Леонид Федоров - Злой Сатурн
Она потрогала лоб Инги, проверила пульс.
— Ну ладно. Вы пока тут беседуйте, а мы документы оформим. Можешь ее сегодня и забирать. Дома теперь пусть сил набирает!
Выехать в Нагорное в тот же день не удалось. У Инги не оказалось теплой одежды, а мороз крепчал и к полудню затянул стекло ледяным узором. Пока Севка доставал у брата валенки, тулуп — завечерело, и пускаться в путь на ночь глядя его отговорили.
— Дорога еще не установилась. В темноте санного следа не разглядишь, заедешь к черту на кулички, себя и девку заморозишь, — убеждал его брат. — Переночуйте у нас, а завтра на зорьке и отправитесь.
Дом у Романа Устюжанина большой, пятистенный. С крытым двором и многочисленными стайками. Под окном палисадник. Летом полыхают в нем мальвы, а сейчас красуется опушенная инеем рябина. Горница в доме светлая. В углу широкий диван, на котором возятся два ухоженных пацана. Пол застлан половиками. На стенах, оклеенных обоями, фотографии в рамках. Сервант, зеркальный шифоньер.
Севка усмехнулся.
— Ты чему? — ревниво поинтересовался Роман.
— Та-ак, — протянул Севка.
— Затакал, — рассердился Роман. — Знаю я тебя, просмешника. Поди, думаешь, вот, мол, давно ли щи лаптем хлебали, а теперь за полированным столом жрать изволят. Дал бы я тебе по шее, как раньше бывало!
Широко расставив ноги, грузный, с крепкой, как у борца, шеей, Роман стоял посреди горницы, как каменная глыба. Севка внимательно посмотрел на брата и с острым чувством жалости впервые увидел, как тот изменился за последний год. Лицо обрюзгло, глаза с мутнинкой, под ними набрякшие мешки.
— Нет, братуха, — покачал он головой, — что было, то быльем поросло. Теперь твой черед на лопатках лежать.
— Ну, это еще поглядим. Давай поборемся.
Из кухни выскочила жена Романа, Настя, затараторила:
— Петухи! Истинные петухи! И не совестно вам? Под потолок вымахали, а ума до сей поры не набрались. Как ребята малые. Вот измочалю ухват о загорбки — поумнеете.
Братья переглянулись, и Роман громко захохотал. Настя разъярилась еще больше.
— Ржешь! А стайка до сей поры нечищенная стоит. Мне, что ли, этим делом заниматься? А ты чего лыбишься? — накинулась, она на Севку. — Забирай одежу да веди сюда свою почтальоншу!
И, уже смягчившись, закончила:
— У меня еще коровы не доены. Пока ходишь, я тут управлюсь и ужин соберу…
Ужинали долго, основательно. Хозяйка не поскупилась, выставила на стол жареную картошку с бараниной, соленые грибы в сметане, тушеных рябчиков с брусникой и прочую домашнюю снедь. Среди этого великолепия красовался большой пузатый графин из зеленого стекла.
Инга после больничной пищи с удовольствием испробовала всего понемногу.
— Кушайте! — угощала Настя. — А ты почему как цыпленок клюешь? — уговаривала она Ингу. — Накладывай больше. Вот рябчишку отведай. Ромка нынче их целый мешок настрелял.
— Ешь ананасы, рябчиков жуй, — пробормотал Севка с набитым ртом.
— Чего нет, того нет. Зато грибочки удались нынче, почище твоих ананасов будут.
— Это уж точно, — поддержал жену Роман, гоняясь вилкой за ускользающим оранжевым рыжиком. Поймал. Опрокинул в рот рюмку и закусил грибком!
Пил он много и не пьянел, только лицо и шея еще больше краснели, наливались морковным соком.
От еды и тепла Ингу разморило, глаза стали слипаться.
— Пойдем-ка, девонька, спать, — подняла ее Настя. — Пущай мужики сидят, я им в горнице на полу постелю, а мы с тобой вместе ляжем.
Несмотря на усталость, Инга заснула не сразу. Рядом негромко посапывала Настя. Умаявшись за день, та уснула мгновенно, едва коснувшись головой подушки. В спаленке было жарко и тихо. Из кухни доносились приглушенные голоса засидевшихся за столом братьев. В горнице, за дощатой стенкой, монотонно постукивал маятник. Под его баюканье Инга уснула.
Было уже за полночь, когда ее разбудил тихий разговор в горнице. Севка с Романом, укладываясь спать, о чем-то спорили.
— Дурака ты свалял, — убеждал шепотом Роман. — Сейчас как свидетеля затаскают.
— По-твоему, нужно было оставить его там? — зло ответил Севка.
— Пусть бы лежал. Какая ему теперь разница? А тебе хлопот — будь здоров. Еще пожалеешь. Ты как наш братец Семен. Тот тоже везде нос сует. А что вышло? Сняли с бригадиров, теперь сучкорубом вкалывает.
— За что сняли?
— А почитай ни за что. В прошлом году мы план с довеском выполнили к двадцать пятому декабря. Премию неплохую получили. Правда, пришлось малость схитрить. Осталась у нас одна дальняя деляна, кубов на двести. Пока бы к ей дорогу пробивали да вывозили, к Новому году нипочем бы не управились. Оставлять лес на корню не положено, сам знаешь. Раз отведена деляна, выруби и вывези. А нам, ежели ею заняться, никак в срок не уложиться. Спикала бы наша премия. Ну, техрук и дал команду: «Рубай, ребята. Потом вывезем!» Оно, конешно, против закона, но ведь все так делают — не мы ж первые! Сенькина бригада провела рубку, я им со своими ребятами помогал. Быстро управились. А январь пришел — тут уж не до деляны, знай пластай в счет нового плана. Сенька, как проведал, что древесина на лесосеке гнить оставлена, лесничему доложил. Тут карусель и завертелась. Техрука с работы помели, Сеньку с бригадиров сняли, весь леспромхоз прогрессивки лишили.
— Сенька же приказ техрука выполнял.
— За вывозку он тоже в ответе. Еще легко отделался. Техрука мало что с работы выгнали, так еще и штраф большой наложили.
— А тебе что было, ты ведь тоже рубил?
— С меня спрос маленький, не я командовал. Только по карману ударили, без премии все остались. Да не обеднеем… Сам видишь, не хуже других живем. А почему? Нос не сую куда не следует. Вот так-то, братец!
— По большой дорожке не ходишь, все обочиной пробираешься?
— А так оно спокойнее. Я никого не задеваю, и меня, опять же, не трогают. Жизнь — штука такая: иной раз не знаешь, с какого бока к ей подступиться, чтоб не вдарила. Вот ты сунулся с Вересковым…
Инга лежала и невольно прислушивалась. Приглушенный разговор за стенкой раздражал, гнал сон. Она уже хотела прикрикнуть на братьев, когда до ее сознания дошел смысл слов, произнесенных Романом. Не помня себя, она вскочила с кровати, накинула на плечи халатик и рванула дверь в горницу.
Роман осекся на полуслове. С открытым ртом, испуганно смотрел на появившуюся в проеме двери девушку.
— Сева! Что с отцом? — шепотом, от которого у братьев по коже пошли мурашки, спросила она.
Севка растерялся. Схватил со стула куртку, зачем-то порылся в карманах и, скомкав, швырнул на диван.
Мысленно ругая себя и Романа за болтливость, он лихорадочно соображал, как выйти из положения. Так ничего и не придумав, в отчаянии он осторожно взял Ингу за локоть, усадил на диван и, не решаясь взглянуть ей в лицо, рассказал про находку в Долгих Старицах.
Проснулась Настя. Подсела к ним. Обняла застывшую от горя, без слезинки, Ингу.
— Ты, девонька, крепись. В душе-то, чай, давно его схоронила. Неужели надеялась, что вернется? Сердце свое обманывала, а такой обман тяжелее правды. Ладно хоть мертвого нашли. Моих-то родителей неизвестно где и косточки лежат. В сорок первом прямо в хату бомба угодила. Изо всей семьи одна я живой осталась — маманя послала корову искать. Когда прибегла — обмерла сразу: вместо подворья — воронка дымится… Люди добрые подобрали, вывезли на Урал. Здесь в детдоме росла, а ты-то уже взрослая. — Жесткой ладонью она гладила Ингу по плечу, успокаивала: — Да поплачь ты, поплачь! Полегчает! Что ж теперь делать-то? От беды никуда не спрячешься. Переживешь свое горюшко, у тебя все впереди. Живым о живом надо думать.
Роман, у которого вылетел из головы весь хмель, топтался рядом. Деликатно прикрыв ладонью рот, чтоб не разносился винный дух, невнятно бормотал:
— Ты уж, Ингушка, держись… Ведь все за тебя болеют. Про Севку вон говорить нечего — в лепешку расшибется, только слово скажи!..
Глава двенадцатая
На другой день после возвращения Севки из Кедровки Зяблов стал собираться в дорогу. Еще раз просмотрел свое нехитрое имущество, умещавшееся в большом брезентовом мешке, кое-что прикупил из мелочи. Екатерина Борисовна напекла подорожников, заштопала ветхий свитер, чем привела его, не избалованного вниманием, в умиление. Он порылся в мешке и вытащил пару домашних туфель, украшенных мансийским орнаментом.
— Возьми, Борисовна! Дочке шил, да малость обмишурился, маловаты сделал, а тебе как раз впору будут.
Екатерина Борисовна с восхищением осмотрела подарок. Покачала головой.
— Такую обувку молодым девкам носить, а не мне. Возьми-ко обратно, не к лицу мне в них щеголять.
Севка, присутствующий при этом разговоре, пошутил:
— Ты, Василий Иванович, поди, своей мотане делал, а про дочку сейчас выдумал.
