Дарья Истомина - Леди-бомж (Леди-бомж - 1)
А фармацевтическая леди, так та просто обдала меня какими-то жуткими духами и защебетала о том, что по средам у нее в доме приемы - концерты древнеславянской музыки, исполняемой на рогах, бубнах и свирелях, и она будет просто счастлива...
Я ни фига не понимала.
И только позже сообразила, что навел на меня внимание всех этих типов именно Кен. Который и сказал мне:
- Презентация вертолетов их мало волновала. Их уже давно интересуете вы. Москва, знаете ли, в общем, большая деревня. Слухи, сплетни, подковырки... Никто не знает, куда исчез Семен, никто не знает, кто в действительности берет в руки дело... Я просто оказал вам услугу, Лизавета Юрьевна! Это был удобный момент. Нужный им человек в нужное время и в нужном месте.
Я не знала, что делать: обругать его или поблагодарить.
Но когда дозвонилась до Сим-Сима и рассказала ему, что случилось, он долго молчал и только потом зло сказал:
- Кто его просил? С ума он сошел, что ли? Рано, слишком рано.. - Что рано?
- Все - рано! - заорал он и отключился.
Думаю, все, что произошло потом, было как-то связано с моим вертолетным спектаклем, на котором я впервые засветилась на публике.
В два часа ночи из-за города Клецов пригнал за мной "мере" Сим-Сима. Он разбудил меня в моем номерке, и я испугалась, не случилось ли чего с Гришкой. Оказалось, что с Гришкой все в порядке. Но Сим-Сим приказал доставить меня к нему немедленно. Когда я осведомилась, здоров ли Сим-Сим, Петюня ухмыльнулся:
- А что с ним сделается? Его даже гранатомет не берет! А про все остальное - у богатеньких свои причуды!
Димка-телохран был в отлучке до утра, так что ехали мы вдвоем с Клецовым.
Я хотела сесть рядом с ним, но он ощерился и сказал:
- Назад! Прошу в салон... Рядом с водилой вам не положено по чину, мадам!
- Ты только не лопни от злости, Петюня. - ласково сказала я. Забрызгаешь своим дерьмецом экипаж, потом отмывай его...
- Прошу занять положенное место! - не поворачивая головы, заявил он.
Я заняла.
Он гнал "мерс", согнувшись над баранкой и оскалившись как дикий кот. Всю дорогу промолчали.
Я поглядывала на его отражение в зеркале заднего вида - он подсох, исхудал еще больше, и седины в его ежистой прическе прибавилось, видно, он недавно постригся, и она торчала вразнобой иголками, как щетка. В общем, мы с ним были все время рядом, но я не сталкивалась с ним давно и не без удивления отметила, что я, кажется, умудрилась забыть о том, что он существует. На этот раз на его безукоризненной форменке галстука не было, вместо него горло в распахе рубашки прикрывал мягкий пестрый шарфик, явно не мужского типа, в оранжевых цветочках, и я вдруг подумала, что, наверное, у Клецова появилась девица и это - ее подарок. И сама удивилась, что мысль об этом почему-то больно кольнула. Выходит, мало мне Сим-Сима и обязательно должен быть еще и Петро? Ощущение было дурацкое, как будто кто-то без спросу воспользовался моей личной зубной щеткой или натянул мои любимые чулки.
Клецов гнал автомобиль как безумный, шипованная резина свистела, пожирая трассу, деревья размазывались за окнами серыми и черными полосами, встречные машины проносились, взрываясь гулом, как снаряды. В машине было темно, и лишь огоньки от приборов на панели управления то красными, то зелеными точками отражались в его оцепеневших зрачках, и иногда мне казалось, что он не видит дороги, будто ослеп.
Когда "мерс" взвизгнул покрышками по наледи, вильнул и обошел какой-то трактор с прицепом, я вскрикнула:
- Ты что, псих? Угробить меня хочешь?
- Давно пора, - заметил он, головы не повернув. И на этом наша дискуссия завершилась.
Мы влетели на территорию через час десять минут после того, как отчалили с Ордынки, и, по-моему, это было рекордом.
- На метле ты прилетела, что ли? - лениво удивился Сим-Сим.
Я нашла его на кухне. Он сидел в домашнем халате, в тапочках на босу ногу, к его загривку была приспособлена черпая косынка, в которой он держал на весу все еще побаливавшую правую руку. Он играл с Цоем в шахматы. Вернее, делал вид, что играет. Кореец тоже делал вид. Его сверхузкие гляделки закрылись совсем, как у крота. А в кармане белой куртки на груди торчала нечищеная морковка. Оба были пьяны до изумления. То есть в дымину.
Кроме шахматной доски, на которой вместо пешек стояли рюмочки, на столе между ними стояло блюдо со здоровенным судаком в маринаде, частично уже слопанном. По-моему, они путали доску с блюдом, потому что в пасти судака торчал чей-то ферзь. Впрочем, кое-какие фигуры были и в кастрюле с квашеной капустой, в которую они время от времени запускали лапы.
Трескали они не водку, а что-то совершенно чудовищное - цвета детского поноса, полупрозрачное, из опорожненной наполовину трехлитровой бутыли, оклеенной красными флажками с желтыми иероглифами. Но самое гнусное - в бутыли плавала небольшая гадючка с развратным голым пузом и плоской головкой.
- О, господи! Что это такое?! - завопила я.
- Это? - Сим-Сим задумчиво уставился на бутыль и пояснил: - Эта штука называется "Поцелуй удава"! Ис-сключительно для членов Политбюро где-то там у них, в священном городе Тяньаньмынь... Или Пхеньян. В общем, это не важно! Эту штуку даже императору раз в год давали! По спецталонам! Сто травок, тридцать три корня и одно пресмыкающееся... Специальное! Там, внутри... Не бойся, оно не кусается!
- Я, кажется, сама сейчас кусаться буду... - сказала я. - С чего это вас повело?
- У нас мальчишник! - твердо заявил Сим-Сим. - Я - мальчик. Цой мальчик. Цой - ты мальчик?
Повар встал, вскинул руку, как эсэсовец на параде, и заорал что-то совершенно непонятное. По-моему, это было по-китайски. А может быть, по-корейски. Звучало это так, будто по куче тарелок проехал трактор.
- Что он орет? - спросила я.
- По-моему, это тост! За мое здоровье! - сказал Сим-Сим. - А может быть, за твое? Знаешь, он тебя любит! Я, кажется, тоже... А впрочем, не уверен! Тяпнешь?
- Зачем я тебе нужна? - психанула я.
- Не помню. - Он как-то странно захихикал. Повар запел что-то военное. Это было уже совершеннейшее безобразие, я обиделась и ушла. Но в знак протеста не в спальню, а в свою светелку.
Тут появилось кое-что новое. На кровати лежала большая плоская картонка перламутрового цвета, перевязанная синей лентой. В картонке оказалась легонькая, почти невесомая, английская шуба из чернобурки с серебряной сединой, с неснятыми ярлыками фирмы и салона. Ласковый длинный мех пах новизной и пушисто отсвечивал.
Я не удержалась и влезла в шубу. Попадание было совершенно точное по размерам, будто ее шили на меня. Шуба была скроена колоколом, длиннющая, до пят, с громадными, как муфты, манжетами, но небольшим невысоким воротом. К шубе прилагался пристежной капюшон, он же шапка, он же капор, из такого же ореольно-невесомого, матово-черного, с чуть заметным бурым оттенком, кое-где переходившим на кончиках в серебро, лисьего меха. Модель была супермодная, с тем чуть заметным намеком на средневековье, которым щеголяют именно британцы. В ней было что-то от коронационной робы королевы Елизаветы. Я не удержалась и покружилась еще разок. Полы раздулись и потом мягко обвили мои ноги.
И все было бы прекрасно, если бы не записка от Элги, лежавшая на подзеркальнике "Вам надлежит быть полностью готовой к 6 часам 40 минутам (утра!)".
В общем-то, я не совсем дура и догадывалась, что меня ожидает. Очевидно, нет ни одной нормальной женщины, которая не предчувствует этого, главного дня. Которого она ждет, к которому готовится. Но в том, что происходило здесь и сейчас, было что-то гнусное и обидное.
Они все решили без меня - Сим-Сим. Элга и - кто там еще?
Даже что именно мне надевать. Потому что здесь еще были упаковки, картонки и даже пластиковый чехол в шкафу, в котором отвешивался строгий английский костюм темно-серого, благородно-мышиного цвета, с узкой и длинной юбкой до щиколоток и боковыми разрезами, чтобы шаг был свободным. Жемчужного цвета кофточка с небольшим жабо, тонкие перчатки, шарфик в тон, новая сумка - красно-коричневая, на узком и длинном ремешке, с серебряным замком и застежками - Элга Карловна не забыла ничего. И в этом было что-то унизительное, как будто меня, как породистую кобылу, долго, продуманно и старательно, не забывая вовремя подрезать копыта и подковывать, скармливали отборными овсами, отпаивали теплым пивом, чистили, холили, лелеяли, гоняли на корде и проверяли на тренировочных пробежках - и вот наконец решили, что меня можно выпускать в первый публичный заезд на скачках, не боясь, что я могу опозорить высокую репутацию его фамильной конюшни и лично самого владельца...
Я отшвырнула ногой шубу в угол, села к зеркалу, закурила и заплакала. Я до сих пор не знаю, что я оплакивала. Вряд ли то, что первая брачная ночь будет для меня далеко не первой. В этом смысле сейчас любая мочалка из седьмого или восьмого класса может дать мне недосягаемую фору.
Наверное, я плакала от того, что у меня не было, нету и уже никогда не будет той смешной и трогательной, но кажущейся неизмеримо важной хлопотни, которая предваряет каждое нормальное бракосочетание. Это когда с подружками (я бы согласилась даже на Ирку Горохову) обсуждается, какое именно платье сшить или купить, дабы оттенить белоснежность предполагаемого целомудрия, что делать с шляпкой, а главное, с фатой - полной вуалью или вуалеткой? Какие будут кольца - из ювелирки или заказные, какими - перчатки и мемориальное бельишко, сколько и каких гостей приглашается на выпивалище и едалище, где и как будет это происходить, кто и что будет свадебно дарить, так чтобы не оказалось с десяток лишних электроутюгов или кофемолок, кто займется цветами, кто будет отвечать за торжественный экипаж с эмблемными кольцами на радиаторе или на крыше и каким он будет - ограничиться ли отечественной "Волгой" или заказать белый "роллс-ройс" с наворотами..
