданы для того, чтобы мы, люди, могли рядом с ними душой отдохнуть. Даже собака не может успокоить так, как тихое, уютное урчание такого вот пушистика.
— Очень хорошо это знаю, Александр Павлович и, как вы могли понять, на собственном опыте, — чувствуя, что он уже немного отошел, я налила ему кофе и закурила. — Есть только один человек, который, если захочет, конечно, сможет вам все объяснить. Это он все время, и теперь я понимаю почему, меня исподволь подталкивал, чтобы я Добрыниной занималась. — Для меня действительно уже не осталось тайн в поведении Матвея, и я еще раз подивилась тому, что он видит людей насквозь. Он понял мой характер и то, что чем больше у меня на пути препятствий, тем с большим упорством я буду идти к своей цели.
— И кто это? Наверное, тот самый дядя Павлик? Мне почему-то кажется, что это именно он, — заинтересованно спросил Власов, прихлебывая кофе и тоже закуривая.
— Он самый. Он ради ваших сыновей на умышленное убийство пошел, чтобы раз и навсегда защитить их. За это и в «малолетке» четыре года отсидел. Он и Нату с Татой от Добрыниной спас, устроил так, чтобы Лидия Сергеевна их опекуном стала. В его доме она со своей мамой сейчас и живет. Любит он ее беспредельно. Если бы не она, еще неизвестно, как его жизнь сложилась бы, когда у него отец умер и он с такой матерью остался, что лучше бы ее вообще не было. — Вот так коротко и быстро я описала Власову, с каким человеком ему придется встретиться.
— Да, — задумчиво протянул Александр Павлович. — А я думал, что таких людей больше на свете нет, что ушло уже их поколение. А сколько ему лет?
— 33 года исполнилось. Ну, что, будем звонить?
— А если он не захочет со мной встретиться? Что тогда? — с тревогой спросил Власов.
— Тогда — ничего. Это не тот человек, которого можно заставить сделать что-то против его воли. Но я попробую его уговорить, — сказала я и стала набирать номер офиса Матвея.
Не знаю, какие инструкции он дал насчет меня, но, когда я представилась, мне вежливо сообщили, что он дома, за городом.
— Павел Андреевич, — сказала я, когда, наконец, услышала в трубке его голос, — это…
— Добрый день, Елена Васильевна. Насколько мне известно, вы все-таки добились своего, поздравляю, — он говорил это совершенно серьезно, без малейшего намека на насмешку.
— Спасибо, Павел Андреевич. У меня к вам большая просьба: рядом со мной сейчас Власов, не могли бы вы с ним встретиться? Дело в том, что он теперь знает абсолютно все, но есть один невыясненный вопрос, на который, как мне кажется, можете ответить только вы. — Я с замиранием сердца ждала, что он скажет. Чего греха таить, мне самой было очень интересно узнать, зачем Катька убила дочь Власова.
— Вы приедете вдвоем или втроем?
Матвей ничего и никогда не говорит зря, значит, для него это имеет значение.
— А как бы вам хотелось, Павел Андреевич? — спросила я. Если он скажет втроем, то я Катьку свяжу по рукам и ногам, но привезу. А Власов мне еще и поможет.
— Я думаю, что чем больше компания, тем лучше. Приезжайте к пяти часам, если это всех устроит. — Попробовала бы я сказать, что мне это неудобно.
— Спасибо за приглашение, мы обязательно будем.
Я посмотрела на часы — было около трех, у нас еще уйма времени.
— Ну? — возбужденно спросил меня Власов. — Что он сказал?
— Чтобы мы втроем приезжали к пяти. Как вы думаете, Александр Павлович, Добрынина согласится ехать добровольно или ее придется нести завернутой в ковер, как полонянку? Если второе, то берите стул и лезьте на
антресоли. Есть там у меня подходящая тряпочка, как раз для подобного рода грязного дела сгодится.
— Еще трудиться? Да я ее на пинках понесу! — Власова охватило какое-то лихорадочное возбуждение, и, чтобы немного успокоиться, он опять закурил.
— Неужели вы, наконец-то, поняли, что она абсолютно здорова, нет у нее никаких болячек, даже несерьезных?
— Леночка, у каждого человека наступает возраст, когда ему хочется о ком-то заботиться, холить, лелеять, баловать. Подозревал я, что она, скажем так, кокетничает, но… Я жалел ее, хотел возместить то, что она недополучила когда-то. Да и свято верил в то, что она меня любит, — он снова резко сменил тему и сказал: — Ладно, если нам поставили такое условие — приехать втроем, то мы втроем и приедем. Чего бы это ни стоило.
— Знаете, Александр Павлович…
— Лена, давай на «ты», — грустно улыбнулся Власов. — Уже за одно то, что ты мне на эту тварь глаза открыла, можешь звать меня хоть Шуркой.
— Ну, Саша, если ты настаиваешь… Так вот, мне кажется, что… Слушай, а как ее лучше звать, Злобновой или Добрыниной?
— О, Господи! Ну, что за мысли тебе в голову лезут в такой момент? Зови Катькой.
— Ладно. Так вот, лучше, чтобы она не догадалась, куда мы поедем. Ей, когда она замужем за профессором Добрыниным была, приходилось с Павлом Андреевичем сталкиваться. Если она насторожится, то может отказаться ехать, не тащить же нам ее в самом деле силой. Надо что-нибудь придумать, — и я с надеждой посмотрела на него.
