Наталья Солнцева - Последняя трапеза блудницы
– Друзья мои, – без пафоса обратился он к присутствующим. – Я благодарен вам за то, что вы пришли сюда разделить со мной радость от моей последней работы и быть первыми, кто ее увидит. Когда-то родители вывозили в свет своих дочерей на выданье, а я, по установившейся традиции, вывожу в свет свои картины. Вернее, это даже не картины – это мои роковые женщины – Дульсинеи, Лауры и Беатриче, вечные возлюбленные, владычицы моего сердца и моей кисти, музы, питающие мое вдохновение. Любуйтесь ими, загорайтесь от их огня, любите их или проклинайте… Только одного они вам не позволят – остаться безучастными, равнодушными и холодными.
Он поклонился, и в наступившем вдруг безмолвии два юноши, одетых в короткие хитоны на греческий манер, внесли убранную, словно невеста, белоснежной фатой и флердоранжем картину. Под полупрозрачными складками газа угадывалась прямоугольная рама, – но на месте холста, казалось, зияла пустота.
– Феофан! – художник жестом подозвал Маслова. – Открой ей лицо.
Астра и Матвей переглянулись. Санди предусмотрительно оперлась о стену, а Баркасов всем телом подался вперед. Никто не понимал, что происходит.
Скульптор, одернув лацканы смокинга, неуклюже двинулся вперед. Слова речи, которую ему предстояло произнести, не шли в голову, перед глазами все расплывалось. Приблизившись к картине, он собрался с духом и одним махом сорвал с нее белое покрывало. Причудливый бронзово-золотой багет обрамлял… прямоугольное отверстие, сквозь которое виднелись часть стены и драпировка.
Маслов растопырил руки и обернулся, как бы спрашивая у публики: «Что это значит?» Гости остолбенели. Никто не отдавал себе отчета в происходящем, никто не знал, как реагировать.
Какая-то женщина истерически захохотала. Это была Александрина.
– Она вам нравится, друзья мои? – как ни в чем не бывало спросил художник. – Неправда ли, вы поражены?
– Он рехнулся, – шепнула Астра на ухо Карелину. – Тронулся умом, когда увидел в мастерской растерзанное полотно. Поэтому и не отменил презентацию. Что делать?
– Ждать…
Пока она пыталась сообразить, как себя вести в сложившейся ситуации, Матвей пристально наблюдал за знакомыми лицами.
Маслов будто бы растерялся, но за этой растерянностью скрывалось злорадное торжество. Еще бы! Новый «шедевр» Домнина явно говорил не просто о творческом кризисе, как у него самого, а о полном провале, позорном фиаско. Наконец-то чемпион сошел с дистанции, спекся.
Баркасов, подобно большинству приглашенных, в недоумении таращился на пустую раму, которая и без картины являла собой произведение искусства. В его лице боролись сочувствие и странное удовлетворение. Высокий бархатный воротник, закрывающий его шею, наводил на размышления. «Что, если экстравагантная деталь туалета прячет синяк или ссадину, полученную ночью от бруска, метко запущенного моей рукой?» – подумал Матвей.
– У Маслова – шейный платок! – приникнув к нему вплотную, сообщила Астра.
Их мысли работали в унисон. Действительно, шелковый платок, небрежно повязанный скульптором, совершенно не шел к смокингу.
– Богема! Им все дозволено, – ответил Матвей. – Не торопись с выводами. У Домнина тоже блуза с пышным жабо до подбородка. Да и другие одеты не менее оригинально.
Александрина приободрилась, на ее щеки вернулся румянец. Она гордо выпрямилась и с двусмысленной улыбкой захлопала в ладоши. Ее усилия не пропали даром! Наглый, бессовестный пасынок сломлен, раздавлен. Он не в себе и продолжает ломать жалкую комедию, когда пора закрывать занавес. Финита, финал, финиш…
– Почему ты молчишь, друг? – обратился между тем художник к Маслову. – Тебе нечего сказать?
Тот овладел собой, приосанился и произнес, указывая на массивную раму:
– Это не «Черный квадрат» Малевича, господа! Это нечто куда более мистическое и… гениальное. Это истинное лицо женщины, неуловимое и вечно изменчивое, в котором заключается для нас, мужчин, целый мир. То, что рама пуста, – иллюзия нашего ума, одурманенного предрассудками и ложными мнениями. Игорь Домнин представил нам глубочайшую философскую концепцию женского и человеческого естества, суть которого – зеркальное отражение.
Феофан сделал эффектную паузу, устремив взгляд на слушателей.
– Язык у него здорово подвешен! – восхищенно присвистнул Матвей.
– А король-то голый! – выкрикнул какой-то мужчина.
На него зашикали. По залу пронесся смешок.
– Перед нами лучшее зеркало, когда-либо созданное кистью живописца! – продолжал оратор. – Вершина мастерства художника, ничего не добавляющего к картине природы, а только взявшего в раму часть божественного творения. Каждый может увидеть в ней то, что подсказывает ему собственное воображение. Каждый мужчина может увидеть здесь свою возлюбленную, каждая женщина – себя, а боги – гобелен, сотканный их фантазиями. Это лицо Вселенной, господа! – патетически воздел он руки к потолку.
Дамы бешено зааплодировали, мужчины прятали улыбки. Зал охватила нервная лихорадка, истерическое возбуждение.
– Что за прикол? – удивился молодой человек рядом с Астрой. – Нас разыгрывают?
Художник в темно-бордовых обтягивающих брюках и того же цвета блузе с широкими рукавами при своем среднем росте казался на фоне Маслова гигантом. Он поднял руку, и воцарилась тишина. Слышно было лишь учащенное дыхание женщин, треск свечей и шорох вечерних платьев.
Домнин заговорил:
– Не думайте, что я выжил из ума, помешался на почве искусства. Отчасти я признаю свое безумие, как признавал его великий Франсиско Гойя. «Я проклят, – говорил он. – И имя моему проклятию – живопись». Готов подписаться под его словами! Меня обычно сравнивают с Климтом, но я бы назвал себя «новым Гойей». Впрочем, заглядывая в себя, я нахожу там всех великих художников всех времен – по капле, по искорке, по отзвуку. Они все здесь, во мне!
Он прижал руки к груди и на миг закрыл глаза, будто прислушиваясь к каким-то внутренним голосам.
– Домнин патологически нескромен, – пробормотал Матвей. – Представляю, как это бесит его собратьев по кисти и критиков.
«Да… Феофан знает Игоря Домнина, как свои пять пальцев, – подумала Астра. – И Санди, видимо, тоже. Недаром она нарядилась на испанский манер: искусствоведческое и женское чутье подсказало ей, что следует надеть. Она вызывает пасынка на эмоциональную дуэль, жмет на его самые чувствительные точки, добивает. «Новый Гойя»! Смело сказано!»
Она приподнялась на цыпочки и шепнула Карелину:
– Этот зал, полный гостей, – идеальное место для убийства. Сфинкс среди присутствующих, я уверена! Ищи его.
– Интересно как? Кого он собирается отправить на тот свет, по-твоему? Домнина?
Астра не успела ответить – ее внимательный взгляд наткнулся на женщину с осанкой балерины. Та была одета в черное платье, приколотая к прическе вуаль закрывала верхнюю часть лица. Но эта уловка не обманула Астру. Инга?! Вдову Теплинского выдали прямая спина и особая посадка головы, выработанная годами упражнений.
– Инга, – показала Астра на женщину в черном. – Видишь? Вон там, сбоку. Она опоздала и проскользнула незамеченной. Пришла все-таки.
Инга слегка повернула голову в сторону Александрины и наблюдала за той из-под вуали. Беспутная красавица, поглощенная своими мыслями и снедаемая беспокойством, не обращала внимания ни на что, кроме художника и его картины, вернее пустой рамы.
Игорь ведет себя так, словно все идет по плану: презентация состоялась, с его картиной ничего не случилось, и вообще, он по-прежнему гений, кумир и важная персона. Он помешался! Мелькнувшую было жалость к художнику вытеснил острый приступ ненависти. А вдруг ему опять удалось оставить ее в дураках?
– Я не позволю тебе торжествовать, – закипая яростью, шептала Санди. – На сей раз нет!
– Дорогой друг, – громко произнес Домнин и тепло приобнял Феофана за плечи, тем самым приковывая к себе внимание публики. – Благодарю за высокую оценку моих способностей. Вынужден огорчить и тебя, и всех собравшихся здесь почитателей моего творчества: моя кисть недостаточно искусна, а краски уступают палитре богов по чистоте тона, блеску и богатству оттенков…
Маслов почувствовал подвох, но продолжал улыбаться и делать восхищенно-заинтересованный вид.
– …посему моя возвышенная мечта запечатлеть на холсте лик вселенной пока не осуществилась! – закончил свою мысль художник. – Но собрать вас только для того, чтобы показать пустую раму, я бы не рискнул. Это была всего лишь попытка живописца признать первенство божественного перед человеческим.
В зале раздались шепот и хихиканье. Маслов сконфузился, втянул голову в плечи, его лысина багровела, как переспелый помидор.
Астра оглянулась на Санди, та, казалось, вот-вот упадет в обморок. Матвей сопроводил ее взгляд, тихонько сказал:
