Екатерина Лесина - Серп языческой богини
– Она сумасшедшая!
– Больная, – поправил он, как будто термин играл роль. – Ей нужна помощь.
В данный момент помощь нужна была самой Саломее. Но сказать она ничего не успела: Родион встал в полный рост и окликнул:
– Вика!
Викуша застыла.
– Не надо меня бояться. Не надо бегать. Я пришел тебе помочь.
Он заставил подняться Саломею.
– Видишь? Она хотела убежать. Но я не позволил. Я поймал ее для тебя.
– Что вы…
Родион ткнул жесткими пальцами под ребра.
– Я знаю, чего ты хочешь.
– Ты меня не отпустишь, да? – Викуша обернулась.
Далматов говорил, что она красива. Наверное, когда-то была. Свалявшиеся волосы. Опухшие глаза. Красная воспаленная кожа. Изгрызенные в кровь губы. Они постоянно шевелились, дергались, то расплываясь в улыбке, то сжимаясь в нервную линию.
– Я хочу тебе помочь.
– Ты меня не отпустишь… я просила… я хотела, чтобы ты меня отпустил.
В руке Викуши появился серп.
– Видишь? Старуха предупреждала, что нельзя брать чужого. Я взяла… Он красивый. Он мне снился. А потом появились всякие мысли. Вот тут, – Викуша уперла острие серпа в лоб.
– Осторожней, милая!
По переносице поползла капля крови.
– Я не хотела… я думала, что все закончится. А оно никак… мне нельзя было уходить отсюда. Здесь мой дом.
– Мы все исправим.
Все? Взмахом волшебной палочки? Или силой Родионовой воли? Мертвые восстанут и пожмут друг другу руки, потому что не было смерти, но лишь спектакль безумного режиссера.
– Я хотела уйти.
– Я ведь не спрашивал, куда ты уезжаешь. Я должен был, а не спрашивал. Это я виноват.
– Совсем уйти… ты бы пошел следом. И я подумала, что… что, если…
– Если она заведет любовника, а ты узнаешь о романе, то бросишь ее, – сказала Саломея. – Ты знала, что собой представляет Зоя. И сестра твоя…
– Двоюродная, – уточнила Викуша. – Но она хорошая. Она решила молчать. Всегда обо всем рассказывала, а тут решила молчать. Почему? Наверное, она меня любила. А я ее – нет. Мне стыдно.
– Что пошло не так? Родион сделал вид, что не знает о романе? Почему, Родион?
Опасно дразнить того, кто способен сломать шею, лишь сжав пальцы. И Саломея не сомневалась, что Родион вполне способен. Пальцы у него жесткие. А шея Саломеи – тонкая.
– Я тебя люблю, милая.
– Любит. Слышишь? И готов простить все. Измену. Убийство. Сумасшествие… Любовь – страшная вещь. Ты ведь тоже его любишь?
Молчание. Серп рисует полукруг.
– Конечно, любишь. Поэтому и пыталась сбежать. А он, глупый, не позволил. И сюда потянулся… Откуда у Таськи письма? Не из музея, правда?
– Тетины… тетя умерла. Остались вещи. Таська разбирала. Нашла. От бабушки еще. Я говорила, что здесь ничего нет… Не слушала. Она никогда меня не слушала. И никто вообще!
– Я слушаю. – Саломея пыталась поймать ее взгляд, но глаза казались пустыми. – Тебе пришлось ехать. Вспоминать. Ждать. Сложно было?
– Да.
– Но ты терпеливая. И хитрая. Ты отправила его на берег. Только его. Спасла от себя.
Кивок. И пальцы на шее становятся жестче. А в поясницу упирается острие ножа. Саломея не может обернуться, но она уверена – там нож.
– Зачем ты вернулся? – Вика глядит мимо Саломеи.
– Чтобы помочь. Мы справимся, милая. Вместе.
Не получится. Она ведь пробовала. Когда трещины только появились. И позже. И все время. Она сбегала из снов и пила кофе. Очень много черного кофе с черными же сигаретами.
Кофе не помогал. И кофеин в ампулах.
Сны возвращались, а с ними – желание убить.
Таська, Тасенька… ну зачем она полезла на антресоли? Там же хлам. Старые елочные игрушки. Штопаные колготки или дырявые варежки. Старая сковородка с исцарапанным днищем. Тяпка. И половинка гантели, которую можно использовать вместо груза.
Много всего… Письма.
Находка.
– Мама ведь упоминала, что бабка работала в той экспедиции! – Таська потрясает коричневой бумажонкой. – Ну, до того, как свихнулась.
Что ответить? Отрицать? Бесполезно. Таська уже все сопоставила. Фамилии. Списки. Теткины отрывочные воспоминания.
– И значит, все правда! Слышишь?
Нет. В ушах – крики чаек. Сочный хруст травы. Мерзкий старухин голос:
– Не пускай никого. Мертвое – мертвецам. А живым-то нечего… обидится она. Вон, всех к себе прибрала… всех… а я им говорила, что нечего…
– Это же клад! Сокровище!
Таська подбрасывает письма и, хохоча, ловит. Листы… крылья. Птиц на берегу много. Они не боятся ни людей, ни облезлую лису, которая однажды издохла и лежала у самого берега.
– И я однажды помру, – старуха спихнула лису в воду. – А ты останешься одна. Сиротинушка… только помни, помни, что я говорила! Мертвое – мертвым. Не бери ничего без нужды! Не бери!
Вика и не собиралась.
Она хотела остаться на Большой земле, но мысль о том, что Таська сунется на остров, будет обыскивать камень за камнем и – Таська упряма – найдет тайник, не давала покоя.
А потом все случилось…
Мертвое – мертвым.
– Позволь мне…
Родион приближался. Он держал перед собой рыжую – живой щит, если Вике вздумается ударить. А рыжая не пыталась вырваться.
– Стой! – Викуша вытащила пистолет. – Я не хочу убивать тебя.
– Тогда не убивай, – Родион остановился.
Пять шагов. Много? Мало? Он быстрый и сильный. А она не уверена, сумеет ли выстрелить.
– Ты уйдешь?
– Только если ты пойдешь со мной.
Куда? Наверх? В древний дом, который пропах старухой? Или к маяку, где похоронен дед? На Большую землю? В клетку-камеру? Или в клетку-палату?
– Я увезу тебя из страны. Я найду врачей. Самых лучших врачей. Тех, которые и вправду лечат. Не веришь? Но разве я обманывал тебя когда-нибудь?
Нет. Но от этого лишь хуже. Родион попытается. Он упрямый и не поверит врачам. Он будет жить надеждой, что однажды все станет, как раньше.
– Ты не понимаешь? – рыжая вдруг улыбнулась. – Он собирается меня убить. И Далматова тоже. Ты ведь поэтому один вернулся, а, Родион? У тебя есть доверенные люди. Надежные. Но ты вернулся один. Не самая лучшая мысль, если только дело не в свидетелях. И Зоя – расходный материал. И Толик. И я…
Родион молчал.
– Родион ведь сразу понял, кто виноват. Он умный. И наблюдательный. А Далматов верно заметил – не бывает, чтобы сразу с ума сходили. Но Далматов сбежал. Свидетель. И я – возможный свидетель. Как знать, что мне рассказали? Родиону оставалось лишь продолжить твою игру. Страшная сказка про мертвый остров. И такая сильная любовь… зато теперь она всегда будет твоей. Даже если выздоровеет, все равно будет твоей. Десяток трупов – хороший аргумент. Знаешь, это цинично. Дать упасть, чтобы броситься на помощь.
– Заткнись!
– Почему? Вы ведь стоите друг друга. Она – ненормальная. Ты – моральный урод. Два чудовища…
Родион что-то сделал, и рыжая замолчала, скривившись от боли. Наверное, она говорила правду. Только что это меняло?
Далматов шел. Коридор казался бесконечным, а Далматов слишком устал, чтобы идти быстро. Он вообще слишком устал, чтобы идти. И чадящий факел травил дымом, тянул руку вниз.
Надо перевести дух.
Секунду. Две. И лишь тогда дальше. А коридор загибается, подсовывая очередной поворот.
О том, что выход рядом, Далматов понял по голосам. Отраженные от стен, они дробились на осколки, и слов было не разобрать. Да и слова ни к чему.
Дойти бы.
Факел почти погас. Чадит. Осыпается черными клочьями. Надо бы второй зажечь, но Далматов медлит. А голоса все ближе.
Струна света резанула по глазам, запуская знакомый мотив мигрени. Только не сейчас! Не время! И мигрень отступила. Засела где-то в области затылка, говоря, что совсем убираться не станет, но позволит Далматову выжить.
Конечно. Куда ей деваться. С ним вместе сдохнуть?..
Воздух дрожит и плавится на остатках огня. Пахнет дымом, сгоревшим жиром. Но люди вдруг потеряли обоняние. Или слишком увлечены беседой, чтобы обращать внимание на что-то.
Мизансцена чужого безумия.
Дырявый потолок. Стол. Подсвечник и кривоватые свечи. Таська в платье невесты. Фата укрывает лицо, и это хорошо, Далматову странно неудобно заглядывать в мертвые Таськины глаза.
Толик сидит у стены, словно ждет кого-то.
Викуша с серпом.
Родион. Саломея.
Жива. И это хорошо. Просто прекрасно. А Родиона все-таки тянет убить. Вообще тянет убить. Кого-нибудь. Того, кто ближе.
И если так, то надо торопиться, пока его не заметили.
Далматов вытащил запасной факел, и пламя охотно приняло свежую пищу.
– Вика, сзади!
Она не успела обернуться. Далматов видел, как она движется – слишком медленно. Муха в сиропе. Отшатнулась. Выставила руку, ту, которая с серпом. Замахнулась, разрезая вязкий воздух. Илья ударил факелом по руке, и Вика завизжала от боли.
А серп выпал. Он звенел так невыносимо громко, что мигрень разлетелась на осколки.
У Викуши густые волосы. Сбились космами. Но так лучше. Вцепиться. Дернуть. Держать.
– Без глупостей.
