Лариса Соболева - Коварство без любви
Однако не свалился софит, не провалились подмостки, не пришло привидение с того света... На сцене все в порядке. И все-таки что-то не так...
– Они ждут, когда мы выпьем... – тихо с ужасом произнесла Клава.
Фраза была услышана всеми, кто был на сцене, актеры с удивлением уставились на публику. Глаза привыкают к свету рампы, видят зрителей, их выражение. Это часто подстегивает артистов, потому что нет ничего важнее, чем сиюминутная оценка твоего таланта. Сотни зрителей застыли в томительном ожидании, подавшись вперед.
«Так вот в чем дело!» – догадались артисты.
Зрители ждали, когда актеры выпьют содержимое бокалов и кто из них умрет на сцене у них на глазах! Они пришли посмотреть на смерть. Вот почему билеты расхватали в кассе, вот в чем причина аншлага.
Говорят, на миру и смерть красна. Кандыков, играющий человека, который решился на самоубийство и растрезвонил об этом повсюду, Кандыков Евгений не хотел умирать по-настоящему. Он опустил взгляд в бокал. Возможно, в напитке, приготовленном реквизитором, на самом деле яд, а он об этом не догадывался. Его примеру последовали остальные. Актеры смотрели в свои бокалы и видели там один яд, яд, больше ничего...
– Что происходит? – тихонько спросил Степа Волгину, так как пауза показалась неоправданно длинной.
– Не видишь? Они боятся пить вино, – ответила та, не спуская глаз с актеров. И добавила хмуро: – Занятная сцена.
Есть закон: что бы ни случилось, играй до конца. Даже если ты умер, доиграй спектакль. А как играть? Никому из актеров еще не приходилось пить из бокала, зная, что в нем смерть. И без питья не обойтись, картина построена на этом, да и текст автора. Как быть? Сбежать? Будет крупный скандал, городское начальство в зале. Провалится спектакль, тогда уж точно закроют театр, труппу распустят. А зрители ждали, они ХОТЕЛИ, чтобы артисты выпили вино. ОНИ ЭТОГО ХОТЕЛИ!
Катерина Кандыкова яростно подсказывала текст, не понимая, в чем причина безмолвия, ее шепот слышался в зале. Кандыков бросил взгляд в сторону артистов, а те ждали, что сделает он. Тогда Евгений, обуреваемый обидой, тихо, с трудом подбирая слова, заговорил жалобно, глядя в лица зрителей:
– Вы хотите, чтобы я умер?
Степе почудилось, зал перестал дышать. У Кандыкова выступили слезы:
– Вы хотите видеть, как я умру? Зачем вам... моя смерть? Что она вам даст? А, понял... вам не хватает развлечений. И вы выбрали забавное зрелище. Пришли, как древние римляне приходили глазеть на бои гладиаторов? Вы готовы опустить большой палец вниз... вам интересно, как я умру...
– Он говорит по роли? – заерзал в ложе Степа.
– Ну конечно, – отозвалась Яна. – Он же самоубийца. Классно играет.
– Вы жестокие люди... – чуть не зарыдал Кандыков, однако в дальнейшем его монолог прозвучал хлестко. – Так нельзя... нельзя хотеть смерти ближнего. Жизнь... впрочем, мою жизнь нельзя назвать удавшейся. Разве это жизнь? Одна боль. Вот здесь боль, – и ударил себя кулаком в грудь. – Потому что растратил себя впустую. Впереди ни надежд, ни славы, ни денег. Один страх, что меня выкинут в никуда. И кто выкинет, кто? Вот он! – палец Кандыкова указал на Юлика, тот вжал голову в плечи. Кстати, Юлиан играл роль темной личности, добивающейся, чтобы персонаж Кандыкова покончил с собой ради его партии. – Этот маленький негодяйчик, выросший в большого негодяя, имеет власть. А я ничего не имею. Ну и на хрен мне нужна такая жизнь, превратившая меня в ничто? Уж лучше сразу... Нате вам! Я пью! Я пью за сладкую жизнь, которой у меня никогда не было!
Кандыков с отчаянием поднес к губам бокал и выпил. Крыша театра едва не рухнула, ибо в зале раздался... гром аплодисментов! Затем разом все смолкло, когда рука Кандыкова с бокалом безвольно упала вниз. Он, тупо глядя перед собой, не шевелился, прислушиваясь к себе. Длинная пауза. Вдруг лицо Кандыкова прояснилось. Он повернулся к коллегам, взиравшим на него с непередаваемым ужасом.
– Я жив... – по-детски наивно прошептал Кандыков, затем повернул голову на зрителей и улыбнулся. – Жив...
Снова аплодисменты. Актеры один за другим выпили напиток. Не умерли. И спектакль понесся далее с небывалой скоростью. Зрители были слегка разочарованы, но смотрели теперь раскованно, смеялись, где это возможно, слушали, хлопали в ладоши.
В конце спектакля, когда артисты, счастливые от сознания, что все остались живы, раскланивались, Кандыкова засыпали цветами. Он снова превратился в важного индюка, благосклонно принимающего признание публики, он цвел...
7
По просьбе Волгиной декорации разобрали, а стулья вынесли на сцену, поставили полукругом так, чтобы артисты сели лицом к залу. Два стула на авансцене, спинками к залу и напротив полукруга, приготовили для Волгиной и Степана. Переодевшиеся актеры сходились на сцену, садились на стулья, в скором времени заняли все места. Волгина пригласила и Катерину Кандыкову, успевшую обосноваться на рабочем месте, чтобы послушать, о чем будут говорить. Катерина, пожимая плечами, мол, а я зачем вам, уселась рядом с мужем. Оксана позвонила по мобильному телефону, привели Карину Гурьеву, что вызвало легкое движение среди артистов, которые догадались, зачем их собрали. Да, сейчас назовут имя... Трое милиционеров встали за кулисами. Яну Степа попросил подождать в машине Оксаны.
– Ну вот, – осматривая присутствующих, произнесла Оксана, – кажется, все в сборе. Начнем? Степан, давай ты первый.
Степа поднялся. Он мимолетно встретился взглядом со всеми. Каждая пара глаз спрашивала: «Это не я? Скажите, вы не меня подозреваете?» Во время спектакля артисты испытали ужас, что в их бокальчики бросили отраву, а в данную минуту боялись двух человек напротив, так как эти двое пришли обвинить кого-то из них. А завтра они будут бояться Эры Лукьяновны, а послезавтра... и так до конца жизни. Печально.
– Сегодня, – начал бесстрастно Степа, – мы бы хотели еще кое-что выяснить, для чего вас и пригласили. Итак, двадцать пятого октября артисты Ушаковы выпили из одного бокала лимонад и скончались практически одновременно здесь, на этой сцене. В ту же ночь, оставшись в театре, умер Лев Галеев. Он и Клавдия Анатольевна выпили водки, но Клавдия Анатольевна осталась жива.
– Потому что мы пили из разных бутылок, – подсказала Клава.
– Вот, очень интересный факт, – улыбнулся Степа. – Клавдии Овчаренко неизвестный «доброжелатель» подсунул в сумку две бутылки водки во время спектакля «Коварство и любовь». Наверное, вам понятно, что водка была не простая...
– ...а ядовитая, – закончила Клава. На нее зашикали артисты.
– В воскресенье был обнаружен труп Виолина, а во вторник пытались отравить Эру Лукьяновну, – и Степа выжидающе замолчал.
А труппа выжидающе окаменела. О самочувствии Эры Лукьяновны врачи не сообщали по просьбе Волгиной, все и надеялись, что она уже...
– Ну и кто это сделал? – пробасил Кандыков, утирая лицо платком. – Я так полагаю, человек, подсунувший яд, среди нас. Назовите его имя.
– Терпение, – отрубил Степа. – Вернемся к спектаклю «Коварство и любовь». Да, некто подбросил яд в бокал. В бокал, – подчеркнул он, – потому что только в бокале экспертиза обнаружила синильную кислоту. Это смертельный яд и действует мгновенно. Поскольку бокал стоял на реквизиторском столе за кулисами долгое время, а точнее, с конца первого акта, весь антракт и второй акт, значит, кто-то именно в это время бросил яд. В антракте к столу подходил... Юлиан Швец.
– И что? – взвинченно произнес тот. – У меня развязался шнурок. Я не знал, что останавливаться у реквизиторского стола опасно!
– Пока еще мы никого не обвиняем, – спокойно сказал Степа. – Да, кстати, как получилось, что вы сразу же, как только стало известно о смерти Ушаковых, прибыли на место, ведь вы ушли домой?
– Я не ушел, – проскрипел Юлик. – Я пил кофе у администратора.
– Может быть, – принял объяснение Степа. – Но вы допустили тактическую ошибку, вернее две. В понедельник вы отправились к следователю Волгиной с утра, хотя должны были прийти вечером, и рассказали, что видели за кулисами Анну Лозовскую.
– Стукач, – прискорбно вздохнула пожилая актриса. – Вообще-то у нас все стукачи.
– Заткнись, – бросил в ее сторону Юлик, потом обратился к Степе: – И что? В чем преступление?
– Преступления в этом нет, – усмехнулся Заречный. – Анна вас видела тоже, вы испугались, что она доложит об этом следователю, и решили опередить ее. А к столу подходили и после вас. (Юлик заметно обмяк.) Но была и вторая ошибка, о ней я скажу чуть позже. Что делали у стола вы, Башмаков?
– Я? – побелел тот. – Я... записал телефон на сигаретах. Было темно, а на стол падал свет со сцены... я положил пачку на стол...
– Когда это было? – перебил его Степа.
– Сейчас припомню... – разнервничался Башмаков. – Шла первая картина второго акта. Я как раз после антракта вышел на проходную и позвонил по делу... за кулисами нет телефона. Я узнал номер... а записать было некуда. И кончились чернила в авторучке у дежурного... Я вернулся на сцену, попросил у Кандыковой авторучку...
