Джанкарло де Катальдо - Третий выстрел
– Ты слушаешь или нет?
Нет. Паскуале почти никогда ее не слушал. Особенно когда вел машину. Он весь собирался и сосредоточенно смотрел на дорогу, потому что знал, что рассеян и если не будет мысленно себе говорить: «Притормози, смотри на знак, глаза на „стоп“», то может проскочить перекресток. И когда за руль просилась она, хотя ей, как начальнику патруля, можно было самой и не водить машину, он смотрел на нее во все глаза, но не слушал. Ему нравилось, как двигались ее губы, когда она говорила, как опускалась нижняя губа, чуть-чуть смещаясь вправо. Ее хотелось целовать, а не слушать.
– Я говорю, в профсоюз.
– В какой профсоюз?
– В наш. Я говорю, может, поговорить об этом в профсоюзе.
– Об этой истории с Гарелло? Ты спятила. Ты же знаешь, кто такой Гарелло. И потом, он сам в профсоюзе.
Лара поджала губы. Паскуале не видел ее, потому что на этот раз вел он, но хорошо себе представил, как она поджимает губы. Он сколько раз видел. Нижняя губа наползает на верхнюю. Очень это по-детски у нее получалось.
– Если бы я влипла, и влипла сильно, – сказала Лара, – ты бы на меня донес?
– Нет! – слишком быстро и громко ответил Паскуале и добавил уже тише: – Даже в профсоюз.
– Потому что на товарищей не доносят?
– Нет. То есть не только… Просто я тебя уважаю.
Сложила губы одна на другую – и молчок. Паскуале рискнул обернуться и мельком взглянуть на нее. Нет, губы не сложены. Палец на щеке, которую собирается кусать.
Лара думала. Думала о том, что с уважением относилась к Гарелло. Да его все уважали, старшего инспектора Гарелло. Последний раз ему торжественно объявили благодарность в День полиции, да и других поощрений у него было не счесть. На стене в отделе по борьбе с наркотиками красовалось фото, на котором он стоял у стола, заваленного конфискованным героином. И такое же фото висело в кабинете начальника. А на снимке в коридоре он наполовину высовывался из окна автомобиля, а рядом с ним сидел в наручниках особо опасный преступник. Лицо полицейского закрывала маска, но все знали, что это Гарелло, потому что он был самым толстым. Лара подумала: ладно.
– Ладно.
– Что – ладно? – Выходит, иногда Паскуале ее слушал.
– Ладно – в смысле хватит. Дело закрыто. Это противно, но меня не касается. Не мое дело.
– Молодец.
– Дай я поведу.
Паскуале вылез, поменялся с ней местами. И в этот момент запищало радио:
– Пятый, пятый, вызывает сто тридцатый.
Паскуале сделал попытку снова сесть за руль, но Лара покачала головой. Он по мобильнику связался со сто тридцатым. В районе овощного рынка было замечено какое-то подозрительное движение. Может, конечно, ерунда, но надо заглянуть на всякий случай.
– Мы тут неподалеку. Сейчас приедем.
Улица Карраччи, налево, еще налево, прямо, прямо. Это была просторная площадка, где недавно снесли социальный центр. Еще виднелись остатки старых стен, а рядом уже начинали возводить новые. Было темно, фонарь на другой стороне улицы не горел.
– Ничего не вижу, – сказал Паскуале.
– Там кто-то есть, – откликнулась Лара, – что-то белеет.
В следующий миг лобовое стекло взорвалось. То есть это Ларе показалось, что оно взорвалось, потому что с ее стороны оно все раскололось, покрывшись паутиной мелких трещинок, напоминавших мозаику. Она быстро крутанула руль, автомобиль вскочил на тротуар, и Паскуале упал на нее. Он был какой-то слишком уж мягкий, липкий и горячий, голова его скользнула вниз, ей на руки, которые она все еще держала на руле. Когда она убрала руки, он ткнулся головой ей в тяжелые, непослушные ноги.
Лара увидела три дырки в лобовом стекле, увидела, что весь рукав пиджака у нее красный и спина у Паскуале тоже вся красная. Тогда она распахнула дверцу, выскочила из машины и на четвереньках забежала за нее, выхватив пистолет и нацелившись в темноту.
Никого, ни тени, ни шороха.
Лара подождала. Потом она говорила, что хотела убедиться, что действительно никого нет, а на самом деле она ждала, чтобы унялась дрожь. Она поднялась, только когда заметила, что кровь затекла из рукава на руку и рука начала замерзать. Она обошла машину и заглянула в открытую дверцу.
Паскуале лежал, уткнувшись лицом в водительское кресло. Она попыталась его поднять, но он был очень тяжелый, и ей удалось только повернуть его на бок, и он так и застыл в нелепой позе.
Одна дырка была у него в груди, другая в шее, а лица вообще не было.
Лара выпустила его из рук, отпрыгнула назад, и ее начало рвать.
Будь Лара потверже характером, она бы сразу же снова попросилась за руль, прямо так, с пластырем на носу, расцарапанном осколками ветрового стекла, и с легкой дрожью в руках. Но Лара твердостью не отличалась и все три дня отдыха, рекомендованные врачом после перенесенного шока, просидела дома. Более того, она взяла еще два выходных и укатила с Марко на море, к его родне, у которой был пансион в Римини. Сидя на пляже, зарывшись ногами в холодный зимний песок, она раздумывала, не попроситься ли подальше от патрульного руля в офис, где поспокойнее. Гибелью агента Паскуале Джулиано занимался мобильный отряд сыскной полиции, и комиссар сказал ей, что у них есть уже рабочая версия. Стройка входила в территорию Яри Албанца, известного сутенера и торговца наркотиками, и кто их знает, какое дельце у них из-за вас сорвалось, почему они так на вас отреагировали, но, будь уверена, мы этих ублюдков поймаем. Больше Лара ничего знать не хотела. Не потому, что ее не волновала смерть Джулиано, а потому, что она не хотела об этом думать, она от этого отстранялась. Даже на похороны не пошла. Потом, рано или поздно, все это вспыхнет в памяти и она снова увидит мертвое лицо, залившее кровью ее форменные брюки, которые она выбросила, даже не попытавшись отстирать. Потом, рано или поздно, но не сейчас. А сейчас она сидела на пляже и сыпала на босые ноги струйку сероватого песка, зажатого в кулаке, и песок относило влажным и соленым морским ветерком.
Все было не так, не так, она знала.
Что-то, и она прекрасно понимала что, заставляло ее думать совсем о другом: надо переходить в офис, возобновить учебу в университете, поменять работу. Надо узаконить отношения с Марко, обзавестись домом, родить ребенка. И привыкнуть наконец заниматься любовью без лифчика, а то она ни с кем еще, ни с Марко, ни с кем другим, его не снимала. Думать о чем угодно, только не об этом. Лара знала о чем, но думать не хотела. Хотела жить спокойно. Не ее это дело. И нечего встревать.
Но она прекрасно понимала, что все было не так.
Поднявшись с песка, она отряхнула ноги, подняла спортивные тапочки и зашагала по бетонной дорожке, делившей пляж пополам.
Он впервые увидел Лару в штатском, без форменного пиджака, и подумал, что так она выглядит даже не такой уж дылдой, как на первый взгляд. Да она просто хорошенькая, просто симпатяга. И грудка есть, гляди-ка. Надо с ней поласковее, по-отечески. Кто ее знает, что она еще вытворит.
– Эй, и где ж ты прятала всю эту красу? Надо перевести тебя в опера́, штатское тебе гораздо больше идет. И почему ты здесь? У тебя же еще день отпуска.
Лара куснула внутренний уголок губы. Совсем чуть-чуть, но это помогло. Она и без того не знала, как начать, а тут еще комиссар глядел на нее с этой идиотской улыбкой, и она совсем смутилась. Другая девчонка на ее месте надела бы не джинсы, а юбку и короткую маечку, чтоб живот было видно, а не эту, с высоким воротником, которая от стирки так села, что все сиськи торчат, вот комиссар и пялится. Но прежде чем она ему все скажет, она должна кое-что услышать от него.
Она заставила себя выпрямиться и выставить грудь вперед, при этом надеясь, что комиссар не заметит, что она это сделала нарочно.
– Так вот, насчет Гарелло, – сказала она.
Комиссар нахмурился и сразу перестал пялиться.
– Так вот, я поняла, что все это ерунда, и я, наверное, ошиблась, и не мое это дело, и вообще… я просто хотела спросить: вы кому-нибудь об этом рассказывали?
– Я? Нет, конечно.
– Ну, там, магистрату или в квестуре…
– Я же сказал: нет.
– А Гарелло?
– Еще чего? С чего бы я стал ему рассказывать?
Он ответил сразу, и тон его не изменился, но что-то в глазах блеснуло, дрогнуло, какая-то искорка все-таки пробежала.
– Конечно нет… ну разве что… чтобы узнать подробнее, как было дело, и не чувствовать себя потом дураком…
Лара знала эту искорку. Хоть она и не отличалась твердостью характера, она, как-никак, пять лет крутила патрульную баранку и научилась распознавать, когда человек врет, а когда нет. Будь то хоть сенегалец, хоть цыганенок, хоть наркоман, хоть просто горожанин… хоть комиссар.
– Нет, успокойся, Гарелло я ничего не сказал.
На этот раз искорки не было, но она проскакивает не всякий раз. Только в первый, и надо уметь ее разглядеть.
