Башня ветров - Ирина Грин
На похороны Новиков хотел пойти с Катей, но ее телефон почему-то был вне зоны доступа. Пришлось позвонить на работу.
– Екатерина Владимировна в отпуске, – доложила секретарша Светочка.
– Как в отпуске? – опешил Новиков.
Понятия «Катя» и «отпуск» были вещами абсолютно несовместимыми. Сколько он помнил жену, она постоянно что-то делала – копалась в огороде, готовила, убирала, мыла, стирала, моталась по пациентам, падая без сил в постель по возвращении домой. А тут вдруг раз – и отпуск. Он представил Катю на пляже в как там его? – Фернанду-ди-Норонья. Лежит в шезлонге, в руках бокал с пина коладой… Пробовал он когда-то в боевом походе эту самую пина коладу. На любителя. Ром, испорченный кокосовым молоком. Синяя папочка с документами на развод все еще лежала на столе. Новиков открыл ее, пошуршал листами, закрыл и отодвинул в сторону. Не готов он был отпустить Катю, совсем не готов.
На похороны собралось человек двести, если не больше. Хотя Воронцов уже больше десяти лет как ушел в запас, провожали его со всеми почестями, оговоренными Уставом: фуражка, кортик и флаг, троекратный залп после опускания гроба – от воспоминания, как Пашка говорил о трех залпах, которые он уже заслужил, почему-то запекло глаза.
Собираясь на похороны, Сергей твердо знал, что увидит Олю. Пытался представить, как она сейчас выглядит, но воображение рисовало все ту же высокую девушку с гордой осанкой и удивительными глазами цвета неба на рассвете. Но сколько ни искал взглядом, найти не смог. Может, не узнал? Да нет же, вот дочка Воронцова, в черной шляпке с вуалью. Она была очень похожа на отца.
Идти в ресторан на поминки не хотелось – он решил, что выпьет за упокой Пашкиной души дома, без лишних глаз. Не первый раз присутствуя на подобных скорбных мероприятиях, Новиков имел возможность наблюдать, как порой поминальное застолье постепенно превращается в пьяную гулянку, где о покойном напоминает только фотография в траурной рамке да обязательная рюмка водки под кусочком хлеба.
Перед уходом он подошел к Наташе, стоявшей вместе с мужем возле пирамиды из венков, скрывшей последнее пристанище флотского друга, еще раз повторил слова соболезнования и, не выдержав, спросил:
– А где мама?
– Так она же в Крыму, – ответила Наташа, словно эти слова все объясняли и в них таилась причина, по которой Оля не пришла простится с мужем.
Новиков хотел что-то спросить, но к Наташе подошла пожилая пара – мужчина, по виду бывший военный, и женщина, вероятно, его жена. Сергей решил не мешать.
В Крыму… Ему резко захотелось в Крым. Отпуск? А почему бы, собственно, и нет? У него есть отличный зам, телефон позволяет в любой момент быть на связи, ноутбук, с помощью которого можно контролировать происходящие в «Ура» процессы. Что ему мешает?
Мешала синяя папочка, лежавшая на столе. Привычка все доводить до конца не позволяла ему уехать, оставив вопрос нерешенным. Он попробовал еще раз связаться с Катей. Безуспешно. Нашел документы на квартиру. Хотел позвонить своему секретарю, но решил не грузить ее личными проблемами, сам связался с нотариусом, с которым обычно работала «Ура», и попросил выкроить для него время прямо сегодня. Голос у нотариуса сделался грустным, похоже, времени этого у него не было. Тем не менее отказать генеральному директору фирмы, входящей в десятку лучших клиентов нотариальной конторы, он не смог.
– В пятнадцать часов устроит? – спросил после короткой паузы.
– Естественно, – подтвердил Новиков.
В шестнадцать он уже отъезжал от офиса нотариуса, на пассажирском месте лежала папочка – близнец той, что осталась на кухонном столе, – с дарственной на квартиру на имя Тоси.
Вернувшись домой, Сергей поставил свою подпись на документах, оставленных Катей, присовокупил к ним дарственную. Тут же, за кухонным столом, купил на сайте железнодорожной компании билет в Севастополь на поезд, отходящий вечером, – плацкарт, боковая полка, других не было, спасибо хоть нижняя, – и начал собирать чемодан.
Он приехал в город своей молодости на рассвете. Если в Москве уже царила мрачная осень со слякотью и ночными заморозками, тут царило южное бабье лето во всей своей красе. В приморских городах люди делятся на тех, кто одевается по погоде, и тех, чей гардероб регулируется календарем. Осень – значит, утром необходимо надеть пусть легкую, но все-таки курточку, сменить босоножки на более закрытую обувь. Новиков поселился в гостинице в центре города, наскоро привел себя в божеский вид, позавтракал в ресторане и отправился на прогулку. За годы его отсутствия город изменился практически до неузнаваемости. У моря выросли новые здания, памятники…
В душе вдруг зародилось что-то вроде страха – а жива ли та улица на городском холме, где когда-то жили Воронцовы? Не снесли ли старые дома, чтобы возвести новые, более фешенебельные и комфортные? Но опасения оказались напрасными. Конечно же, изменения были и здесь, но тактичные, аккуратные. Все так же указывала на море ленинская рука, живые цветы лежали на гранитном постаменте. И ветры на Башне ветров не изменились. Зато Владимирский собор заметно преобразился. Он обзавелся нарядной оградой и открыл свои двери для посетителей. Черные мраморные доски с именами великих адмиралов очистили от пыли веков, хотя раны от снарядов заделывать не стали, они так и остались напоминанием о двух кровопролитных войнах.
А вот и милая сердцу улица. Все те же колонны, балкончики, увитые виноградом. Новиков вдруг почувствовал себя курсантом в увольнении. Нисколько не запыхавшись, взлетел на второй этаж и протянул руку к кнопке звонка. Нажал и тут же отдернул руку – звонок был другим. У Воронцовых он рыкал, коротко и весомо, словно лев на отдыхе. А тут залился резкой трелью, рассыпался мелким бесом, задребезжал фальшиво. Сейчас бы сбежать, скатиться по лестнице, по-мальчишески промелькнула мысль. Но Новикову было слишком много лет для подобных эскапад, и он остался стоять под дверью, теша в душе надежду, что в квартире никого нет. Но не тут-то было.
– Иду, иду-у-у! – дверь распахнулась. На пороге стояла симпатичная брюнетка лет тридцати, в пеньюаре, до того кружевном, что Новиков от смущения отвел глаза. – Здравствуйте! Вам кого? – спросила она.
– Олю… Олимпиаду, – проглотив ком волнения сказал Сергей.
– Вы, наверное, ошиблись.
Будь на месте женщины Катя или даже он сам, дверь пренепременно захлопнулась бы перед носом незваного гостя. Но то ли Сергей (стараниями той же Кати) выглядел прилично и вызывал желание помочь, то ли женщине было не с кем поговорить, а очень хотелось, но она продолжала стоять в дверях, внимательно рассматривая собеседника.
– Здесь раньше жила Воронцова Ольга Елисеевна, – наконец пришел в себя Новиков.
– Вы уверены?
– Вполне. – Стараясь не смотреть на женщину, Сергей, насколько позволяла открытая дверь, заглянул внутрь квартиры. За темным коридором, освещенным только падающим из кухни солнечным светом, начиналась комната, где на стене напротив входа висела картина, изображающая исход русской армии из Крыма. Со своего места он не мог видеть ее полностью, только часть рамы, самый край. Конечно, рассчитывать на то, что Воронцов не забрал в Москву семейную реликвию, было абсурдно, но что мешало попытаться?
– Картина, – сказал он, – там, в комнате, на стене большая картина.
– Точно, – согласилась женщина. – Так вы насчет картины? Хотите купить?
– А она продается? – удивился Новиков.
– В общем-то нет, но я могу продать.
Сергей пожал плечами. Странно было слышать из уст совершенно незнакомой женщины предложение о продаже картины, принадлежавшей семье его друга. Она словно почувствовала и уверенно заговорила:
– Да вы не сомневайтесь. Картина мне досталась вместе с квартирой. Заходите, меня Ларисой зовут. Можно просто Лора.
– Сергей. Новиков.
– Очень приятно. Проходите. – Она провела его на кухню, и пока Новиков осматривался, выскользнула в комнату и вернулась через пару минут в джинсах и футболке с изображением енота, держа в руках картонную папку. – Вот, видите, договор купли-продажи, – она разложила на столе документы.
С точки зрения Сергея, ее поведение было нелогичным – кто в наше время вот так, запросто пускает в квартиру абсолютно чужого человека, да еще показывает ему документы? Но Лору соображения безопасности, похоже, совершенно не волновали. Ее волновало совсем другое – смена провокационного пеньюара на нейтрального енота не уменьшила исходящей от нее волны сексуальности.
– Может, кофе? – предложила она.
Кофе был растворимым. Новиков, которого сфера деятельности заставила разбираться в нем, внутренне содрогнулся от одного только запаха, но предложенный суррогат мужественно выпил.
– Так что насчет картины? – поинтересовалась Лора. – Берете?
В Новикове проснулся коммерсант, который велел не демонстрировать свою заинтересованность слишком явно.
– Ну, – сказал он и замолчал.
– Пятьсот тысяч наличными. – Енот на груди Лоры, казалось, радостно потер
