Алексей Макеев - Та еще семейка
— Боже мой, но зачем же так… — заныл Чепраков, раскоряченный и упертый лбом в стену.
— Ваши телохранители подозреваются в содействии побегу из суда обвиняемой Илляшевской, а также в нанесении телесных повреждений военнослужащим охраны, — официальным текстом сообщил хозяину Полимеев. — Обоим наручники. Выводите, старший лейтенант.
Гороховский с Минаковым и автоматчики повели людей Парамиди к лифту.
— Снять окружение вокруг дома, — приказал в мобильный телефон подполковник.
Стефан Георгиевич Парамиди, изжелта-бледный, стоял напротив полицейских, сверля их черными ненавидящими глазами. Сидорин встретил это «зеркало души» криминального дельца своим обычным беспощадно-ледяным взглядом. Он никогда не скрывал своего личного отношения к преступникам, не в пример операм, ведшим себя корректно.
— Предъявите ваши документы, господа, — учтиво сказал Полимеев, проходя с Сидориным и Рытьковым в глубину роскошно меблированной квартиры следом за Чепраковым и Парамиди.
— Я гражданин Латвии. — Парамиди презрительно скривил рот под серповидными усами, выкладывая на бархатное покрытие круглого стола заграничный паспорт. — Нахожусь в Москве на законных основаниях, с целью заключения ряда коммерческих договоров. Могу предъявить все оформленные документы моей и дочерних фирм…
— Ваш официальный бизнес, господин Парамиди, меня не интересует. По этим вопросам вас будут проверять другие сотрудники уголовного розыска или ФСБ. Моя компетенция — тяжкие преступления. Вы подозреваетесь в убийстве артиста московского театра Половчука. Причем в убийстве при отягчающих обстоятельствах, произошедшем полтора года тому назад на Новом Арбате, в квартире потерпевшего. — Полимеев говорил почти любезным тоном, спокойно и ровно. — Капитан Рытьков, наденьте подозреваемому наручники.
— Но с какой стати! — возмутился Парамиди, у которого желтоватая бледность на лице сменилась красноватой крупной пятнистостью. — Разве меня взяли на месте преступления? Или я оказал полиции сопротивление? Я пожилой человек…
— Вы не женщина, — вмешавшись, отрезал Сидорин. — Полтора года находитесь в розыске. Имеем право примерить вам браслеты. — Он по-прежнему смотрел на Стефана Георгиевича тяжелым взглядом, содержащим и некое издевательское торжество.
— Что вы так на меня смотрите! — После того как на Стефана Георгиевича надели наручники, видимо, не выдержали нервы. — Я никого не убивал. Я пока только подозреваемый. А вы, майор… вы странный тип. Наверно, если бы могли, приговорили бы меня к высшей мере…
— Не спорю, сделал бы это с удовольствием, — совершенно серьезно заявил Сидорин и поиграл желваками на скулах.
— Валерий Фомич, исключи пререкания с подозреваемым. В данном случае это не дает практической пользы, — остановил Сидорина «правильный» Полимеев.
В открытую входную дверь шумно вошли еще двое сотрудников МУРа с бежевым бультерьером на поводке.
— Ну, вот и Банан, — удовлетворенно приветствовал появление бультерьера подполковник. — Акимов, начинайте обыск помещения. — Полимеев показал хозяину санкцию прокуратуры. — Рытьков, уведи Парамиди, сдай его нашим и возвращайся.
— А как же со мной? — почти плаксиво вопросил Чепраков. — Мне переодеваться и… тоже?
— Если во время обыска в вашей квартире не обнаружат оружия, взрывчатых и отравляющих веществ, а также наркотиков… к вам будет применена такая мера пресечения, как подписка о невыезде.
— Но меня с Парамиди связывал только бизнес. Поставки лекарств и цветных металлов. Совершенно законные поставки, — повторил Чепраков, почему-то приглушив голос.
— Поэтому вам и придется не покидать столицу до конца следствия по делу Парамиди. Когда будет доказано, что вы не имеете отношения к его деяниям…
— Конечно, не имею, господин подполковник! Повторяю: у нас с ним были чисто формальные связи, не более того. Я честный бизнесмен.
— Что-то не верится у нас в честный бизнес, — хамовато встрял неисправимый Сидорин. — Как говорилось в старину: «От трудов праведных — не наживешь палат каменных». А сейчас тем более, сажать надо каждого второго.
Находившиеся в квартире полицейские не осудили (хотя бы мимически) некорректное высказывание Сидорина, наоборот — сочувственно ухмыльнулись.
На другой день в комнате управления, где сидел капитан Рытьков, бодро прозвенел телефон.
— Привет, Саня, — услышал Рытьков непривычно веселый голос Сидорина. — У меня новости из областного УВД. Я уже подъезжаю. Сейчас зайду к тебе, расскажу.
Войдя, Сидорин небрежно снял старую куртку, повесил на крючок, сел напротив.
— Тут я получил сведения, что позавчера, под утро, как раз когда мы приехали с Полимеевым за этим… — проговорил он.
— Греком, — сказал Рытьков, — с латвийским паспортом.
— Ну да, с латвийским. Так вот в двадцати пяти километрах от поселка «Липовая аллея» произошла перестрелка.
— Кого с кем? — оживился молодой капитан и навострил уши.
— Предварительное следствие установило следующее. Во взорванной и сгоревшей «Ниве», по номерам находящейся в угоне, нашли обгоревший труп. Мужской. Предположительно этот мужчина из наемников Парамиди и участвовал в организации побега Илляшевской. Это первый. Второй участник того же мероприятия убит из «калашникова». Труп обнаружен неподалеку от «Нивы». Есть еще три трупа… Местные опера говорят: из группировки некоего Глызина. Сейчас лиц, причастных к этой группировке, разыскивают. В каком-то поселке обнаружен черный «Ниссан» с явными пулевыми пробоинами, его возможные хозяева устанавливаются. Словом, там работают ребята из убойного отдела. Но самое интересное, что я хотел тебе сообщить… — Майор Сидорин продолжал с кривой усмешкой и не сразу, а как будто после минуты раздумья. — Н-да… так вот… Возле подорванной «Нивы» нашли разбросанные фрагменты тела и совершенно целую голову…
Рытьков настороженно ждал окончательного разъяснения того, что под конец говорил Сидорин.
— Исследовав фрагмент тела, который хорошо сохранился, эксперты установили: голова принадлежала Марине Петровне Илляшевской.
— Да ну! — восхищенно прошептал Рытьков. — Вот так номер! Сбежала, да подорвалась.
Внезапно Сидорин поднялся и достал из кармана своей потертой, давно служившей ему и однажды простреленной куртки непочатую бутылку водки.
— Какая-то «Тульская», по дороге купил, — сказал Сидорин. — Закусь-то найдешь?
— Сейчас, сейчас, — заторопился Рытьков, всегда готовый к уютному общению подобного рода. Он достал из ящика письменного стола два заранее приготовленных бутерброда с полукопченой колбаской, освободил от фольги и грубо поломал плавленый сырок, потом неудобным крючком от раскладного ножа стал вскрывать банку сардин.
Сидорин тем временем нащупал два стакана. Дунув в них для профилактики и дезинфекции, налил не по полному — на две трети.
— Ну что, помянем Галю Михайлову?
— Да, хорошим опером была Галя и хорошим товарищем, — согласился Сидорин. — Земля ей пухом…
Выпив, оба офицера по-русски слегка поморщились, покрутили головой и принялись жевать колбасу с хлебом. Сидорин вытащил из масла сардинку.
— Аккуратней, Фомич, не капай мне на папки с делами маслом-то…
— Да я разве капаю? Подумаешь, дела… Небось одни сплошные бесперспективные «глухари»… В архив пойдут…
— Ничего подобного, — притворно возмутился Рытьков. — У меня здесь такое раскрытие — ахнешь! На премию рассчитываю и благодарность от высокого начальства.
— Рассчитывай, дурачок. Если живой останешься еще годик, начальство тебе к отпуску «на лечение» тыщонку выпишет, жди.
Посмеиваясь и балагуря на свои специфические «убойные» темы, опера решили прикончить бутылку. Сидорин разлил по стаканам остаток и вдруг серьезно сказал:
— А это за упокой грешной души Марины. Не могу забыть, как она перевязала мне плечо, когда ее холуй меня зацепил. Да еще коньяку налила. Продержался я тогда до приезда врачей, а то бы не выдержал. Конечно, преступница была, извращенка, тварь та еще, но… Сильная женщина, красавица…
— Теперь уж «Золотой лилии» точно конец, лидера не стало.
— Э… чего гадать! Может быть, здание купит какой-нибудь богатей. Снова устроит там гадюшник или игорный дом, законную грабиловку-обдираловку.
— Гляди-ка, Фомич, солнышко прорвалось. Скоро снег растает, легче работать будет… Весна…
Рытьков и Сидорин поглядели на ослепительное мартовское солнце в окне, кивнули друг другу и допили водку.
— Да, весна, природа свое берет. Хотя работы у нас полно в любое время года, — сказал Сидорин, достал мятую пачку сигарет, с удовольствием закурил.
На столе зазвонил телефон. Рытьков с неохотой поднял трубку.
