Инна Бачинская - Две половинки райского яблока

И можешь мне поверить, Аррьета, я найду этот город в джунглях! Клянусь королевской коброй!

Перед Клермоном я извинюсь. Тебя, Аррьета, я прощаю – каждый борется как может. Ты меня не удивила, в своей жизни я насмотрелся всякого. И предательств в том числе. Меня удивило другое: неужели, Аррьета, ты до сих пор не поняла, что меня невозможно принудить плясать под чужую дудку? Да призови ты на помощь хоть десять призраков…

– Прощай, Джузеппе Романо! – Аррьета резко повернулась и пошла к двери. Спина ее выражала гнев и презрение.

– Постой, – окликнул ее господин Романо. – Кто такой Призрак?

Аррьета расхохоталась издевательски и вышла, громко хлопнув дверью.

Господин Романо остался один. Он чувствовал, как наливается тяжестью затылок. Растер его ладонью и потянулся к тумбочке за лекарством…

Аррьета и раньше устраивала бунты на корабле, но до казни капитана никогда не доходило. Сейчас же его тело болталось на рее, свидетельствуя о серьезности намерений бунтовщиков…

Аррьета знакома с Призраком? Вот это бомба! Откуда? И ни слова, ни полслова никому! Неужели она думала, что, потерпев неудачу с наследством Якушкиных, он, как покорный мул, даст отвести себя в стойло и займется мемуарами? Призвала на помощь Призрака? По сути, предала своего дорогого Джузеппе? И это называется любовью? Нет, это называется иначе. Это называется попранием человеческих прав, насилием над личностью и предательством. Вот как это называется!

«Мало же ты меня знаешь, моя любовь Аррьета! – думал господин Романо. – И тридцать лет в одной упряжке ничему тебя не научили!»

Господина Романо также задел за живое союз Аррьеты и Клермона. Если она так уж боится одиночества, нашла бы себе нормального мужика, а не эту… этого избалованного, вечно недовольного, ворчливого… взрослого младенца. С его нетрадиционной ориентацией. Надолго ли хватит горячей Аррьеты в роли заботливой тетушки? Мягкость Клермона обманчива. Маркиз из форс-мажорного квартета – один человек, а маркиз на вольных хлебах – совсем другой. И вряд ли он будет подчиняться Аррьете так, как подчиняется сейчас.

«Хотя… если она будет его кормить, – подумал господин Романо, – а так, скорее всего, и будет – работать Клермон в принципе не способен, то… Может, все к лучшему, – заключил, вздыхая, господин Романо. – Время покажет… А тем временем… Тем временем жизнь продолжается!»

Он сунул руку под пижаму, нащупывая подарок Галерейного Призрака – старинную жемчужину в золотом колпачке, осторожно взял ее двумя пальцами, тихонько сжал…

И еще одна мысль, как совсем юный росток, пробивалась где-то внутри, рождая восторг и предчувствие новых интересных событий, – свобода! Свобода, черт подери!

У него мелькнула было мысль позвать Флеминга и Гайко и устроить мальчишник, но, взглянув на часы, он отказался от этой мысли. Часы показывали два ночи.

Глава 29

Порядок вещей

Я соберу тебе фиалок

И буду плакать об одном:

Не покидай меня! – я жалок

В своем величии больном…

Хабермайер рассказывал о своих поездках. О странах и зрителях. Латиноамериканцы верят, как дети, смеются и радуются фокусам. Хлопают, кричат, вскакивают с мест. Американцы свистят и топают ногами. Они не верят, но тоже радуются и смеются. Русские не верят, относятся с иронией, ищут подвох, не радуются и не смеются. Те, которые верят, просят помочь и зарядить воду.

– Почему все-таки Стоунхендж? – спросила я.

– Не знаю, Наташа, – сказал он, серьезно глядя на меня. Но в глубине глаз застыл смех.

– А вещь, которую вы искали? Нашли?

– Вещь… нашли.

– Но?

– Но она оказалась… мертвой.

– Как это – мертвой?

– Вещь оказалась просто кусочком смолы, вроде черного янтаря или эбонита. И ничего магического в ней нет. – Он развел руками и улыбнулся. – Знаете, Наташа, может, это и к лучшему. Совершенная вещь в руках несовершенного человека… это всегда чревато последствиями. Беда в том, что невозможно остановиться. Легенда об артефакте, дающем могущество, есть у каждого народа. Не то выдумка, не то сохранившиеся воспоминания о прошлом. Человечество верит в сказки… вернее, хочет верить – будь то Атлантида, снежный человек или летающие тарелки.

– Жаль, – искренне сказала я.

– Жаль, – согласился Хабермайер без особого сожаления. – А вообще-то, я собираюсь осесть в своем замке в Альпах и… передохнуть немного.

– Тоже собираетесь писать мемуары?

– Нет! – испугался Хабермайер. – Не хватит усидчивости. Кроме того, в эпоху Интернета мемуары никто уже не читает. Знаете, Наташа, я подумываю, а не открыть ли мне кондитерское дело, продолжая семейные традиции? Буду выдумывать всякие начинки для конфет и рецепты печенья и пирожных. Хотите, назову самый вкусный марципан вашим именем? Розовый марципан в шоколаде «Наташа»!

– Хочу, – согласилась я.

– Тогда приглашаю вас на торжественную презентацию продукта. Обещайте мне, Наташа, приехать, где бы вы в это время ни находились.

– Приеду! – серьезно ответила я. – Я не собираюсь никуда уезжать…

– А вдруг вам захочется взглянуть на Стоунхендж.

– Разве что. А почему Стоунхендж? – снова спросила я. – Я что, из кельтов?

– Вполне вероятно. Все народы, особенно в Европе, страшно перемешаны между собой. Поезжайте! И посетите Стоунхендж непременно ночью, при свете луны. Луна активизирует генетическую память. Сядьте внутри круга, закройте глаза… Кто знает, что вы вспомните?! Может, зачем его соорудили. Этого до сих пор никто не знает.

Мы молча смотрели друг на друга.

– Я уезжаю, Наташа, – вдруг произнес Хабермайер.

– Уже? – вырвалось у меня. – Так скоро?

– Так скоро, – повторил он. – Пора…

Он проводил меня до дома. Мы шли молча, иногда прикасаясь плечами. В воздухе кружились снежинки. Первый снег…

– Нужно лететь в теплые края, – сказал Хабермайер. – Вслед за перелетными птицами.

– Я люблю зиму, – ответила я. – Скоро Новый год…

– Сначала Рождество, – сказал Хабермайер. – Белое Рождество. Будет много снега. Правда, ваше Рождество позднее… Я читал.

– Обещаете много снега?

– Обещаю! А где-то будут цвести розы…

– Что меня ждет, Ханс-Ульрих? – спросила я, услышав про розы.

– Длинная дорога и большая любовь, – ответил он сразу, словно ожидал вопрос. – Или нет, не так. Большая любовь и длинная дорога!

– Спасибо. А вы не умеете читать по ладони?

– Я и так знаю, мне не нужно читать по ладони. Вы мне верите?

– Верю, – ответила я серьезно. – Прощайте, Ханс-Ульрих.

– До свидания, Наташа. Я уверен, мы еще встретимся. За мной – коробка розового марципана вашего имени.

Он поцеловал мне руку. Помедлив, обнял. Я прижалась лбом к его щеке… Мы стояли у моего дома, шел снег. Хабермайер выпустил меня из рук… Лучше бы не выпускал, невнятно подумала я…

Жора едва не налетел на уходящего Хабермайера – тот уступил ему дорогу. Схватил меня за руку и воскликнул:

– Я убью этого проклятого немца!

– Ты опоздал, – ответила я. – Он уже ушел.

– Я шел за вами от «Английского клуба», – сообщил Жора. – Но потом потерял.

– Нужно было подойти. У нас секретов нет.

– Не хотел мешать, – ответил обиженно Жора. – Помолчав, произнес страстно: – Нута, я думал, свихнусь! Что ты в нем нашла?

Я пожала плечами. Мне не хотелось врать про наш с Хабермайером роман. Рассказывать про то, какой он хороший, доводя Жору до кипения, тоже не хотелось. Я хотела домой, под горячий душ…

– Нута! – Жора сгреб меня как… пещерный человек – дался мне этот пещерный человек! Но ничего другого не пришло в голову. – Я люблю тебя! Я дурак, я… я идиот! Я не должен был отпускать тебя! Я виноват! Прости меня, Нута! Возьми меня обратно!

Он целовал меня сумасшедшими поцелуями… губы у него были теплые и нежные. Кажется, он действительно сходил с ума. А снег все падал и падал… Поднялся легкий ветерок, закручивая штопором снежные тонкие столбики, обещая метель…

– Мы уедем, Нута, – бормотал Жора между поцелуями. – К морю… В наш дом… где розы… маленькие… по южной стене… и много солнца…

– А твоя невеста? – спросила я, отрываясь от его губ.

– Ты моя невеста, – сказал Жора. – Ты одна, больше никого нет. Какой же я дурак, Нута! Пошли!

– Куда?

– К тебе, заберешь… щетку для волос и… что еще нужно? – Он тащил меня в подъезд.

Пока я собирала всякие мелочи, вроде бигуди и косметики, Жора, озираясь, ходил по гостиной – он был у меня впервые.

– Забавная кукла, – сказал он, завидев меня на пороге, и щелкнул Шебу по носу. – Откуда?

– Ты поосторожнее, – сказала я. – Она не привыкла к такому обращению.

В следующий момент раздался леденящий душу визг. Жора вскочил с дивана, как ошпаренный. Анчутка, поджав правую переднюю лапу, орал так, что было слышно на улице.

– Что это? – изумленно спросил Жора, присматриваясь к Анчутке.