Дарья Истомина - Леди-босс
— Лучше не надо, Лиза, пока. Он же боится меня, как Бармалея. Дрожит весь. Я позванивать буду. А там как выйдет. Чего загадывать?
Он вынул из чемодана бумажник, хотел отстегнуть денег на Гришкино содержание, я завелась, он настаивать не стал. Но когда я, проводив его до парадного, вернулась, увидела, что он успел подсунуть под тарелку на столе пачку купюр. И меня это неприятно резануло, словно он хотел нанять меня в полубонны-полумамочки для своего сына.
С Ариной мы, конечно, помирились. О Зюньке она отозвалась восхищенно:
— Какой кадр, а? Ну я прямо потащилась… Конечно, вы для него уже слишком старая, Юрьевна, а вот у меня до сих пор коленки дрожат…
С этой позиции я Зиновия Щеколдина никогда всерьез не рассматривала, но не без изумления поняла, что относиться к Зюньке, как прежде, как к подонку высшей пробы, уже не смогу.
Гришунька еще спал, а я уж включила все свои каналы: вызвала из медцентра наТверской педиатра, подключила невропатолога. Я решила устроить моему солдатику медицинскую ревизию по всем статьям. Мне казалось, что его вываляли в каких-то помойках, прикасались к нему грязными лапами, и мне еще придется долго отчищать его запачканную страхами, отчаянием и безнадежностью душу до прежнего состояния. Больше всего я боялась, что теперь он никогда не будет смеяться. Но засмеялся он в то же утро, заливисто и восторженно, и когда я влетела в детскую, он лежал на ковре, а Варечка изображала из себя грозного пса, покусывая его за босые пятки, наскакивая и лая. Половину его тапочки пуделишка уже слопала.
Узнав о том, что Гришка уже дома, Чичерюкин примчался, как на пожар. Но в отличие от меня никаких особых восторгов не выразил.
— Что-то тут не то, Лизавета, — сказал он. — Что-то мне не очень верится, чтобы этот самый сыночек без позволения мамочки себя в гуманисты записал… Это все мадам Щеколдина крутит! Она свои яйца в одну корзину никогда не кладет. У нее всегда запасные варианты для отхода в тылы заготовлены. Она же прекрасно понимала: раз Гришунь-ка у них, ты, только чтобы его видеть, на что угодно пойдешь. Вроде кнопочки, только жми на тебя… И так получается, что это тебе вроде отсигналили: мы — с добром, и ты нас не забывай… Мы уже как бы не чужие!
— О чем вы, Михайлыч?
— Вляпались они, Лизавета, с нашим Кеном. Не знаю, на чем он эту мэршу подцепил. Но похоже, во всяком случае, мои источники в этом вполне уверены, наш Хакимыч своего не упустил. Свел твою Щеколдиниху с «Пеликаном». Она почти все бюджетные деньги и городскую казну под проценты постоянно в банк перекачивает. Знаешь, как это делается. Зарплата никому не платится по году, пенсии придерживают, все, значит, Москва виновата… А денежки между тем крутятся, навар идет, и немалый… Так что неизвестно уже, чей это городишко: ее или уже Хакимыча? Он же еще Викентьевну уговаривал, мол, само все в руки идет. Обувная фабричка в банкротах, верфи почти что ничейные, земли под коттеджи вдоль Волги — только толкай… Да, между прочим, это же Кен Нину Викентьевну с городскими властями свел, когда ей территория приглянулась!
Так что их с Щеколдиной взаимная любовь и дружба вон еще откуда тянется, с девяносто второго…
На мой взгляд, наш безопасник по чекистской привычке везде видеть комбинации и враждебные "Системе "Т" заговоры сильно нагнетал. Но возражать ему было бессмысленно.
Тут к нам прибежал Гришка, ткнулся ему в коленки и закричал:
— Дядя Кузя, дай пистолетик подержать! Чич чмокнул его в макушку и сказал грустно:
— Вырастешь — еще надержишься… Гришка умчался.
— Вот что, Лизавета. — Михайлыч был очень серьезен. — Есть такая байка, что снаряд в одно место дважды не попадает. Вранье все это — я видел, попадает! Один прокол с мальчиком мы уже имеем, а береженого Бог бережет. Да и мне легче будет, вы ж как зайцы разбегаетесь, не уследишь. Так что давай-ка парня куда подальше припрячем, вместе с Аришкой… Я Костяя отдам. Лето тем более… Ну зачем ему в Москве париться?
Может быть, он что-то предчувствовал, может, и знал, но, как всегда, меня держал в стороне, но мне очень не хотелось расставаться с Гришкой, тем более что страхи Чича, мне казалось, никогда не пройдут после истории с Сим-Симом. Уламывал он меня часа два.
Он собирался отправить свою детвору и любимую кадушку на Кубань до сентября к каким-то родичам и предложил подсоединить и мою команду к своим.
Но тут уж и я кое о чем вспомнила, конечно, прежде всего о том, что я какая-никакая, а глава, и решительно заявила, что соглашусь только на Кипр, на ту самую беленькую трехэтажку, с бассейном, недалеко от Лимасола, куда просто обязано отправиться и семейство самого Михайлыча. Тем более что за границей они сроду не бывали. Он подергал ус и признался, что для него это несколько накладно.
— Фирма платит! — гордо сообщила я.
Семнадцатого июля, под вечер, караван из моего «Дон Лимончика» и чичерюкинской «Волги» прибыл в Шереметьево. И мы проводили Гришку с Ариной, обалдевшей оттого, что через несколько часов она увидит натуральных киприотов, и купившую аж четыре купальника, Костяя, чичерюкинскую супругу и всех троих отпрысков, от двенадцати до пяти лет, на чартерный рейс, помахали вслед Илу и отвалили из аэропорта.
Вечер еще не наступил, но было сумрачно от накативших на Москву дождевых облаков, с неба сеялась мелкая, как пудра, морось, от раскаленного за день асфальта поднимался пар, и, когда мы вкатились в город («Волга» Михайлыча шла впритык за мной), фонари уже включились автоматом, но их огни в ореолах только мешали толком держать дорогу. Все было мокрым, блестело и отражало огни. Даже троллейбусы шли, включив габариты.
Я злилась оттого, что мне снова пришлось расставаться с Гришкой, оттого, что Михайлыч добился-таки своего, и оттого, что лобовик замыливает влагой, а щетки работают плохо и только размазывают морось в какой-то кисель.
У перехода возле Речного вокзала медленно рассасывалась пробка, и машины ползли почти шагом, я притормозила, и тут какой-то тупорылый фордовский микроавтобус, догнав мой «фиатик», попытался вклиниться между мной и чичерюкинской «Волгой», но Михайлыч ему сделать этого не дал, вдруг часто засигналил фарами, бросил свою «Волгу» вперед и с ходу долбанул микроавтобус в бок. Удар был несильный, вскользь, микроавтобус (окна его были опущены, свет в салоне не включен, и я никого внутри видеть не могла) продолжал движение вперед, уже обгоняя «Дон Лимона» и плотно притираясь к нему с левого боку, когда «Волга» Чичерюкина резко засигналила и рванула вперед, как в прыжке, снова оттирая этого придурка на автобусике от «фиатика», втискиваясь между нами и опять врезалась левым крылом в микроавтобус, будто отшвыривая его прочь. В этот раз удар был мощнее, и я услышала, как скрежещет, вминаясь, автомобильная жесть и звучно лопается фара на «Волге».
Я еще не понимала, что Михайлыч что-то разглядел и отчаянно пытается заслонить своей машиной мой «фиат», умудрившись втиснуться между нами. На этот раз удар от его «Волги» получил в бок мой экипаж, я успела подумать: «Поддал он, что ли?» — ремень безопасности сильно стиснул мою грудь, а «фиатик» буквально вылетел через бордюр на травянистый газон. Это меня и спасло. Потому что очередь из «калаша» прошила мою машину уже в толчке, когда я вылетала с полотна дороги, и пули прошили только верх кузова и задницу «Дон Лимона». Ниже они стрелять не могли, потому что мешала «Волга». Стреляли из оружия с глушителями, слышно было только чмоканье. С хрустом и звоном осыпалось заднее стекло.
«Волгу» развернуло поперек движения, синий микроавтобус рванул вперед и направо, в парковые ворота, и поток начал останавливаться и взорвался автомобильными сигналами, как всегда бывает, когда кто-то вмажет в кого-то, — все должны стоять и ждать ментов для разборки, а виновники уже начинают таскать друг дружку за грудки.
Я не успела испугаться и пыталась отстегнуть ремень, когда Михайлыч рванул мою дверцу и прохрипел:
— Живая?!
Я хотела выбраться наружу, но он отпихнул меня назад, развернулся, закрывая всем своим грузным телом, и рявкнул:
— Назад! Не подходить!
И набегавшие любопытные попятились, потому что морда у него была страшенная, с головы текла кровь, заливала лицо, пятнала его белую сорочку, перехваченную плечевой кобурой.
Свою стрелялку он держал в руке. Потом выяснилось, что пропахало его по маковке несерьезно, не пулей — осколком пластмассового бокового плафончика, который разлетелся внутри салона от пулевого удара снаружи. Голова вообще место кровеобильное. Так что заорала я от ужаса, в общем, напрасно.
Микроавтобус нашли почти сразу, в кустах близ аллеи парка при Речном вокзале. Все было, как всегда: оружие, из которого стреляли, два автомата десантного образца были брошены тут же, даже глушители были аккуратно свинчены, магазины отсоединены и лежали рядом, микроавтобус был, конечно, угнан со стоянки какой-то фирмы еще утром, и его еще даже в розыск не объявляли. Михайлыча уже умыли и сделали ему марлевую нахлобучку, и менты нам позволили приблизиться к его «Волге». Старая колымага выглядела чудовищно, приняв на себя то, что предназначалось «Дон Лимону» и мне. Но бронированный корпус был так и не пробит, только подпорот и изувечен местами, где в глубине вмятин и царапин блестел белый металл, а спецстекла, поставленные Михайлычем на каком-то авиазаводе, тоже выдержали, правда, стеклами их назвать уже было трудно…
