Любовь Арестова - Последняя улика (Сборник)
Я слушал, подавляя в себе раздражение. Именно ее наивная попытка отмежеваться от несчастного Тимохина убедила меня в том, что Лида Приходько знала его лучше, чем пыталась представить. Сам не могу объяснить, почему мне в этот момент пришла такая мысль, но я спросил Приходько:
— Когда Тимохин исчез, «Сокол» к вам швартовался или другое судно?
Приходько машинально кивнула:
— «Сокол»… — и осеклась, отвернулась.
— Ну-ну, — напрасно подбадривал я ее. Она только рассердилась:
— Не нукай, не запряг! Не помню точно, была ли вообще швартовка. Не обязана помнить, — отрезала решительно.
Так и пришлось отпустить ее с миром, не добившись больше ничего путного.
Расстались мы не так дружелюбно, как встретились.
После Приходько я опрашивал других членов команды, но они были людьми новыми, о прошлогоднем случае ничего не знали, о Балабане отзывались хорошо, отмечали лишь его замкнутость и рассеянность. «Словно озабочен был всегда», — так сказали несколько человек. Наверное, события обсуждались на судне и у коллектива сложилось о них свое собственное мнение.
Последним в каюту ко мне юркнул — не вошел, а именно юркнул человечек небольшого роста. Я подумал вначале, что это подросток, но нет солидный возраст вошедшего выдавали жидкая неопрятная щетина на подбородке и частая седина в волосах, прилипших к маленькой, какой-то птичьей головке.
— Линь, — представился человек. Фамилия у него тоже укороченная. Но недаром говорят: мал золотник, да дорог. Этот маленький Линь оказался для меня сущим кладом и поведал весьма любопытные вещи. Фактами их не назовешь, конечно, так, личные наблюдения, но если бы они подтвердились! Я пожалел, что нет рядом Таюрского. Вот тут бы ему и карты в руки. Что поделать — приходилось ждать. Зная Гошину разворотливость, я надеялся увидеть его на земснаряде уже завтра.
Едва я распрощался с говорливым Линем, пришли Чурин с капитаном. Чурин кипел от негодования, а капитан помалкивал, только втягивал голову в плечи. В моей каюте капитан-наставник продолжал свой возмущенный монолог:
— Капитан на судне всему голова — даже нянька, если хотите. Да-да, и не возражайте, — говорил он капитану, который и не думал возражать. — Вы же людей не знаете, тех, кто рядом с вами и поручен вам! Сразу по приезде я вопрос о вас поставлю самым серьезным образом!
— Что случилось-то? — Мне стало жаль капитана, и я поспешил прервать Чурина. Да и не нотации здесь были нужны, а конкретные меры.
— Как с судовыми документами? — задал я вопрос Чурину.
Тот устало махнул рукой:
— Документы формально в порядке, но это ведь не все для капитана. Чурин опять начинал заводиться и я перебил его:
— Хватит, Геннадий Иванович. Спустили пар, будет. Скажите лучше, можем мы сейчас посмотреть записи о швартовках прошлого сезона?
Неостывший еще Чурин грозно глянул на капитана, тот торопливо кивнул:
— Конечно, можно.
Пока капитан ходил за судовым журналом, Чурин горько жаловался мне:
— Недосмотрели мы с капитаном. Он долго в помощниках ходил, повысить решили в прошлом году, а у него за два сезона — два таких случая! И что возмутительно — он только плечами пожимает, даже и не пытается разобраться. — Чурин вздохнул. — И не знает, что за люди рядом с ним живут. Руководитель называется, капитан. — В голосе Чурина слышалось презрение. — Да, — наконец-то отвлекся он от своих забот, — а зачем вам прошлогодние швартовки?
Я не успел ответить. Капитан принес судовой журнал.
Листать дело Тимохина не было нужды — я помнил, что исчез он 27 июля. Вот он, этот день в журнале. И «Сокол» швартовался вечером в 20 часов 35 минут. Ушел от борта в 23 часа. Могла ли помнить об этом Приходько? Могла, конечно. Но могла и забыть — не упрекнешь. И все же у меня сложилось впечатление, что Приходько помнила об этой швартовке, оговорилась случайно и неумело пыталась скрыть это. Неужели выводы маленького Линя не лишены оснований? Мне хотелось спросить кое о чем Приходько, но пришлось отложить разговор на утро, потому что было уже очень поздно.
День выдался утомительный и длинный, у меня разболелась голова, и я вышел на палубу, накинув на плечи длинный плащ капитана.
Дождь все шел и шел, и казался бесконечным. Ветер налетал порывами, гоняя по палубе дождевые лужи, и я видел, как на близком берегу, сопротивляясь ветру, деревья дружно и резко взмахивали кронами, сбрасывая тяжелую воду. Надрывно кричала в лесу какая-то птица. Природа словно создавала подходящий фон для моих мрачных размышлений.
Головная боль не отпускала, я досадовал, что плохо собрался в эту командировку — не взял даже таблетки аспирина. Несмотря на сырость и холод, возвращаться в душную каюту мне не хотелось, я подошел к леерному ограждению судна и долго стоял возле кнехта, на котором, по словам Приходько, незадолго до исчезновения сидел Балабан. Я смотрел в темную воду, пытался представить, что здесь произошло. Пытался, но ничего не получалось.
Балабан пришвартовал «Сокола» к борту земснаряда, то есть принял канат, закрепил его на кнехтах. Что случилось потом? Смущала меня и ложь Приходько. Что крылось за нею? Какое отношение имела эта ложь к двум моим делам? Как проверить подозрения Линя? Мне нужен был Таюрский, без него моя работа заходила в тупик. Что-то еще он привезет мне и когда, когда — вот основной вопрос.
Шум реки и дождя скрадывал все звуки на судне — оно словно вымерло. Честно говоря, мне все было не по душе — эти два дела, погода и затаившееся судно.
Так стоял я довольно долго и собрался отправиться было в каюту, как меня остановил какой-то новый звук в ставшем привычным шуме реки и дождя. Я осторожно отступил от борта, повернул голову на шум и увидел неуклюжую фигуру в брезентовом плаще с надвинутым на лицо капюшоном. Такая фигура на судне одна — Приходько! Она огляделась, постояла у открытой двери камбуза, осторожно прикрыла ее за собой и направилась к корме. Я поразился легкости ее шагов — а Приходько была грузна. Что же нужно ей на палубе в такой час да в непогодь? Решил понаблюдать. Не доходя до кормы, Приходько вдруг резко повернулась и направилась… прямо ко мне.
«Тень, — догадался я, — она увидела мою тень, перечерченную леерным ограждением». Таиться не имело смысла, я тоже шагнул к ней навстречу:
— Не спится? — как можно приветливее спросил я.
— А вам? — вопросом на вопрос ответила Приходько. В ее голосе отчетливо слышалась злоба. — Вы что, за мной следите? Чего вам от меня надо? Чего привязались? Что я вам сделала?
«Мой милый, что тебе я сделала?» — совсем некстати пришли мне на ум цветаевские строчки, и я произнес их вслух.
— Чего-чего? — переспросила Приходько, надвигаясь на меня. Пришлось попятиться.
— Не хватало мне ночной схватки с дамой, — попытался я отшутиться и уже серьезно спросил: — Что с вами, Лида? Расскажите.
Мой призыв Приходько оставила без внимания. Опять резко повернулась, громко топая, бегом направилась к своей двери на камбуз.
— Утром поговорим, — крикнул я ей вдогонку, не подозревая, какую делаю ошибку.
Утром Лидии Приходько на судне не оказалось. Исчезла также лодка, привязанная к корме. «Что за оказия», — чертыхался я в отчаянии: сплошные пропажи! Озадаченный не меньше моего Чурин не мог мне ничем помочь, только разводил худыми длинными руками, а капитан совсем онемел.
Здесь, на земснаряде, делать мне было нечего, и я сгорал от нетерпения узнать, что там, у Таюрского? Наконец, на моторке мы отправились в Жемчужную, осыпаемые мириадами брызг — и сверху, и сбоку лилась на нас эта нескончаемая вода. Моторку вел наблюдательный Линь.
Я с облегчением вздохнул, увидев у причала «Сокол». Таюрского на нем не было. Нас встретил и напоил чаем энергичный капитан Никонюк. Он же сообщил, что Гоша Таюрский должен быть в отделении милиции, и я отправился туда, оставив Чурина с капитаном.
В отделении мне ловко козырнул щеголеватый дежурный помощник и провел в кабинет начальника.
Навстречу поднялся из-за стола светлоглазый мужчина за пятьдесят, с густыми русыми аккуратно причесанными волосами, с двумя глубокими поперечными складками возле губ.
— Майор Жданович, — представился он, крепко дожимая мне руку. Таюрский скоро будет, жду с минуты на минуту.
Не дожидаясь вопросов, Жданович, посмеиваясь, рассказал, что Гоша развил здесь кипучую деятельность.
— Втянул в свои дела моих ребят, а их у меня — раз-два и обчелся, ворчливо говорил Жданович, но по смешливо поблескивающим глазам я видел, что он не против этого. Майор пояснил:
— Работы, конечно, и своей много. Но ведь этот Таюрский — личность в угрозыске известная, ребята к нему так и прилипли. Хорошо, пусть учатся разворотливости… Да, у вас-то как? — спохватился он.
