Лилия Лукина - Если нам судьба...
Вокруг Печерской столпились сыновья с женами и детьми:
— Мамуля, может быть, ты приляжешь? Пойдем, мы отведем тебя в спальню, посидим с тобой.
Стоящие рядом с бабушкой девочки ревели в три ручья, даже Сережа подозрительно шмыгал носом. Только Павлик старался держаться, как мужчина. Он стоял, засунув руки в карманы штанишек, и старательно ковырял носком сандалика что-то, видимое только ему одному, в крошечной щелке между планками паркета. Оглянувшись на наши шаги, он тяжело вздохнул, пожал плечами и сказал с той же интонацией, как когда-то Власов:
— Женщины…
«Как причудливо тасуется колода» — вспомнились мне булгаковские слова, и я посмотрела на Власова. Он мужественно держался весь этот страшный для него день, но это одно-единственное слово добило его.
На подгибающихся ногах он подошел к Лидии Сергеевне, рухнул перед ней на колени, обхватил ее ноги руками и уткнулся лицом в юбку. Его плечи сотрясались от рыданий, и из всего, что он говорил, можно было разобрать только одно постоянно повторяющееся слово — «прости».
Мы все просто застыли от неожиданности. Особенно потрясены были дети — видимо, им до сих пор никогда не доводилось видеть плачущего мужчину, и их детские сердечки дрогнули. Они все собрались около Александра Павловича, с сочувствием глядя на него. Первой отважилась Ниночка, она осторожно стала гладить Власова по голове, и он замер, почувствовав прикосновение маленькой детской ручки.
— Ой, дяденька плачет! — сказала Милочка. — Бабуля, а почему дяденька плачет? Ему больно, да? — и, не получив ответа от Печерской, сказала уже Александру Павловичу: — Ты неправильно прощенья просишь. Нужно сказать: «Прости меня, пожалуйста, я больше никогда так не буду».
Власов поднял на нее свое залитое слезами лицо, и Милочка спросила его:
— А ты кто?
— Я? — растерялся Александр Павлович. Действительно, а что он мог ей ответить? Но он решился: — Я дед.
— А чей ты дед? — требовательно вопросила Милочка, и остальные дети тоже с интересом уставились на него.
— Ничей, — с горестным вздохом ответил Власов. — Совсем ничей.
— И у тебя совсем-совсем нет внуков? — это уже Ниночка спросила.
— Совсем. Ни одного нет, — тоскливо глядя на них, сказал Александр Павлович.
— Тогда тебе должно быть очень грустно и одиноко, — сделал вывод Павлик. — Хочешь, мы с тобой поиграем? — и повернулся к Печерской. — Бабуля, можно, мы с ним поиграем?
В ожидании ответа Лидии Сергеевны малыши были похожи на котят, перебирающих лапками от нетерпения при виде того, как к нитке привязывают бумажный бантик, чтобы поиграть с ним.
— Можно, — сказала, с трудом улыбнувшись, Печерская.
Я искренне восхищалась Власовым. Несмотря на все пережитые им сегодня потрясения, он собрался с силами и, наверное, представив, что он на сцене — ведь только там актеры, как бы они себя ни чувствовали в жизни, ощущают себя сильными и здоровыми, выдал нам целое представление.
Он, при его-то немалом росте, стал вдруг маленьким и испуганным и, со страхом глядя на внуков, начал отползать от них на коленях по шкуре, приговаривая: «Да-а-а… Вас вон как много… А я один. Я вас боюсь», и сделал вид, что хочет спрятаться от них под шкурой, но в самый последний момент, когда их недоумение грозило перейти в разочарование, послал им такой озорной, мальчишеский взгляд, такую зажигательную улыбку, что они, поняв, как их разыграли, с визгом бросились на него и повалили.
На полу образовалась настоящая куча-мала, из которой раздавались смех, радостные вопли и иногда голос Власова: «Четверо на одного — это нечестно!», «Я больше не буду!», «Только чур — не щекотать, а то буду скучную сказку рассказывать». Малыши кричали: «Таких не бывает!», а Власов отвечал: «Еще как бывает. Вот слушайте. Идет один слон, за ним второй слон, за вторым третий слон…». При этом он очень похоже изображал головой мерные движения идущего слона. Иногда внуки отскакивали от него, чтобы перевести дыхание и наброситься с новыми силами. Растерзанный, взлохмаченный, в помятой рубашке, Власов сиял от счастья.
Обстановка разрядилась. В каминной появилась горничная — миловидная женщина в белом передничке. Она сновала туда-сюда, то вкатывала столик на колесиках с разнообразными напитками и бокалами, то вносила подносы с легкой закуской, то что-то уносила, постоянно проходя мимо меня.
В дверях, ведущих в соседнюю комнату, показалась Галина. Ее глаза метали молнии, и она со значением посмотрела на большие напольные часы — видимо, детей пора было кормить ужином. Взглянув на разгоряченных, возбужденных малышей, она укоризненно сказала:
— Что ж ты, батюшка, детей-то так разгуливаешь? Их же потом не уложишь.
— Ничего, — отвечал Власов, продолжая играть с внуками. — Сами разгуляли, сами и уложим.
Малышей с большим трудом отлепили от Александра Павловича и увели вглубь дома.
— Ты нам сказку обещал, — серьезным тоном напомнила ему на прощанье Ниночка. — Смотри, не обмани. Детей обманывать нельзя.
Вслед за детьми ушли Лидия Сергеевна с Натой и Татой. В комнате остались близнецы, которые все это время просидели в креслах около стены. Немного позже к ним присоединился Панфилов, наверное, когда уже разобрался с милицией. Саша с Лешей курили, потягивая виски из тяжелых, с толстыми стенками и дном, бокалов, а Владимир Иванович, хоть и держал в руках зажженную сигарету, но не затягивался, а так, симулировал курение и пил минералку. Около маленького столика сидел Матвей, он тоже пил виски и поигрывал серебряными щипчиками для льда, вертя их в пальцах. Власов так и остался сидеть на шкуре, тоскливо глядя на дверь, через которую ушли его внуки. А я, о которой все, казалось, забыли, расположилась с бокалом апельсинового сока в низком кресле около двери в холл, куда села, чтобы не мешать горничной.
Власов, наконец, очнулся от своих мыслей и спросил у Матвея, поняв, что все в этой семье зависит только от него:
— Павел Андреевич, я долго и безуспешно искал Александра и Алексея, я подключил все свои связи, но так и не смог их найти. Они что, за границей служат? Потому что в России их нет.
— А кого вы искали, Александр Павлович? Печерских?
— Да, естественно. Ведь Лена сообщила мне именно эти их имена, — удивился Власов.
— Александр Павлович, — спокойно заявил Матвей. — Они уже много лет как Репнины. Я неоднократно встречался с вашим дядюшкой, Николаем Николаевичем, и сумел доказать ему, что Саша с Лешей — прямые потомки его родного брата Павла. Они после Суворовского училища в летное поступили, там и документы уже поменяли, стали носить свою настоящую фамилию.
Так вот куда они исчезли после 84-го года, поняла я, не иначе, как с помощью Васильева туда попали. Ну, что ж, в то время это был действительно наилучший для них выход.
— А-а-а, — протянул Власов, — А как вы узнали, что я Репнин?
— Александр Павлович. Вы ведь во втором браке отца родились, не так ли?
— Да, — Власов совершенно растерялся. — Но откуда вы-то это знаете? Мой папа действительно первым браком был женат на своей двоюродной сестре — Александре Артамоновне Матвеевой, она его на пять лет моложе была. Они очень любили друг друга, но вот детей никак не решались завести — родственники все-таки. А когда, наконец, собрались, это уже после войны было, то Сашенька родами умерла, и ребеночек тоже. Папа долго утешиться не мог, а потом женился на моей маме. И, вообще, они как-то все вместе держались, и Матвеевы, Артамон Михайлович с Елизаветой Александровной, и мамины родители, Владимир Егорович и Глафира Григорьевна. Вот мама с Сашенькой и выросла вместе, и папу моего она с самого детства знала и всю жизнь любила. Ни на что не надеялась, просто любила, и все. Меня и Александром в честь Сашеньки назвали. Но откуда вы об этом знаете? — снова спросил Власов.
Меня охватило такое чувство, какое бывает перед бурей. Вроде бы все спокойно, небо ясное, солнце светит, но что-то давит и тревожит.
— Моего папу, Александр Павлович, звали Андреем Артамоновичем Матвеевым, и у него была родная сестра Саша, которая в 20-м году родилась. Она вышла замуж за своего двоюродного брата, Павла Николаевича Репнина. Папа очень дружил с ним, и меня в его честь назвал, — Матвей говорил все это очень спокойно. Слишком спокойно.
— Подожди, — от неожиданности Власов перешел на «ты». — Подожди. Что же получается? Выходит, мы с тобой троюродные братья. Господи, где же были мои глаза? Ведь ты же точная копия Андрея Артамоновича! Павел, я же прекрасно помню дядю Андрея!
Говоря все это, Власов пытался подняться со шкуры, но подошвы туфель скользили по меху, и ему это никак не удавалось. Когда же он, наконец, смог встать и, радостно улыбаясь, повернулся к Матвею, его встретил такой бешеный взгляд, что улыбка замерла на его лице.
— Ах, ты дядю Андрея прекрасно помнишь?! А ты знаешь, что он сказал о тебе?! Хочешь знать?! Когда мамуля с малышами в нашем дворе появилась, то папа присмотрелся к ним и сказал, что такое сходство просто так не бывает. Подошел к мамуле, познакомился. Потом мы к ним в гости пошли, папа фотографии взял. Я маленький был, не понимал, о чем они говорят. Только, когда мы домой вернулись, папа поставил меня перед собой, по голове погладил и сказал… Ты все еще хочешь знать, что он сказал?!
